Лехаим

Нонка была воровкой. Глаз у нее был заточен на то, что «плохо лежит», как у сороки. Зная такую особенность дочери, мать Ольга прятала свои скудные сбережения в специально пришитый к нижней юбке глубокий карман. Всякий раз, когда ей приходилось доставать деньги, она поднимала подол верхней юбки, отстегивала английскую булавку и запускала руку по локоть  в хранилище.

Утром прибежала соседка и в буквальном смысле бросилась на колени, умоляя вернуть золотые серьги с сапфирами. Она хватала Ольгу за ноги, причитая, что кроме ее дочери, в дом никто не приходил.

Изображая недоумение, мать вслух усомнилась в самом факте существования таких драгоценностей у простой прачки.

После ухода соседки мать волочила Нонку за косы по комнате, причитая:

-Я тебе покажу, как меня позорить. Не умеешь воровать – не берись. Неси все сюда, халда.

Сломленная такой атакой, Нонка вытащила из-под соломенного матраца серьги, которые моментально исчезли во чреве бездонного кармана материнской юбки.

-Иди в школу, - приказала Ольга и вытолкала ее на улицу, кинув вслед облезлый портфель.

Нонка только зло глянула на мать сухими глазами и ушла из дома.

Банды несовершеннолетних преступников терроризировали городских лавочников, но поймать их никому не удавалось.

Дерзкие и быстрые на ногу, они носились, как ураган.

Среди них была сероглазая оторва с необычным именем. Она давно приглянулась главарю. Однажды, на «малине», он спросил ее:

-А чой - то тебя так странно зовут?

Та дерзко ответила вопросом на вопрос:

-А тебя?

-Меня обыкновенно зовут.

-А как? - ехидно спросила Нонка.

-Ленька.

-Не Ленька ты, а шмонька.

-Кто-о-о?

-Глухая шмонька, вот ты кто.

Парень осклабился, прищурил один глаз, плюнул себе под ноги и пошел прочь.

Девки у Леньки не было, так - разные бабы. Но не оставляла его надежда понравиться той, от которой у него билось сердце, а к горлу подкатывал ком. Ему все не удавалось, как бы ненароком, остаться наедине со своей зазнобой. Все – таки однажды выпал такой случай, когда они вместе ждали ребят на «стрелке». Ленька осмелел и спросил:

-Хочешь встречаться?

-С кем? – осведомилась Нонка безразлично.

-Со мной, с кем же еще?

Она отступила на шаг и стала рассматривать его так, словно впервые видела. Ленька слегка даже смутился.

-Ну?

-Что «ну»? Старый ты, поди, двадцать скоро.

-Так что ж, в двадцать лет старик что ли?

-Для меня - да, старик.

-Мой дед до ста лет жил, и я будет долго жить, - парировал парень.

Нонка словно с цепи сорвалась:

-А еще, ты - нехристь и жид.

Ленька остолбенел от этой жестокой правды.

-А ты, а ты – фашистка! Таких вешать надо.

В Рачевском предместье города в большой семье еврея – сапожника иногда появлялась с виду приличная девочка с длинной русой косой.

-Леня, что делает у нас эта барышня?

-Да, так просто зашла по делу.

-Какие у тебя есть дела, кроме как отцу помогать?! Азохн вей!

Старый Моисей и не предполагал, что в его доме, который больше походил на курятник, воры прячут «свое» добро, пока однажды милиция не пришла с обыском.

- Шлимазл, какой шлимазл, - причитала мать, увидев сына в наручниках.

Леньку забрали, судили и выслали куда-то за Волгу.

Нонку вернули в родительский дом. Там ее встретили скорбным молчанием, и только пьяненький отец добродушно сказал:

-Дочушка, ходи гороховый суп хлебать.

Часто наведывался участковый милиционер, интересовался, где пребывает его поднадзорная. Поджав губы, мать отвечала незатейливо:

-Ушла куда-то.

Нонка не бросила своего воровского занятия, пока не попала в исправительно - трудовую колонию. Перед самой войной ее досрочно освободили.

Что делать? - надо ж было отмывать непутевую от тюремного запаха, глубоко пронизавшего кожу и волосы. В бане мать с ужасом обнаружила на теле дочери синие татуировки в тех местах, до которых не дотягивается собственная рука. Подобную «живопись» она наблюдала у взрослых мужчин и наивно думала, что это награда за некие подвиги.

