Горькая страсть полонеза Огинского, Глава 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27

Шёл ноябрь 1940... С севера стремительно наступали холода. На дорогах промёрзли до самого дна лужи, в воздухе кружили то и дело снежные хлопья. Снег уже однажды ложился на промёрзшую на должную глубину землю, но тут же, при лёгком дуновении южного ветра, растаял. Однако частые красные густеющие закаты сулили уже скорый приход настоящей зимы…

В лагерь ОН завезли откуда-то новые утеплённые польские шинели, очевидно из кого-то экспроприированного польского склада, слегка пахнущие нафталином. Выдали зимние полушубки, зимние головные уборы.

Всю  эту свежую одежду, по приезду в дом Валентины Третьяковой, Анджей аккуратно слаживал в своей такой «раздевалке-гримёрке», переодеваясь в гражданский костюм, хотя это было и лишним – все уже знали кто такой на самом деле Анджей…

На сегодняшний концерт вместе с Анджеем Рябинин привёз и виолончелиста Веслава Гожерского. К этому домашнему оркестру подключилась и подруга Татьяны Голиковой, тоже артистка, правда на других ролях, Анна Сиренькина, которая к тому же ещё неплохо играла на скрипке.

Может потому, что действительно разыгрывалась некая польская карта, но отношение к польским военнопленным изменялось заметно в лучшую сторону. Реально в ОН подошли к безконвойному «увольнению» польских военнопленных в город, но расширили и диапазон работ, даже на кирпичный завод уже была регулярная разнарядка.

Правительство Сикорского, подключая к этому англичан, стало настойчиво запрашивать советское правительство о судьбах интернированных польских офицеров. Но на запрос польского правительства, сколько и где всё же игде содержатся польские военнопленные, советское правительство не отвечало. На просьбу английского посла посетить один из лагерей ОН, тоже не было ответа. Ставки англичан делались только на агентурную сеть. На это и была сориентирована советская контрразведка…

А Татьяна Голикова при очередном концерте в доме Третьяковых выдвигала новые условия: сейчас хорошему концерту должна быть обязательная репетиция.

- Ну, как это исполнять классику, так вот с пылу да жару? – возмущалась она. – Это только на кухне себе хозяйка может дозволять такое.

Её поддержала подруга Анна.

Рябинин, немного поразмыслив, согласился и на этот вариант. «Ах, про падать, так пропадать… Тем более и Нефёдов об этом молчит. Наверно и «там» это знают и почему не махают пальцем?» Хотя понимал почему…

А тут ещё и двоюродная племянница Олечка, занимавшаяся в музыкальной школе, просила у дяди Вани разрешения, чтобы Анджей дал ей несколько уроков  игры на пианино.

В ноябре получил краткий трёхдневный отпуск младший Николай Третьяков, который с сентября месяца приступил к работе в МИДЕ и уже готовился к некой заграничной командировке. Трёхдневный отпуск был несомненно связан с молодой черноглазой, родом из Чернигова, библиотекарши Светланы, с которой он познакомился здесь в Смоленске прошлым летом и которая снимала теперь квартиру через дом от дома Третьяковых.

Конечно, кроме «домашних концертов» у старшего Николая Третьякова, работавшего главным инженером на Смоленском теплоцентре, была дискуссия о международной политике, которую он любил заводить при сыне. Но она касалась только «мужиков» и кроме поляков. Дискуссия иногда принимала такой характер, что хозяйке дома Валентине приходилось решительно входить в помещение дискуссирующих и прерывать её на пол- слове:

- Пора пить чай, международники! Закрываю страницу вашего обозрения.

Все поднимали вверх руки.

- …Нет… Почему всё же немцы в Польше устраивают концентрационные лагеря, а мы молчим?

- Откуда ты знаешь? – кивала головой Валентина.

- В «Красной звезде» была заметка… Заметка так и всё?.. А почему?

