Нераскрытое убийство

«Чернь дворцового села Поречье в ночь на 18 февраля сего 1773 года впала в неуправляемое буйство. Явившись в питейный дом, называемый Мамонтов, что на берегу реки Гобзы, оная чернь избила смертным боем целовальника и разнесла по брёвнышку сам питейный дом. Посланного для выяснения поверенного питейного сбора Василия Попова с двумя депутатами толпа встретила на мосту через Гобзу, била дубьём смертным боем. После сбросили на лёд реки. Явившись к дому Поречской питейной конторы, толпа черни в буйстве своём пыталась, сломав ворота, проникнуть в питейную контору. Во дворе питейной конторы толпою был бит до смерти гусар Тома Васильев, служивший при Поречской питейной конторе. Зачинщиками сего безобразия считаю мещан дворцового села Поречье Григория Зайцева, Василия Антонова, Тихона Теленева, Никиту Козлова и Якова Кочетова…»

  Такое донесение получил поверенный Смоленской губернии питейных и иных сборов Расторгуев от управляющего Поречской питейной конторой Василия Ивановича Нерослева. Расторгуев немедля доложился смоленскому губернатору генерал-майору Текутьеву. У Тимофея свет Петровича аж парик дыбом встал от возмущения. Грохнул он кулаком по столу и приказал, мол, пресечь, расследовать, наказать и впредь не допущать. В дворцовое село Поречье была отправлена воинская команда сержанта штатной роты Смоленского пограничного батальона Афанасия Грудавнина. Земскому же старосте было приказано отправить тело убиенного гусара Васильева в губернский город для проведения медицинского обследования.

 Облечённый полномочиями сержант, явившись в Поречье, был готов встретить явное и тайное противление от земской власти, в том числе и от земского старосты. Думал Афоня так же, что долгонько придётся разыскивать указанных в доношении Нерослева мещан. Однако земский староста Михаил Исаков сын Вдовенков по первому же спросу представил пред светлы очи начальника воинской команды всех поименованных в доносе управляющего питейными сборами мещан. Все не были готовы давать показания. Никто не скрылся от правосудия. Вот это крайне озадачило сержанта Грудавнина. Как-никак не только в буйстве обвиняются люди, а в убийстве государева гусара, служившего при питейной конторе. Дружно Зайцев сотоварищи давали показания в земской избе, утверждая, что не разносили вдребезги питейный дом, именуемый Мамонтов. Не били ни целовальника оного кабака, ни поверенного Попова с помощниками. И вовсе не ломились в закрытые ворота питейной конторы, собираясь выволочь оттуда Нерослева да и предать лютой казни. Ничего подобного не было в Поречье в ночь с 17 на 18 февраля. И слова их подтвердил и земский староста, который при большей части происходящего, как оказалось, присутствовал.

 Крайне озадаченный сержант сходил на берег Гобзы, посмотрел на стоящий там питейный дом. И нашёл его Грудавнин вполне себе в отличном состоянии. Как ни стонал целовальник о погроме и разграблении, да о понесённых им побоях, никаких следов сего присланный из Смоленска проверяющий не обнаружил. Гнул свою линию и поверенный Нерослев. Ломилась, мол, толпа черни в ворота питейной конторы, била смертным боем гусара Тому, от чего он и скончался. Весь март и апрель пытался разобраться Грудавнин в происшедшем, да не смог. Вернулся в Смоленск ни с чем. Доложился губернатору, передал в его канцелярию протоколы допросов всех фигурантов дела. А у генерал-майора Текутьева ещё одна напасть. По медицинскому осмотру тела гусара Васильева выходило полное непотребство. «Учёные дохтура» твёрдо утверждали, что никаких следов множественных побоев на теле гусара не обнаружено. То бишь, никакая взбесившаяся толпа его не месила и дубьём не потчевала. Убит Тома Васильев был всего одним сильным ударом по голове. Череп его был проломлен сзади за левым ухом одним ударом либо полена, либо обуха топора. Ищите, мол, господа сыщики, среди подозреваемых левшу, да и весь сказ медицинский.

