В Хмелите – у Грибоедова и Кулакова (Взгляд из Беларуси)

... Когда я узнала из районной газеты в Лиозно, что группа работников райисполкома побывала в памятных местах Вяземского района, в т.ч. и в «Хмелите», я просто расстроилась, почему я не оказалась с ними. Я помнила Хмелиту ещё в руинах: и огромный помещичий дом, и церковь, и флигель, когда в 1977 году мы, группа студентов Смоленского пединститута, с преподавателями Ириной Николаевной Антюфеевой и Виктором Васильевичем Ильиным побывали на вяземской земле. Но уже тогда в Хмелите работали московские студенты, разбирая строительный мусор, кирпичи, расчищая дорожки парка. А позже, в конце мая 1982 года, я ещё раз приехала в Хмелиту с писателем Дмитрием Жуковым. Я тогда усиленно занималась поиском и сбором материалов к созданию школьного музея Народной славы, а Дмитрий Анатольевич, являясь одним из организаторов «Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры» и членом редакционной коллегии альманаха «Памятники Отечества», хорошо был знаком  с П.Д.Барановским и с В.Е.Кулаковым, а потому, проезжая через Вязьму, мы заехали в Хмелиту.

Бывает, годами работаешь или живёшь рядом с некоторыми людьми, но ничего в душе от них не остаётся. А тут я оказалась свидетельницей встречи двух интереснейших людей. Я только слушала их, особенно Виктора Евгеньевича, который с жаром рассказывал о своих находках, своих планах, своих поездках в старинные города России, говорил о трудностях, которые ему приходится преодолевать. Водил нас вокруг главного дома-дворца, стоявшего уже под крышей, но ещё в лесах, вдоль галереи, соединявшей с ещё одним двухэтажным зданием. Сейчас я жалею, что ничего тогда не записала из его речей. Но энтузиазм и трудовое подвижничество этого человека поразили меня и остались в моей памяти  навсегда. Думаю, что его пример и помог мне создать школьный музей Народной славы, которому в 2018 году исполнилось 35 лет.

Итак, будучи огорчённой, что не оказалась в числе районной делегации, решила  во что бы то ни стало самой побывать в Хмелите. Тем более, в январе у Грибоедова юбилей – 225 лет. Подумать только! В 11 лет он поступил в Московский университет и к этому времени уже знал французский, английский, итальянский и немецкий языки. Закончил словесный и юридический факультеты и поступил на физико-математический. В 17 лет был готов к сдаче экзаменов на степень доктора права, но война с Наполеоном резко изменила его планы. Он поступает добровольцем в армию – корнетом в Московский гусарский полк, что помогло ему ближе узнать и полюбить русского солдата. После окончания войны – служба в Петербурге в Коллегии иностранных дел, где сближается с Пушкиным и Кюхельбекером. В это же время в журнале «Сын отечества» публикует пьесы, эпиграммы, статьи, изучает восточные языки, уже владея греческим и латинским.

Его феноменом восхищался Пушкин: «Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было делом его друзей, но замечательные люди исчезают у нас, не оставив по себе следов. Мы ленивы и не любопытны». Однако в дальнейшем исследователи (от Н.К.Пиксанова до В.Е.Кулакова с  коллегами) многое сделали, чтобы восполнить упущения друзей автора бессмертной комедии «Горе от ума». А блестящий поэт и критик конца прошлого века Татьяна Глушкова написала замечательный роман в стихах «Грибоедов», главы из которого читала на «Грибоедовских чтениях» в Хмелите. Это – одно из последних произведений Татьяны Михайловны представляет собой своеобразный дневник-исповедь, написанный от лица поэта.  Вот этот-то роман мне давно хотелось прочитать, но даже в Москве я не могла его найти. При жизни Глушковой он не был напечатан. А в настоящее время даже известные писатели больше радеют об издании только своих книжек. «Уж там-то, в Хмелите,  «Грибоедов» должен быть», - думала я.