У отца Нонки не было татуировок. Господа, у которых он служил до революции, не потерпели бы такого безобразия. А тут дочь предстала перед ней во всей красе.

Младшая сестра, открыв рот, рассматривала грубые рисунки и читала вслух незамысловатые надписи, за что и получила смачную затрещину от матери.

Соседи по кабинкам в банной раздевалке задерживали свой взгляд на шумном семействе. Ошеломленная мать бросила в лицо дочери ее клетчатое платье и немытую выпроводила из бани.

Началась война. В эвакуацию ехали все вместе. В сорок третьем семья вернулась в город. А в сорок пятом стали возвращаться воины - победители.

Многие девки не дождались своих женихов и вяли, как сломанные ветки черемухи. Вокруг же разбитной Нонки хороводили молодые парни, свободные и несвободные мужчины.

Выпивала она, зная норму, папиросы курила, больше для форса. Светлые волосы после перманента обрамляли воздушным облаком ее правильные черты лица. Хорошая фигура была упакована в крепдешиновое платье с рукавами-фонариками. Яркой помадой она подкрашивала губки «бантиком».

Нонка вступила в пору цветения. Она нигде не работала. Но суровые законы послевоенного времени вскоре внесли поправку в ее веселую жизнь. Пришлось устроиться на швейную фабрику.

Однажды она проспала ранний подъем. Опоздание на работу грозило серьезным наказанием. Ничтоже сумняшеся, чохнула себе на ногу стакан кислоты и помчалась в больницу за справкой. Все обошлось, если не считать страшного келоидного рубца на ее беленькой ножке. Теперь Нонка всегда носила носочки.

В городском саду, где по вечерам собиралась молодежь, ее пригласил танцевать парень. На черном бушлате позвякивали два ордена Солдатской славы и медаль «За отвагу». Это был тот самый Ленька Моисеев, сын сапожника с Рачевки.

С трудом узнав его, такого красивого и независимого, Нонка игриво  спросила:

-А что ты тут делаешь?

-С тобой танцую. Не нравится?

-Не нравится, - небрежно сказала Нонка.

-Как хочешь, - Ленька сбросил ее руку со своего плеча и оставил стоять посреди танцплощадки одну. Нонка оцепенела от позора. А Ленка подошел к молоденькой девушке и, не спрашивая ее согласия, вывел в круг танцующих пар.

После танцев он пошел провожать девушку. И каково же было удивление Леньки, когда новая знакомая остановилась у Нонкинова дома.

-Ты тут живешь?

-Да, - тихонько прошептала девушка.

-А Нонна кто тебе?

-Сестра.

-Вот это номер! Ленька достал папиросу и закурил. Ладно, иди домой.

-Как зовут-то тебя?

-Лида.

За полночь явилась домой Нонка. От нее пахло вином.

-Нагулялась, сука, - она сбросила на пол с сестры одеяло.

-Я маме скажу, - захныкала Лидочка.

Нонка грубо закрыла ей рот рукой и лезвием финского ножа слегка провела по щеке.

-Попробуй только еще раз придти на танцплощадку – подрежу!

Лидочка умолкла.

До войны Нонка брезговала «старым», двадцатилетним вором, но сейчас, когда кругом калеки и раненые, Ленька казался героем на белом коне. Нет, любовь к нему не вспыхнула, просто завистливые взгляды одиноких женщин сосватали его.

Она притворилась влюбленной. Долго ухаживать Ленька был не расположен, и молодые оформили, как положено, брак. Вскоре у них родился первенец.

Работы в разрушенном войной городе не было, и глава семейства отправился честно зарабатывать деньги в рыболовецкую артель на Балтике. Заскучавшая молодая мать не нашла утешения в воспитании младенца. Оставив в комнате коммунальной квартиры восьмимесячного сына на произвол судьбы, просто ушла.

Крики малыша обеспокоили соседей, и они вызвали милицию.

Мать Нонки была в отъезде, а оставлять младенца деду - вечно пьяному дворнику, милиционер не рискнул.

Отыскали дальнюю родню Леньки и передали ребенка им на воспитание, при этом лишив мать родительских прав. Брак рухнул, просуществовав немногим больше года.

Освободившись одновременно от мужа и сына, Нонка отправилась на вечные поиски своего женского счастья. Тропинка привела ее в цыганскую слободку к разудалым чернобородым ухарям в красных шелковых рубахах.