И отправил смоленский губернатор в стольный град Санкт-Питерсбурх для Правительствующего Сената пространный доклад, в коем утверждал, что несмотря на все проведённые следственные действия не может губернское начальство определить виновных в смерти гусара Томы Васильева. Ссылался Текутьев на кадровый голод, на отсутствие в губернии подготовленных для ведения следствия людей. Вполне себе возможно, что и эта докладная повлияла на то, что Сенат и Государыня Императрица решили проблему радикально, 12 декабря 1774 года отправив Тимофея Петровича в отставку с пожалованием ему имения в Городокском уезде Полоцкого наместничества.

 А тем временем матушка Императрица провела губернскую реформу, и в 1775 году в Смоленске появился новый губернатор – Александр Иванович Глебов. В 1775 г. он был членом комиссии, судившей Пугачева и его сообщников, и 2 апреля того же года назначен генерал-губернатором Белгородской и Смоленской губернии с оставлением в должности генерал-кригскомиссара, от которой был освобожден только через полгода (3 октября). Вместе с новым губернатором в Смоленске оказался присланный Сенатом для проведения расследования по делу Томы Васильева премьер-майор Лебедев. Пока суть, да дело, пока Лебедев знакомился с материалами расследования, получал инструкции от Глебова, наступил год 1776-й, и Поречье указом Императрицы из дворцового села стало городом.

  И вот всё в той же большой и светлой земской избе, ныне гордо именуемой городским магистратом (когда ещё новое здание построят), в присутствии бургомистра премьер-майор Лебедев допрашивал подозреваемых. Понимавший толк в тонкостях следствия сенатский назначенец изначально попытался выяснить обстоятельства дела у доносчиков. Но тут его ждало разочарование. В Поречской питейной конторе Лебедеву сообщили, что Василий Иванович Нерослев, бывший поверенный, выслужил срок своего контракта и убыл из Поречья в неизвестном направлении. В документах питейной конторы был он записан как коломенский купец 2-й гильдии. А вот в Коломну он уехал, али ещё куда, то никому не известно. Выслужив свой контракт, убрался в неизвестном направлении и целовальник питейного дома, именуемого Мамонтов, Корней Подаленин.  Оставалось премьер-майору общаться только с Зайцевым и его компанией, а также с бывшим земским старостой Вдовенковым.

  Снявши кафтан по августовской жаре, премьер-майор Лебедев в алом камзоле и рубахе с белоснежными кружевами по вороту голодным тигром кружил вокруг  сидящего на табурете Григория Зайцева, бомбардируя его каверзными вопросами.

- Ну, друг ситный, обскажи нам, как всё было в ту ночь 17 февраля.

- Твоё высокоблагородие, дык ведь уж как три года прошло. Разве ж всё упомнишь, - Григорий, тридцатисемилетний плотно сбитый мужик пожал плечами.

- Не крути мне тут, Гришка, не крути, - рычал майор, - все твои показания вон там на столе у канцеляриста есть. Всё, что рассказывал Грудавнину, всё записано. Пой, ласточка, и не дай тебе бог чего переврать.

- Врать не буду, что упомню, расскажу. Первая неделя Великого Поста шла. Весь тот день мы всей «кумпанией» были на Гобзе, на пристани значить, у смоленского мещанина Василия Хлебникова. Обработанную пеньку принимали, да в анбары сносили.

- Кто мы? Сколько вас было там?

- Так, твоё высокоблагородие, значиться я с братьями Иваном да Степаном, Васька Антонов, Тишка Теленев, Никитка, слышь ты, Козлов да Кочетов Васька.  Вот всех нас значить того, семь рыл. А как работу закончили, так Варфоломей, сын Хлебникова, нам тридцать копеек-то и заплатил. Братовья мои свой гривенник забрали, да и по домам.  А мы порешили от трудов праведных душу вином хлебным повеселить. Оно хорошо с устатку-то, да. Собрались, значить, идти в Мамонтов питейный дом, он там на берегу Гобзы недалече. А Никита и говорит, чего, мол, там в кабаке пить.  Чарку выпил, да и стоишь как столб. Пошли, мол, говорит, ко мне в избу-то. И посидим, как люди, и закуски к вину соберём. На том и порешили. Пока у Козлова стол собирали, Тишку Теленева в питейный дом и послали, за водкой-то, вот. Сидим мы, слышь-ка, за столом, каша ячменная, да с конопляным маслицем в чугунке дымиться, огурчики солёные, яблочки мочёные, капустка хрусткая, квашеная, прям из кадушки, да ведь с клюковкой. Слюни аж текут. А ещё на каждого да по паре окушков сушёных, в соляных-то разводах. Ох, я тебе, твое высокоблагородие, скажу, какие окушки в Каспле-то ловятся. Ох, не окушки, каркодилы. В речку без подштанников не заходи.