До места добралась на попутной машине с другом сына. Хмелита. Слева, от ворот в усадьбу, киоск, там же и билетная касса. Покупаю билеты в музей Грибоедова, в музей Нахимова (он расположен напротив через дорогу) и старинный парк Грибоедовых, а также приобретаю «Путеводитель по музею-заповеднику «Хмелита», магнитики с видами усадьбы. И тут замечаю добротно изданную книгу, на всю обложку которой красуется дугообразная лавровая ветвь. В её полукруге – красивая надпись: «Венок Грибоедову». У меня даже сердце от волнения сильнее забилось. Прошу показать. Смотрю содержание и среди множества статей и стихов Полонского, Одоевского и Кюхельбекера вижу: Татьяна Глушкова. Из книги «Грибоедов». Чацкий, Фамусов и другие. Весть. Завещание. Вместо послесловия. «Слава Богу! То, что я не могла найти в Москве, нашла здесь, у Грибоедова».

С этим изумительным юбилейным изданием в руках иду к могиле Виктора Евгеньевича Кулакова. О том, что он умер недавно, я узнала от главного редактора  литературно-краеведческого журнала «Смоленская дорога» Петра Привалова. Он не раз приглашал меня на «Твардовские чтения» и печатал в сборниках мои доклады.

Могилу В.Е.Кулакова я нашла сразу. Вся в цветах и венках, она находится между Домом-музеем и церковью Казанской иконы Божьей Матери. Но когда прочитала даты его жизни, я изумилась: я прибыла в Хмелиту именно на сороковой день после кончины Виктора Евгеньевича - 24 августа…

Потом была церковь со множеством икон и свечей… Затеплила и я свои свечи. Прежде всего, за упокой Александра Грибоедова и его юной жены Нины, Виктора Кулакова и Михаила Ермолаева, Дмитрия Жукова, Татьяны Глушковой и её мужа Сергея Козлова, автора множества детских сказок, в т.ч. любимого взрослыми и детьми «Ёжика в тумане».

Двадцатипятилетними студентами Литературного института молодые супруги Сергей Козлов и Татьяна Глушкова прибыли в Пушкинское Михайловское и около двух лет работали экскурсоводами, что наложило печать на всё их творчество. Казалось бы, они очень подходили друг другу: красивые, талантливые, настойчивые и целеустремлённые. Будучи сиротами, дорогу в литературу пробивали сами; она, киевлянка, осталась в 13 лет без родителей, а он из испанских детей, привезённых в Советский Союз накануне войны. А главное, они тогда, на  добрую зависть всем сотрудникам Пушкинского заповедника, включая  и С.С. Гейченко, очень любили друг друга. Но! При переезде в Москву уже в ближайшие годы разошлись. Однако, когда Татьяна Глушкова, уже лет 25 известная писательница, будучи тяжелобольной, осталась в полном одиночестве, то один лишь Сергей Козлов отвечал на её звонки, приезжал и поддерживал морально и материально. Он и привозил её не раз из Москвы в Хмелиту, где она написала свой необычный роман о Грибоедове. Если бы не он, не Хмелита, то и романа этого не было бы. Да и Грибоедов со своей бессмертной комедией был для них безукоризненным идеалом русской культуры. Можно только представить со щемящей болью, как они, шестидесятилетние, бредут по аллее грибоедовского парка, вспоминая свою молодость, своё незабвенное Михайловское… «Где я страдал, где я любил, где сердце я похоронил…»

В церкви  я узнала от священника, что панихида будет в час дня около могилы Виктора Евгеньевича. Оставалось ещё два часа, которые я посвятила осмотру дворца-музея Грибоедова. … С волнением поднимаюсь на второй этаж и сразу попадаю в анфиладу последовательно примыкающих друг к другу помещений; двухстворчатые двери все распахнуты, и из одной комнаты видны интерьеры следующих. Стиль дворцового барокко. На первый взгляд помещения похожи: паркетный пол, мягкие диванные гарнитуры с креслами, на стенах картины, портреты, гравюры, большие светлые окна с лёгкими гардинами, мелкая скульптура. Но каждая комната имеет своё предназначение и отличается интерьером, редкими экспонатами, кафельными печами, люстрами, затейливыми бра, обивкой стен. В парадном зале – зелёная, в столовой – золотистая, в будуаре хозяйки усадьбы, Настасьи Семёновны, - поднебесная с мелкими светлыми цветочками, в кабинете хозяина Алексея Фёдоровича, родного дяди поэта, - бордовая с крупным рисунком, а в комнате Александра Сергеевича – цвета морской волны с  мелким светлым узором.