Оставалось только гадать, как им удалось сохранить свои наряды, впрочем, как и саму жизнь, на оккупированной территории. Видимо, сама земля и Бог не выдали православных бродяг.

Но не знала Нонка суровых порядков этого народа. Молодому цыгану дозволено гулять с «гадже», но жениться он должен  только на «ром».

Счастье, на которое рассчитывала Нонка, вспыхнуло в ночи веселым костром и погасло.

Беременная Нонка обработала очередного влюбленного в нее белобрысого литовца.

Когда родился чернявенький ребенок, ее новая свекровь и золовка бросились считать сроки. Цифры не бились. Предоставив их своему беспутному сыну и брату, они достигли желаемого – он выгнал Нонку с бастардом на улицу. В итоге мать Нонки получила «подарочек» – шумную черноглазую девочку с красивым французским именем. Французы ведь тоже чернявые бывают.

Нонка была опять свободна. Вскоре, на очередной гулянке, она встретила неженатого рыжего парня, вернувшегося с войны, из штрафбата. Туда он загремел сразу после Победы за продажу мыла с солдатского склада гражданским лицам.

Работал жених истопником. Не желая упустить уменьшающиеся шансы, Нонка, что называется, «пасла» его, принося выпивку и закуску.

Загрузив уголь в печи, истопники обычно «отдыхали» за бутылкой водки. Выпив и закусив соленой хамсой, Валерий, так звали ее нового кавалера, садился за расстроенное пианино, которое не весть откуда взялось в пыльном подвале, и играл полонез Огинского.

В эти минуты Нонка просто млела. Это был вариант для создания новой семьи, но пианист – истопник поставил условие: родишь от меня – женюсь. Пришлось ей растрястись очередным ребеночком.

Только на третьем дитяти у нее проснулось скудное материнское чувство. К ребеночку- то проснулось, а к ее отцу засопело и уснуло навсегда.

Шло время. После смерти родителей, наконец, у Нонки появилась своя квартира. Подросли дочери, вышли замуж, родились внуки.

На просьбу посмотреть за малыми детьми «добрая» бабушка обычно отвечала: «Смотрите сами за своими пащенками». Тетка Лида презрительно называла племянников «дети разных народов».

Денег в семье катастрофически не хватало. Теперь Нонка много работала на черной работе - сапожником, чтобы кормить, как она выражалась, всю «полоховью».  

Были у нее и «дополнительные подработки». Она наловчилась делать нелегальные аборты, за которые очень неплохо платили.

Рисковать ей было не впервой.

Воровать Нонка перестала и перешла в другую непочетную категорию криминального мира – к мелкому бытовому мошенничеству. Например, оплатив несколько поездок в автобусе, она не выбрасывала билеты, а копила их. Когда контролер требовал предъявить билетик, она долго рылась за обшлагом плаща, не найдя нужного.

Если попадался терпеливый контролер и фокус не давался, то устраивала бурную истерику и выходила на ближайшей остановке с гордо поднятой головой.

В период тотального дефицита Нонка виртуозно решала и эту проблему, особенно, когда давали кур. Обычно в магазинах были две длинные многочасовые очереди: одна – взвешивать товар, а другая очередь в кассу.

Поставив малолетнюю племянницу в очередь к кассе, она останавливалась у витрины, якобы что-то рассматривая. Подслушав цену на уже взвешенную курицу, оплачивала в кассе. Вернувшись к продавцу, предъявляла чек и получала чужой товар, не простояв ни в одной очереди.

Схватив одной рукой ребенка, а другой курицу, быстрым шагом удалялась из магазина. Так она экономила свое «золотое» время.

Валерий, последний муж, давно перестал работать. Теперь он днями лежал на продавленном диване с огромной, подаренной   кем- то породистой собакой в обнимку.

Нонка стала называть его не иначе, как Котом. Кот, с улыбкой полной безразличного дружелюбия, взирал на окружающую действительность. Ничто не возмущало его спокойствия: ни грязные окна, ни шторы, похожие на тряпки, ни тусклые, засиженные мухами лампочки в люстре без плафонов, ни скособоченный шкаф.

И только старые часы на стене заставляли его поворачиваться.

Он то и дело поглядывал на них, - приятель должен был принести заветную бутылочку портвейна.

В дверь громко постучали. Звонок в квартиру уже давно не работал. Валерий удивился: «Рановато что-то».