- Да, это есть, - притихшим голосом подтвердил Третьяков-младший. – Был наш один товарищ в Варшаве по одному случаю, и, хотя диапазон его присутствия был там очень узкий, к нему незаметно подошла молодая девушка-полячка и вручила фотографии расстрела евреев и поляков и передала ещё записку о размещении концентрационных лагерей в Польше.

- Вот! – тряс кулаком в воздухе Третьяков-старший. – Вот, а мы - молчим!

- «Известие» наше недавно напечатало такое своеобразное обозрение из иностранных газет, там тоже об этом говорится… Но у нас- пакт Молотова и Риббентропа с Германией, - тут же тихо добавлял Третьяков-младший.

- Слушай, неужели вы верите этому ефрейтору Гитлеру? – продолжал махать над головой кулаками Третьяков-старший.

- Конечно, никто ему до конца не верит. Но политика…

- И кому такая нужна политика! Мы же: Пролетарии всех стран- соединяйтесь! Чехословакию под ноготь. Францию тоже!…

- Узнаю своего отца-интернационалиста! – хохотал Третьяков-младший. – Ему бы ему власть, завтра была бы всемирная пролетарская революция.

- Но многое и ты у меня уже не узнаешь, - вздохнул Третьяков-старший. – Вот поживёшь с меня, да побываешь в разных шкурах и тогда...

Да, старший Третьяков здорово изменился, когда однажды он побывал в командировке на Беломорканале. После этой поездки он три месяца ходил угрюмым и не хотел разговаривать ни с кем.

- Что с тобой дорогой? –  не раз спрашивала Валентина мужа. – Не заболел ли часом?

Но Третьяков молчал, а когда к ним однажды заехал Рябинин, то, поздоровавшись, вышел даже из дома во двор.

- Что с ним? – спросил удивлённый Рябинин.

- Да вот после Беломора стал таким, - ответила Валентина.

Причина выяснилась значительно позже… Как-то, ложась спать, Третьяков-старший сказал:

- Горький туда приезжал. Мой один коллега рассказывал, когда там двоим рабочим удалось к нему пробраться и рассказали они ему обо всём, и кто там трудится, и как там трудятся, но «наш Буревестник» даже заплакал.

 - И что там такое?

- Такое?.. Враги наши, которые недавно были крестьянами и нашими единомышленниками, да партийцы, «неправильно понимающие задачи партии», там тачки с землёй тягают всего за осьмушку хлеба.

- Ну, так они может и… - хотела успокоить мужа Валентина.

- Я там Саню Лавринёва, с которым мы учились на одном курсе рабфака, встретил. Головастый был парень, математику как орехи щёлкал. Главным инженером на тепловой электростанции в Ленинграде работал, а теперь он там с тачкой.  Покритиковал на собрании секретаря райкома партии и вот теперь не ТЭЦ, а тачкой командует! Вот потому и плакал Горький, когда ему о том труде и о тех людях рассказали…

Речь зашла о недавнем параде немцев вместе с подразделениями Красной Армии в Бресте.

- Не верю я этим немцам, хоть ты меня убей! – возмущался Третьяков-старший. Нашлись мне друзья-товарищи. Только недавно социалистическую революцию провозглашали, а сегодня уже у них свой кровавый национал-социализм. Как это быстро у них получается. Вообще они там на западе шарахаются так из стороны в сторону, что-ужас!

- Да, - согласился Третьяков-младший. – Предлагали сколько раз мы Польше заключить союз, отказались: «С красными нам не по дороге!..» И что теперь? На обиженных лошадях воду возят… Убежало правительство Сикорского в Англию, но всё равно на нас  поляки косятся.

- У поляков всё старые обиды, будто мы их территории обкорнали, - заметил Третьяков-старший. – Хотели всю Россию когда-то под себя поднять. А в Речи Посполитой и белорусов так наклонили, что те хотели мчать куда угодно от этого союза.