Здесь я останавливаюсь подольше и с особым вниманием всё осматриваю. В центре – изящный письменный стол с двумя выдвижными ящиками. В столешницу врезан  прямоугольник зелёного сукна, покрытого стеклом, под которым видны копии рукописей нашего поэта. Этот стол, единственный мемориальный предмет, принадлежавший самому Грибоедову, был передан в Хмелиту из собрания Всероссийского музея А.С. Пушкина. Над столом – портрет юного поэта с книгой в руках. А рядом, справа, висит старинный барометр. С обеих сторон стола красивые стулья с резными выгнутыми спинками. Слева, у стены, мягкий диван с фигурными ножками, в уголке дивана – небольшая подушка. Справа от стола – кресло в полосатой обивке, как и на диване. На стенах гравюры с видами Москвы, Московского университета и родительского дома.

Всматриваюсь в портрет отрока, будущего гениального драматурга и не менее гениального государственного деятеля. Юноша стоит, облокотившись правой рукой на книгу, лежащую на углу белого стола с изящной фигурной ножкой. В левой руке – полураскрытая книга. Красивое лицо привлекает нас  своей кротостью и чувством внутреннего достоинства. Взгляд умный, внимательный, задумчивый. Аккуратная причёска с пробором слева. Облегающий фигуру тёмный костюм. Фрак распахнут, видна короткая белая сорочка с большим отложным воротником. Правая нога закинута на левую, буквой “икс”, её носок слегка касается паркета. Вспоминаю пушкинское: “Как денди лондонский одет”. Да, вырастая в этой роскошной усадьбе, среди избранного общества, он с детства приобрёл великосветский лоск и “дендизм”, упоминаемый современниками.

Осматривая кабинет поэта и остальные залы огромного дома, понимаешь, что это родовое гнездо, устроенное его дедом Фёдором Алексеевичем и освящённое памятью и могилами предков, семейными традициями и преданиями, занимало особое место в жизни Грибоедова. В воспоминаниях родственников и гостей, во время семейных бесед с дядей Алексеем Фёдоровичем и тётками по матери – Елизаветой, Александрой и Анной – перед ним оживала история России. В старой дедовской библиотеке, любимом месте Александра, кроме обилия книг русской и иностранной литературы, хранились старинные жалованные грамоты, аттестаты, награды, завещания, а на стенах – портреты его близких ко двору предков. В Казанской церкви был устроен фамильный некрополь представителей рода Грибоедовых. Всё это волновало будущего драматурга, и он чувствовал причастность к своему славному роду и гордость за его прошлое. Он мог бы тоже подписаться под известными строками Пушкина:

Два чувства дивно бли́зки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!
Без них душа была б пуста.

Без них наш тесный мир — пустыня,
Душа — алтарь без божества.

Великие люди в своих мыслях и устремлениях похожи друг на друга.        

Долго стою у книжного шкафа, снизу доверху заполненного старинными изданиями. И даже это богатое собрание говорит  далеко не о полном круге его чтения.  Куда бы он ни ехал: Из Хмелиты в Москву, из Москвы в Петербург, на Кавказ, в Персию и опять в Россию, он всегда возил с собой сундук с книгами: целую библиотеку отечественной и зарубежной литературы. А если он у кого-либо из близких останавливался или просто гостил, то к его услугам всегда были прекрасные богатые библиотеки. Так было у Бегичевых, Лыкошиных, Паскевичей, Одоевских и даже в Тифлисе, у грузинского князя Чавчавадзе, друга и будущего тестя нашего поэта.

Среди книг Грибоедова были труды выдающегося историка и государственного деятеля, основателя города Екатеринбурга,  лучшего специалиста горного дела В.Н.Татищева. Он хорошо был знаком с фундаментальным трудом «История Российская с самых древнейших времён…» «Велика польза от книжного учения: из книг учимся путям покаяния, в словах книжных обретаем мудрость и воздержание; это реки, напояющие вселенную, в них глубина бездонная, ими утешаемся в печали», - говорится в древнерусской летописи. Литературными наставниками Грибоедова были Ломоносов и  Державин, Крылов и Фонвизин, Дмитриев,  Карамзин и Жуковский. Успел узнать и оценить раннего Пушкина.  Близки ему были Гнедич и Ф.Н.Глинка, Вяземский и Кюхельбекер, Дельвиг и Баратынский.