- Хватит про рыбу мне тут разглагольствовать! – премьер-майор аж оскалился. - Дальше что было?

-Дык я ж и говорю. Сидим мы, слюни пускаем, облизываемся, а водку Тишка всё не несёт. Уж решили, не случилось ли чего. Яшка-то Кочетов и вовсе говорит, что, мол, оскоромился Теленев, водку, знать, общественную выдул, да и идти к нам боится. Я ему возражаю, мол, не такой Тихон Лаврентьич человек, хоть и молодой ишо, чтоб кумпанию без законного расслабления оставить. Случилось, видать, чего. Идём, говорю, поищем. У Никиты и фонарик с сальной свечкою нашёлся. Так мы по улице до самого кабака и дошли. Нет нигде Теленева. А в питейном дому дверь изнутри заперта, да слышно изнутри гремит что-то. В общем, шум, гам, грохот и прочие метания. Мы стучаться, да где там. Васька Антонов за ту дверь дубовую и взялся. Ты не гляди, что он ростом не вышел, пониже нас всех будет. Зато плечами не в кажную дверь пройдёт. Принамерился он к дверям, да их вместе с запором да петлями из обсады-то и выдрал. А в кабаке-то, мать честная! Мы как зашли, так и оху…

- Что? – рычит премьер-майор

- Дык, оно того, удивились жутко. Всё перевёрнуто, поразбросано, а целовальник с каким-то медным ковшом на длинной ручке гоняет нашего Тишку, что твою муху.  Да ещё и голосит так, что уши закладывает. Чего-то про то, что Тимофеев братец старший ему уже больше полтинника должен. Теленев к нам за спины спрятался, а Антонов сидельца-то кабацкого споймал, ковш тот меднай в угол закинул, да и держит. Корней, говорю, паскуда ты эдакая…

- Как ты назвал государственного служащего? – в голосе Лебедева столько льда, что аж по углам магистрата - земской избы - иней образовался. Гришка, правда, очень быстро нашёлся:

- Это, говорю, Корней, мол, господин царский целовальник, мы ж к тебе зачем человека посылали? Чтобы он посредством покупки хлебного вина пополнил государеву казну. А ты, пад.. , ну, короче, денежка-то у Тишки обчества, не мог он тебе её просто так за братневы долги отдать. Как Кочетов целовальника отпустил, тот снова в ор, да за кочергу и схватился. Васька у него её отобрал, да узлом и завязал… на шее у этого кабана.

Последние слова Зайцев пробормотал себе под нос, так что никто и не разобрал.

- Налили мы себе штоф водки. Ты, твоё высокоблагородие, не подумай чего, всё чин-чинарём. Наливали чарной меркою, шештнадцать копеек на столе оставили, всё, как нужно.

- А целовальник что же?