- Политики, политики, - застучала в ладони Валентина. – Вот уже наши артисты совсем заскучали без зрителей. Идём. А то ложка то дорога к обеду.

С зальной комнаты на кухню доносились звуки новой арии в исполнении  неправзайдённой Татьяны Голиковой.

Сегодня предполагался даже день репетиций, но репетиция затянулась и приехавший сегодня ранее с работы Третьяков-старший, по случаю завтрашней  командировки в Москву, попросил всё же послушать что-то из нового репертуара Татьяны.

- Красиво поёт! – восхищался он.- Очень прошу.

А сегодня Татьяна была в самом деле в ударе. Одета она была в шёлковое голубое платье с белой кружевной отделкой широкого воротника… Она так гармонировало с синими ,как васильки ,глазами, золотистой прядкой волос, спускающихся на её покатые плечи и так выделяющие её высокую упругую грудь. Большая белая роза был прикреплена на левой стороне платья, чуть выше груди. Аромат тонких нежных духов запахов ландыша веял от неё.

- Ну, что, маэстро, начнём? – чуть прищурила в улыбке свои васильковые глаза Татьяна. – Ария Дездемоны… Ноты перед вами, маэстро.

Она выждала паузу, пока Анджей, расстегнув свой «гражданский» пиджак, сел за пианино и попробовал первые ноты. Затем подошла сзади и нежно положила левую руку на его плечо.

Анна ,едва улыбнувшись глазами, делала  вид что просматривает какие-то ноты в своём отдельном альбоме, хитро посматривала на подругу.

И вот голос Татьяны взлетел под своды дома, вырвался через открытое окно на улицу. Ещё минута и Татьяна, отступив шаг в сторону, влюблёнными глазами будто впилась в лицо Анджея, словно ему одному, только ему одному, принадлежала эта музыка.

«Ты сегодня так пела у Третьяковых, как никогда даже в концертном зале в Москве», - скажет после в гостинице Татьяне подруга Анна. «Да, - задумчиво произнесёт Татьяна. – Я – старалась…» - «И для чего, и для кого?» - заглянула в глаза подруге Анна. «Для, для, для…» - только и ответит Татьяна и засмеётся своей обворожительной улыбкой..

В дверь, вся сияя школьным восхищением, будто просочилась Олечка. В одной её руке застыла школьная ручка, а в другой школьная тетрадка. Для Олечки сейчас не существовало ничего иникого на свете, кроме этой красавицы-певицы в голубом платье и этого широкоплечего стройного пианиста.

«Как они подходя друг другу! – восхищённо думала она. – Вот же бывают такие красивые пары! А Рябинин для неё слишком груб… Да-а. Но у Анджея там в Польше осталось его девушка с таким нежным и красивым именем – Алиссия… А я бы сама, будучи на месте Татьяны непременно бы объяснилась в любви Анджею, несмотря на его незабвенную полячку Алиссию. Я думаю, что  он для Татьяны небезразличен. Да разве можно не влюбиться в такого красавца?»

И наступил ещё такой момент: Татьяна, плавно ступая, приблизилась к Анджею и положила обе руки наего плечи. Анджей, казалось, ничуть не среагировал на это, весь находясь во власти музыки…

Вышедшие в зал присутствующие на кухни, осторожно ступая на цыпочках, сделав всего пару шагов, восхищенно слушали Татьяну. Рябинин будто весь застыл на месте, наблюдая за своей несравненной пассией. Только Валентина время от времени делала знаки дочке, чтобы та удалилась в свою комнату продолжать уроки.

В конце арии Татьяна, под дружные аплодисменты зрителей, слегка прикоснулась своей щекой к щеке Анджея и тут же отпрянула, сделав глубокий реверанс зрителям.

- Браво! Браво! – подбежала к Татьяне Олечка и, поднявшись на цыпочки, поцеловала её в щёку.

В ответ Татьяна расцеловала девочку.