Наряду с отечественной литературой Грибоедов  хорошо знал и зарубежную, начиная от Гомера и кончая Шиллером и Гёте, а также  труды писателей Востока. И, конечно же, в этом шкафу должна быть Псалтирь. Из воспоминаний Е.П. Соковниной, племянницы братьев Степана и Дмитрия Бегичевых, узнаём, что А.С.Грибоедов, живя зиму 1823 года в Москве у своего друга  Степана Никитича Бегичева,  научил её, двенадцатилетнюю девочку, понимать высоко-поэтическое достоинство псалмов Давида, и более того, заставлял переводить некоторые из них. Этот факт подтверждает то, что Грибоедов был верующим человеком и хорошо знал Священное Писание.  «Они оба имели большое влияние на моё умственное развитие. Слова А.С.Грибоедова, говорившего мне: «Лиза, не люби света и его побрякушек; будь деревенской девушкой, ты там будешь больше любима, а главное, научишься сама больше любить», - глубоко запавшие мне в душу, сохранились живо в моей памяти и дали мне направление к тихой семейной жизни. Даже любовь к музыке и серьёзному чтению были развиты во мне моим дядей и его другом Александром Сергеевичем… У меня сохранился сочинённый и написанный самим Грибоедовым вальс, который он передал мне в руки».

Можно привести строки из дневника Кюхельбекера, неоднократно говорившем о Грибоедове как о человеке верующем: «Гениальный, набожный, благородный, единственный мой Грибоедов». Общаясь с ним в 1821 году в Тифлисе, Кюхельбекер вспоминал, что  тот приучал его читать Библию, особенно книгу пророка Исайи. Позже, уже после гибели Грибоедова, в своих духовных стихах Кюхельбекер сопоставит судьбу своего друга  с трагической судьбой библейских пророков:

В его груди, восторгами томимой,
Не тот же ли огонь неодолимый
Пылал, который некогда горел
В сердцах метателей господних стрел,
Объятых духом вышнего пророков?
И что ж? неумолимый враг пороков
Растерзан чернью в варварском краю…

А упоминаемый Елизаветой вальс, как отмечает в комментарии к «Воспоминаниям…» С.А.Фомичёв, был воспроизведён в «Историческом вестнике» в номере 3-ем за 1889 год. Известно, что С.Н. Бегичева с Грибоедовым связывала самая верная дружба с 1813 года и до самой роковой трагедии. «Внезапная весть об убиении Грибоедова разом состарила дядю Степана Никитича; он вдруг постарел, и с этих пор ничто не могло развлечь его сердечной скорби… В настоящее, переживаемое нами время эгоизма и холодного расчёта, такие бескорыстные, светлые личности, как А.С.Грибоедов и оба брата Бегичевы, способные любить до самозабвения, составляют уже редкое явление». С какой же большой любовью и признательностью пишет Елизавета Соковнина об этом незабываемом общении с великим человеком в годы её детства! И как выигрывает это её небольшое по объёму воспоминание по сравнению с другими, в которых, в основном, отмечаются ум, образованность, дипломатические способности, а то и честолюбие и некий дендизм Грибоедова. А тут – теплота, задушевность, любовь к детям, к музыке, книгам, духовность, т.е. самые прекрасные качества человека.

Такие же тёплые слова мне посчастливилось услышать за поминным столом от родных и друзей Виктора Евгеньевича Кулакова в его адрес. Да, после панихиды я была приглашена Ольгой Викторовной, младшей дочерью  В.Е.Кулакова, к поминному  столу.

Я помнила Виктора Евгеньевича тридцатитрёхлетним энергичным человеком с пышной шевелюрой чёрных волос и чёрными усами и тоже сказала за столом о нём добрые слова. Упомянула я и о П.Д. Барановском, самоотверженном вдохновителе восстановления «Хмелиты» из руин. Со слов Дмитрия Анатольевича Жукова я знала, что его заботами сохранены сотни памятников в старинных городах России. В критические моменты он становился перед бульдозерами или запирался в здании, подлежащем бездумному сносу, а его помощники в это время били тревогу и доходили до людей, облечённых властью, и добивались спасения архитектурного шедевра. А Валентина Борисовна, супруга В.Е.Кулакова, посадившая меня за стол рядом с собой, добавила, что Пётр Дмитриевич, чтобы спасти очередной храм, садился даже в кабину или ковш экскаватора. Ещё при жизни Барановского, в 1978 году, Д.А.Жуков выпустил повесть «Владимир Иванович», о таком же неутомимом подвижнике, собирателе древнерусских летописей и книг – В.И.Малышеве, где несколько проникновенных страниц посвятил Барановскому.