- Дак он под столом лежал. Его, верно, этот, как дохтура говорят, удар хватил, от избытку чувств. А мы пошли к Никите в избу. Дверь кабацкую Васька назад прислонил, всё как надо. Выпили, значить, закусили, снова налили. Хорошо сидели, душевно. Долго ли, коротко ли, а явился к Козлову в дом земский староста Михайла Вдовенков, с родственником своим Данилою, да с писарчуком земским, имени которого я и не ведаю. Вы, говорит, учинили погром в питейном доме, собирайтесь, пойдём в земскую избу спрос чинить с вас. Мы ему, мол, Михайло Исакыч, выпей с нами, закуси, а там уж и пойдём. Он, правда, не побрезговал, яблоко мочёное схрумкал, большой он до них любитель, да. Но всех нас, кумпанией, повёл по улице в земскую избу, сюда вот, значить. А на мосту через Гобзу дорогу нам заступил этот, как его бишь, упал намоченый Василий Пантелеич Попов с двумя ишо людями из питейной конторы. Кричит, вот все оне, кричит почему-то, как будто нельзя спокойно сказать. Так вот, кричит, мол, я этих вот мещан забираю в питейную контору, Нерослеву на суд да расправу, за разбитый Мамонтов кабак. Староста Вдовенков ему и отвечает, что нет и всё тут. Оне, мы значить, мещане дворцового села, и власть над ними одна – земский староста да Смоленской дворцовой волости поверенный Григорий Моисеевич Кислов. А у Нерослева власти над нами нет. И мимо Попова идёт, да плечом его с дороги отдвигает. А тот толь подсклизнулся, то ли на ногах по-пьяни не стоял, а через перила моста на лёд Гобзы и свалился. Те двое, что с ним были, кинулись на речку, его, стало быть, поднимать. А бить полномоченного с сопровождающими никто не бил. Не было такого, Богом клянусь. Идём мы всей кумпанией в земскую избу, да вся беда, что дорога мимо питейной конторы. А из её ворот как выскочит Корней, целовальник тот значить. Схватил Тишку за грудки и давай его бить, да во двор питейной конторы волочь. А сам фонарями всю улицу освещат.

-Какими это фонарями, ты что несёшь, Зайцев? – удивился премьер-майор.

-Да под обоими глазами у него знатные синяки были, да и нос распух. Вот он ими и светит. А тут и Нерослев, Василий Иваныч, подбежал, и тоже Тишку бить-тащить взялся. На суд кричит, за погром, бунт против власти и долги. Вдовенковы быстренько Теленева  у них из рук отняли. Михайла Исакович Нерослеву тож сказал, что нет тут над нами его власти, не может он полномоченный питейной конторы мещан дворцовой волости судить да наказывать. Нерослев в крик, мол, всех засужу и тебя староста тоже. Я ему, Нерослеву, и говорю, что по Поречью уже из-за вас, мол, питейных сборов и пройти уже нельзя, хватаете честной люд почём зря, утонуть вам Василий Иваныч в речке Яике, что Государыня повелела нынче Уралом звать.

- Чего ты ему сказал? В каком Урале, - глаза Лебедева стали и вовсе круглыми от удивления.

- Да так, к слову пришлось. А на крик да гам уже и народ с окрестных домов сбегаться стал. Кто с топором, кто с багром.

- Это ещё зачем?

- Дык ночь на дворе. А тут шум да крик. Подумалось мещанам, что пожар случился. Вот кто с чем подсоблять и побежали. А тут вот такая толпа, да все кричат. Стали люди слушать, да мнение своё высказывать. Зашумел народ, заволновался. А Нерослев Корнея в охапку, да за ворота питейной конторы и убёг. Там ещё какой-то сидел, в собачьем треухе, в епанчу завёрнутый. Всё трубкой дымил. Дак вот и он ушел внутрь, да ворота запер. Вот так всё и было, ей Богу, как на духу обсказал, твоё высокоблагородие.

Показания Зайцева подтвердили не только его сокумпанейцы, но и Вдовенковы с земским писарем. До конца сентября пробыл Лебедев в Поречье, но в расследовании так не на шаг и не продвинулся. Так ни с чем в Смоленск и уехал. В губернском городе Лебедев докладывал результаты расследования уже новому губернатору – Дмитрию Васильевичу Волкову. Тот отправил в Правительствующий Сенат подробный доклад, упирая на то, что убийцу гусара Томы Васильева выявить не удалось. В ответном послании господа сенаторы предложили выдержать всех фигурантов дела под арестом в течение месяца и отправить их на церковное покаяние. Волкову сей приговор показался слишком суровым, и в своём отпуске Поречскому городовому магистрату он предлагал арестовать Григория Зайцева и прочих мещан на две недели при магистрате, и, продержав на хлебе и воде, отправить на церковное покаяние. Поречский бургомистр же сделал всё по-своему. Отсидели Зайцев, Кочетов, Теленев, Козлов  и Антонов в холодной всего по неделе.

Убийство гусара Томы Васильева, служившего при Поречской питейного сбора конторе, так и осталось нераскрытым. А в 1777 году в городе Поречье вновь объявился коломенской 2-й гильдии купец Василий Иванович Нерослев.  В будущем оный Нерослев смог даже стать городским бургомистром. Но это уже совсем другая история.