- Театр Ла-Скала мог позавидовать вам! – восторженно произнёс восхищённый Третьяков-младший. – Ну, товарищи, вы такое имеете здесь и совсем за бесплатно.

- Ты, Таня, молодец! – сказала и Анна, подходя к подруге т пожимая её локоть. – Вот бы Прудникова услышала тебя сегодня!

Прудникова была музыкальный критиком и всегда критически относилась к молодым артистам.

Рябинин неожиданно для всех, вытащил из-за своей спины букет белоснежных хризантем и, по-военному распрямив плечи, подошёл к Татьяне:

- Мои восхищения могут только выразить эти цветы, - сказал он и, преподнеся цветы, нежно поцеловал её в руку.

- Но это ещё репетиция, - пожала плечами Татьяна.

- Не хуже концерта, - сказала Валентина. – Ну, за мной зато сегодня будет домашний пирог с яблоками.

- А можно пирог прямо сейчас, - с детской радостью зааплодировала Анна.

- А у меня ещё есть и печенюшки, - сказал Рябинин и неожиданно для всех, словно фокусник достал из небольшого ящика столика стоящего у окна, пачку фабричного печенья.

- Ну, тогда –  все это только к чаю! – согласилась довольная Валентина.

Когда уже все направились в столовую, Рябинин неожиданно остановил жестом руки Анджея.

- Послушай, Андрей, а кто у тебя из родственников живёт в Швейцарии?

Анджей был застан врасплох этим неожиданным вопросом. Он остановился на секунду,  и тут же его осенила счастливая мысль: «Алиссия! Да, его любимая Алиссия должна быть сейчас в Швейцарии! Только она может его связать с этой страной… Но почему Рябинин спросил его именно сейчас? И как на это ему ответить? И не опасно ли это для его любимой Алиссии?»

- В Швейцарии много поляков, - неопределённо произнёс он. – Но почему вы спрашиваете об этом меня?

- Швейцарский Красный Крест наводит справки именно почему то о тебе. Они  даже там знают в каком лагере ты находишься, - ответил Рябинин и чуть принизил голос. – Но этот разговор сугубо между нами… Если я правильно думаю, то сейчас ситуация такая, что может это статься даже с освобождением твоим… Но это только мои мысли и то по большому секрету,ты понимаешь меня……

Анджей же от этих слов словно засветился.

- Неужели это может быть в самом деле? – тихо произнёс он.

- Не исключено. Но это, понимаешь сам, не всё так просто… Да и речь идёт ещё и о Веславе Гожеоском.

- О Веславе?! – удивлённо поднял брови Анджей.

- Да и о нём. Но акцент большой сделан на тебе… Да ты знаешь, освободили недавно вашего генерала Андерса. Сейчас у нас идёт какой-то положительный крен в вашу польскую сторону. Так что ты этому особо не удивляйся… И у вас в Польше тоже даже образовался какой-то «Союз патриотов»,который чем то симпатизирует нам……

- Да, немцы, говорят, в Польше звереют, - вспомнил Анджей недавно прочитанную в лагере им тайную брошюру. – Поэтому понятно, поляки не могут на это безразлично смотреть.

- Вот! – даже обрадовался чему-то Рябинин. – Только вы всё коситесь на наш социализм.

- Ну, почему же. В университете я даже встречал людей, которые поддерживали социализм.

- Вот… А социализм — это когда всё народное, а не в руках определённой кучи господ… А мы то что желали, чтобы везде на земле всё было народное. Но вот только не все желают этого. А это не совсем справедливо.

- Мы тоже часто дискуссируем об этом, - слегка улыбнувшись, сказал Анджей. – Но построить такое идеальное общество, кажется – утопия.

- Но мы его построим! – убеждённо сказал Рябинин. – Конечно, за это ещё потребуется много повоевать. Врагов у нас достаточно кругом. Многим хочется быть выше других, господами да панами как у вас.