После моего «слова» вдова обняла и поцеловала меня. Да разве я мечтала о таком духовном сближении, отправляясь в Хмелиту из моего белорусского горпосёлка Лиозно?

После поминок я ещё раз вернулась в основное здание музея, чтоб не спеша всё осмотреть, запомнить… Когда я переходила из зала в зал, то мне казалось, что я попадаю то в барские покои его дяди времени Грибоедова, то в фамусовский московский вельможный дом, и тогда я как бы  оказывалась среди теней его обитателей и  слышала их голоса: «Счастливые часов не наблюдают!». Из боковых дверей выходит «низкопоклонник и делец» Молчалин: «В мои лета не должно сметь/ Своё суждение иметь». «Помилуйте, мы с вами не ребяты;/ Зачем же мнения  чужие только святы?» - парирует на это Чацкий. А вот из своего кабинета   выплывает Фамусов: «Ах! боже мой! что станет говорить/ Княгиня Марья Алексевна!» И Чацкому: «Поди-ка, послужи!». «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Иду через гостиную, слышу голос Софьи: «Он славно пересмеять умеет всех…/ Остёр, умён, красноречив». А в девичьей кокетливая и остроумная Лиза: «Минуй нас пуще всех печалей/ И барский гнев, и барская любовь». «Грех не беда, молва не хороша».

Из-за боковой двери выглядывает старуха Хлёстова с моськой: «Всё врут календари!» Чацкий, убыстряя шаг и обгоняя меня:

Где? укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
И где не воскресят клиенты-иностранцы
Прошедшего житья подлейшие черты.
Да и кому в Москве не зажимали рты
Обеды, ужины и танцы?

Вот он пробежал последнюю комнату, и мне слышен его голос уже с лестницы:

Вон из Москвы!  Сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорблённому есть чувству уголок! –
И уже с улицы: «Карету мне, карету!»

Голоса стихли. Тишина. И я одна в большой столовой, в центре которой длинный, богато сервированный стол. Бесшумно снуют тени лакеев в белых сюртуках и в белых перчатках, подавая блюда и разливая вина. На стене икона Спасителя. Все встают и читают вслух «Отче наш…» Но что это?

Я вижу Валентину Борисовну, рядом себя, справа – сотрудников музея, гостей из Вязьмы, Смоленска, Москвы, напротив – родственников Кулаковых, Надежду Викторовну с младшей сестрой Олей. Мы сидим за поминным столом, обильно уставленным вкусными закусками, а вместо лакеев две приятные девушки подают горячий узбекский плов. «Это Надя готовила, - шепчет мне Валентина Борисовна, - по особому рецепту», - и наполняет им мою тарелку. От плова исходит восхитительный аромат. «Спасибо, спасибо» - шепчу в ответ. И про себя: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Виктора, даруй ему Царство Небесное». Кажется, ничего вкуснее я никогда не ела…

Но я в пустой барской столовой перед огромным столом со старинными сервизами. И откуда-то издалека слышится голос хозяина: «В четверг я зван на погребенье./ Ох, род людской! Пришло в забвенье,/ Что всякий сам туда же должен лезть, / В тот ларчик, где ни встать, ни сесть». А я реально ощущаю вкус плова и смородинного напитка. В руках у меня пакет с пирожками – угощение «на дорожку» добрейшими и радушными Кулаковыми.

Время как будто смещается и наслаивается одно на другое. Три века как один день…

... Слышу, как внизу идёт экскурсия, спускаюсь на первый этаж и присоединяюсь к ней. Давно я оценила такой комплексный экскурс в музеях. Сначала одной всё осмотреть, прочувствовать и запомнить, а потом послушать экскурсовода. «Со  слов Кюхельбекера известно о том, что Грибоедов работал над поэмой «Странник»,  - рассказывает молодой экскурсовод Борис Михайлович, и я вспомнила, что с таким же названием есть стихи у Пушкина и В.В.Артёмова. «А в этой витрине вы увидите копию «Туркманчайского договора», очень выгодного для России, где все условия, разработанные А.С.Грибоедовым,  написаны на языке «фарси» (арабском) справа, а слева – на французском».   Да,  об этом договоре я знала  со школьной скамьи и его роковой роли в тегеранской трагедии. Но тогда многие детали умалчивались, т.к. русской историей и русской литературой занялись не русские люди.