Кот сбросил лапу собаки со своей груди, встал и открыл дверь.

На пороге стоял седовласый мужчина в фуражке с крабом, в белоснежном шарфе и портфелем-дипломатом.

-Здесь проживает Нонна Ивановна?

-А где ж ей проживать? – добродушно заметил Кот,

пропуская в прихожую нежданного гостя.

-Кем же вы Нонне приходитесь? – поинтересовалась фуражка с крабом.

-Как кем? Муж я ей.

-А вы, с позволения, кто будете?

-Я-то? - гость выдержал паузу, - муж ее буду.

-Что-то я не понял, - изумлено произнес Кот.

-А что тут не понять: муж и все.

Гость без приглашения прошел в комнату, сел на стул, открыл портфель и достал бутылку дорогого французского коньяка.

-Рюмки в этом доме водятся?

Увидев бутылку, Кот смягчился, подобрел и шмыгнул на кухню.

Два  давно немытых стакана он водрузил на стол с грязной скатертью.

-А как это муж? - решил продолжить разговор Кот.

-Да так. Налей, потом расспрашивай.

Дрожащими руками Кот стал разливать коньяк. Желая все же продемонстрировать, кто в доме хозяин, заметил:

-Вы бы фуражечку сняли, не в синагоге.

Гость снял фуражку. Бушлат повесил на спинку стула и произнес тост: « За жизнь!».

Чокнулись полными стаканами. Закурили. Кот стал внимательно рассматривать вензель на серебряном портсигаре гостя.

-Когда же придет Нонна Ивановна?

-Теперь скоро.

Коньяк сморил Кота, и он улегся на диван, подвинув к стене собаку.

Кобель никак не прореагировал на бесцеремонность хозяина, продолжая пускать слюни на подушку.

В двери завизжал несмазанный замок. Дверь отворилась, и на пороге появилась грузная женщина с сумками. На ней было надето платье из ацетатного шелка, сшитое на скорую руку.

 Не приветствуя никого, она прошла на кухню. Обычная история: кто-нибудь, да пасется в доме.

Хлопнула дверца холодильника.

Нонка прошла в дальнюю комнату мимо сидящего к ней спиной гостя и спящего Кота. Надев старый халат не первой свежести, она опять направилась на кухню.

Только сейчас она заметила гостя. Сощурилась, пригляделась и ахнула:

-Ленька, это ты?!

Гость хмыкнул.

-Узнала? Садись, выпей.

-Я не пью, - с вызовом произнесла Нонка, вскинула голову и поправила рукой волосы.

-Чего приехал? К своим?

Гость опустил глаза, покручивая пустой стакан, спокойно произнес:

-К тебе приехал.

-Как это? Я - замужем. Вон, видишь - лежит.

-Пусть лежит. С этим мы разберемся. Ты примешь меня?

-Так сто лет прошло.

-А хоть двести. Примешь?

-Щас каклеты принесу, - вдруг засуетилась Нонка.

Ленька подошел к окну и стал нервно курить в форточку.

Поставив шкварчащую сковороду на журнал «Работница», она произнесла с не присущим ей волнением в голосе:

-Этот вопрос мы решим, когда Кот проспится.

Заскрипел диван, взвизгнула, слегка придавленная, собака.

-Валерий Борисович, прошу вас к столу, разговор есть сурьезный.

Кот открыл глаза и опять их закрыл. Последним его воспоминанием была распечатанная и не допитая бутылка.

-Мы тебя ждем, - с нажимом произнесла Нонка.

Кот медленно встал и подсел к столу, угнездившись на краешке стула. Его лицо ничего не выражало.

-Послушай, - обратилась к нему хозяйка, - ты уходи из дома, я жить с Ленькой буду.

-Во как! А куда я пойду? – вяло прореагировал Валерий.

-Куда хочешь. Иди к Патам, там тебя всегда ждут.

-Ну, так дайте хоть выпить.

-Налей ему, Ленька.

Кот выпил и направился к двери, прихватив по пути свою замызганную куртку.

-А если их нет? - обернулся он у дверей.

-Вернешься. Собака примет.

После ухода мужа, Нонка произнесла совершенно буднично, обращаясь к гостю:

-Иди в спальню, отдохни с дороги.

Так началась новая глава в Нонкиной биографии.

Первый ее муж стал, как оказалось, последним и теперь очень желанным, несмотря на годы, брошенных детей и преданное забвению прошлое.