Анджей заметил, что они задержались в гостинной больше, чем требовалось, но мысль об Алиссии и сообщение о Швейцарии затемнили ему сейчас всё.

Анна и Валентина внимательно стали рассматривать рисунок на коробке конфет. Когда они  открыли дверь, в столовую, Рябинин неожиданно остановил жестом Анджея поднявшегося было с места:

- Послушай, Андрей, а кто у тебя из родственников живёт в Швейцарии?

Анджей был несколько озадачен этим неожиданным вопросом. Он остановился, задумался и тут же его мысль мгновенно сработала в нужном направлении. «Алиссия!  Алиссия! Она сейчас там в Швейцарии, только она, и речь очевидно пойдёт о ней! Но почему Рябинин завел речь о Швейцарии именно сейчас?»

- В Швейцарии много поляков, - неопределенно произнес он. – А что есть вопросы?

- Да, Швейцарский Красный Крест постоянно наводит о тебе справки. Он знает, что ты находишься именно здесь у нас. И это вопрос…

Анджей размышлял: это может результат его переписки с Алиссией ещё когда-то через Анжелу.

- Кстати, как мне хотелось или если не хотелось, но я включил тебя в список на освобождение, есть такое одно движение,- - понизив вдруг голос сказал, наклонившись к самому уху Анджея, Рябинин. Анджей вскинул засветившиеся радостью глаза. «Неужели это правда?! Освобождение – это же немыслимое!».

- Спасибо вам! Неужели…

- Ну, еще нужно время, чтобы пройти все эти согласовательные процедуры. Об этом ты покуда никому ни слова, кстати, в список я включил и Вячеслава (так он звал здесь Веслава Гожерского).

- Кажется, освобождают и одного вашего генерала, кажется его фамилия Андерс, но это я так случайно слыхал одним ухом. А еще есть такие брошюры «Союза патриотов Польши» и их раздали нам… Так что, понимаешь, такая интересная атмосфера сегодня в нашем воздухе.

- Наши говорят, что это всё ваша пропаганда и эта брошюра дело рук ваших советских идеологов, - неожиданно сказал Анджей и даже испугался этого своего высказывания.

- Вот те раз! - развел руками Рябинин. – И ты уже знаешь об этих брошюрах?  И что ты думаешь – нет разве в Польше таких патриотов?

- Нет, почему же- есть. В университете я встречал социалистов с такими взглядами.

- Ну, а тебе, Андрей, взгляды социалистов совсем не близки?

- Если говорить об отношении к Родине, то да, но глубоко я не вдавался в их теорию.

- А вот ты видишь у нас в государстве социальная справедливость, все вокруг наше, народное. А это идеи социалистов.

- Так и у нас народная была земля… Народ – это все люди, которые живут на своей земле…

- Нет, - широко улыбнулся Рябинин. – Народные, это когда распределяется всё по труду, а не по баснословным привилегиям, и достаётся почти всё тогла только определенной кучке людей, которых труд в этом - самый малый.

- Но и ваши же начальники и министры живут совсем по-другому, по привилегиям, чем обычные люди?

- Э-э! – замахал головой Рябинин. – Наши начальники живут не на столько лучше обычных людей, а ваши – в десятки, сотни раз, а то и в тысячи обеспеченнее. Но тебе ли это говорить? У вас же-капитализм, помещики кругом.

- В свободное время, а его у нас уйма, мы часто дискуссируем и об этом, - улыбнулся в ответ Анджей. – Построить такое общество без богатых и бедных это – просто утопия…

- А мы его построим, обязательно построим! - Рябинин перевел взгляд на носки своих, до зеркального блеска начищенных, хромовых сапог, немного помолчав, добавил. – Если, конечно, позволят нам его, это общество, всё же построить. Врагов как внешних, так и внутренних у нас полно. И очень уж не нравиться им наше такое общество…

- Кажется у вас больше внутренних врагов, - Анджей открыто глянув прямо в глаза Рябинину, неожиданно произнёс эти слова.