…Позже, сидя в грибоедовском парке, я думала о страшной трагедии, которая произошла в Тегеране. Николай Попов в своей книге «Путник» (М., Детгиз, 1961) описывал это так: « И вдруг случилось невероятное: 30 января 1829 года в Тегеране, куда Грибоедов выехал с членами посольства из Тебриза всего на несколько дней, толпа персиян, искусно возбуждённая в мечетях муллами и на базарных площадях юркими агентами Ост-Индской компании, испуганной  возросшим влиянием российского полномочного министра, эта толпа, сверкая на полуденном солнце кинжалами, ножами, саблями, ворвалась на внутренний двор и разгромила все помещения русской миссии. Из состава посольства случайно спасся лишь первый секретарь – все остальные погибли. Изуродованное тело Грибоедова целый день волочили по тегеранским улицам…»

Дмитрий Жуков в эссе «В последнем завидном году» («Биография биографии»,  М., «Советская Россия», 1980) писал, что тегеранская трагедия была вызвана неразличимо сплетёнными английскими происками, ненавистью к Грибоедову родственника шаха и бывшего премьера Аллаяр-хана, который подослал в злополучный день своих людей к русской миссии, чтобы подогревали толпу выкриками: «Господин приказал убить русского посла…», провокационным выстрелом у ворот посольства, преступным бездействием шаха, до того нередко говорившего: «Кто меня избавит от этой собаки-христианина!», подстрекательством шиитского духовенства, послушного воле шаха, действиями самого Александра Сергеевича, верного своей клятве: «Голову мою положу за несчастных моих соотечественников…» Дмитрий Анатольевич собирался написать биографию Грибоедова в серии ЖЗЛ. Но успел лишь выпустить книгу «Иран глазами русского человека». 2008. Опубликована на сайте Портал-Credo.Ru). В ней есть главы «Грибоедов в Персии». В 1980 году Д.Жуков писал: «Я посетил многие грибоедовские места, но не был ещё там, где он расстался с жизнью». И, конечно же, в последующие годы, чтоб написать выше упомянутую книгу, писатель исколесил весь Иран, как когда-то Югославию, работая над книгой о Браниславе Нушиче.

…Мимо меня прошла свадебная весёлая компания молодёжи с женихом и невестой и направилась в угол парка к пруду. И мысли мои перенеслись на 190 лет назад в Тбилиси, где краткое супружеское счастье Грибоедова и Нины закончилось  в монастыре св. Давида на горе Мтацминда, где юная вдова похоронила своего любимого мужа. Он сам завещал похоронить себя именно здесь, откуда столица Грузии в вечернее время смотрелась, как опрокинутое звёздное небо. Глубокую мудрость и великое трепетное чувство вложила Нина в слова, начертанные золотыми буквами на чёрном надгробном камне: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!» И вот уже около двух веков сюда,  к увитой плющом, выбитой в скале нише, с двумя могилами подходят люди и скорбно смотрят на надгробья. На одном из них изваяние рыдающей коленопреклонённой женщины, обхватившей распятие, и портретный барельеф с надписью: «Александр Сергеевич Грибоедов, родился 1795 года, января 4-го дня; убит в Тегеране 1829 года, января 30-го дня».

… А в  парке «Хмелиты»  шумят многовековые дубы, лиственницы, клёны… Они помнят незабвенного Александра Сергеевича Грибоедова и будут помнить  ещё одного удивительного человека, нашего современника, неутомимого Виктора Евгеньевича Кулакова, чьи «ум и дела» тоже останутся бессмертными для России.

.... Зачем же Нина плачет? Столь юна!..
Чуть свет – опять к обители Давида…
Любовь земная в небе не избыта,
дитя моё, вина моя, жена!
Уже привык и счастлив, что она
И в день, и в ночь нежна у изголовья.           

Это уже в романе Т. Глушковой дух Грибоедова взывает то сам к себе, то к юной вдове, а то и к нам, далёким своим потомкам.

… С глубокой благодарностью я покидала благословенную “Хмелиту”… Великое дело любви Виктора Евгеньевича Кулакова благотворно продолжает вся его семья. Кого из русских людей можно поставить рядом с ними? Чьи творения останутся на века выдающимся явлением в мировой культуре?..

Фотогалерея