- Внутренних врагов?.. Да, новое общество не приемлют и наши внутренние классовые враги. А это более коварные, скрытые, внешне умеющие приспосабливаться под нашу действительность, враги… Но только внешне. Наш вождь, товарищ Сталин, видит это и борется с ними не покладая рук!

Рябинин повернулся, перевел свой взгляд на висевший на стене портрет Сталина, где он изображён рядом с маленькой девочкой, и даже как-то машинально расправил плечи.

- Но и многих сажают в тюрьмы потом..,  -снова неожиданно для себя вырвалось у Анджея.- Если мы уже говорим сегодня откровенно?

- В тюрьмы? – лицо Рябинина мгновенно приобрело некую металлическую твердость. Подбородок обрёл квадратную огранку, на щеках обозначились скулы.

- В тюрьмы просто так не сажают… По крайне мере я таких невинных людей не знаю. А у вас в Польше все было разве так идеально, разве у вас не сажали социалистов и коммунистов? А что твориться сегодня в Германии? Удивляет только, как в такое короткое время, да так можно оболванить весь народ, не глупый вроде народ.

- Да, там процветает конечно этот фашизм… Но и вы почему-то дружите с сегодняшней Германией и даже вместе маршируете на парадах.

- Так, - Рябинин резко провел ребром правой руки по столу, будто сметая невидимые крошки. – Так мы далеко зайдем с нашей откровенностью, дорогой… Скажу я тебе только одно: фашизм мы всей душой начисто отвергаем… А дружба с Германией сейчас, это я считаю всего- тактический ход, политика. Рано или поздно мы придем на помощь народам, пострадавшим от фашизма, да и самой Германии на помощь. Ладно, дело не в этом и не сейчас этот разговор…

Немного помолчав, он добавил:

- А Татьяна говорила, что ты даже вполне профессиональный музыкант… Хотя я вижу теперь, что и политика тебе не чужда… Но давай договоримся так, о политике мы больше ни слова,- и медленно, будто чеканя каждое слово, произнес дальше. – Мы будем сегодня говорить только о Шопене, Чайковском и Моцарте… И больше ни о чем. Согласен?

- Да.

- Напоследок я бы хотел задать тебе ещё только один вопрос: откуда тебе известно о том, что многих наших сажают в тюрьмы, кто тебе об этом говорил? Может кто из наших?

Анджей пожал плечами, перевел взгляд на окно.

- Ну, да ладно…Это твоё право не говорить. Скажу тебе, Андрей, только одно, меньше нужно слушать эти разные сплетни…Да и еще, когда вы будете в городе – никогда не бери никакой пакет или конверт от незнакомых людей. Это особенно очень важно теперь для тебя…А почему? Ты, наверное, и сам догадаешься. Ты уже, теперь знаешь, что наше высокое руководство решило ослабить вам еще режим… Вот сегодня я даже могу выслушать ваши некоторые претензии в самой непринужденной обстановке, даже вместе с вами могу пить спокойно чай в вашей столовке. Ох, как много я тебе сегодня наболтал, но я почему-то тебе доверяю, вернее, вроде ты меня ещё не подводил никогда.

- Чай пить с нами? И…Я вас не подведу никогда, слово офицера. – Анджей еще хотел что-то сказать, но замолчал.

«…Да, после очередного совещания в управлении им так прямо и рекомендовали, в «непринужденной обстановке» говорить с польскими военнопленными, отпускать их в город небольшими группами, но, конечно, под внешним усиленным наблюдением и с обязательным согласованием с областным управлением НКВД» …А  вот   назавтра он  запланировал даже такую встречу с поляками в их столовой, интересно прощупать их сегодняшнюю позицию…» Особенно интересно- после этого разговора с Анджеем…  »

Едва все уселись за стол, как тут же появился старший Николай. Был он сегодня в приподнятом настроении, в руках торжественно держал бутылку шампанского.

- Что-то случилось очень хорошее?! – встретил его то же торжественным возгласом Рябинин. – Повышение, не иначе, у нашего Николая Ивановича?

- Угадал, дорогой швагер, - с пристуком ставя бутылку шампанского на стол, сказал Николай Иванович. – Директор главной теплоцентрали сегодня стоит перед вами!

- Уговорили наконец,- радостно и будто облегчённо вздохнула Валентина, и, поднявшись со стула, несмотря на свою «комплектность», бодро подбежала к мужу, направившегося было мыть свои руки в «отдельную приступку», и , совсем как девочка, повисла у него на шее.

Худощавый Николай Иванович с честью выдержал это «испытание весом» под общие аплодисменты, «любимую ношу» даже поднял на руки, чем ещё сорвал большие продолжительные аплодисменты.

-    Своя ноша совсем не тяжка, – улыбнулся он в ответ, бережно поставил жену на ноги и тут же скрылся за дверью. А все за столом стали ждать новое появление Николая Ивановича, перед этим сделав небольшое передвижение по стульям, освобождая главное место для «героя дня» - возле его жены Валентины, которая до этого сидела рядом с Рябининым. Рябинин теперь занял место между Анной и Татьяной. А Анджей, к большому удовольствию Олечки, сел рядом с ней и что-то негромко стал говорил ей на ухо, очевидно некое наставление по музыкальным урокам! Рядом с Анджеем сидел сейчас с непроницаемым серьёзным лицом ефрейтор Лузанов.

Наконец появился и сам Николай Иванович, уже в белой праздничной рубахе и широким, черным, с белым горошком, галстуке. Перед этим он по двору сумел обойти незаметно дом и через заднюю дверь, потом спальню и гостиную, пройти незаметно в столовую, но уже с другой стороны.

- О! – все снова дружно зааплодировали. – Настоящий начальник теплоцентрали!

- А что вы хотите: перед вами все же номенклатурный директор. Представляюсь вам шампанским! – засмеялся Николай Иванович, беря в руки бутылку шампанского.

Разлил по бокалам шампанское, которые до этого уже успела расставить Валентина, доставая их из навесного шкафчика, что у самого окна…

- Ну, дорогой швагер, от всей души поздравляем тебя и желаем расти аж до самого министра! – встав со стула, торжественно произнес Рябинин.

- Главное, чтобы здоровье служило, - добавила Валентина.

- И это тоже, - согласился Рябинин.

По- русскому обычаю, чокнувшись, Татьяна подняла свой бокал сразу направив его в сторону Анджея, при этом бросив в его сторону нежный загадочный взгляд. Анджей видел это, однако сейчас все его мысли были заняты тем внезапным сообщением Рябинина о заинтересовавшимся именно им швейцарским Красным Крестом, и относил это несомненно только к Алиссии…  Но откуда у нее там появились такие непростые связи? А вдруг такую красивую девушку заприметил кто-то из влиятельных чиновников?.. Вот, как он здесь сейчас сидит за столом этого советского начальника, и там вот так она сидит с кем-то, может в каком ресторане … Противоречивые чувства овладели им сейчас. Но перед глазами опять всплыло прекрасное лицо любимой Алиссии…Нет, она так не может.

- А в газете «Известия» опять напечатали сообщение об аресте в Москве троцкистов из Совнаркома,- произнес после второго бокала шампанского (вернее полбокала) Николай Иванович. – Кругом одни враги!.. И наш директор тоже того, оказался вдруг шпионом английским, месяц назад его арестовали. А человек он был вроде очень хороший, грамотный, коммунист. Удивляюсь я этому.

- Классовая борьба обостряется, - хмуро произнес Рябинин. – Но мы сегодня не поэтому поводу собрались здесь…Николай, мы вот с Валентиной решили в следующий отпуск, а он у меня на июль попадает, прихватить с собой и тебя, а ты тоже ,будь добр, согласуй свой отпуск на июль, да к нашему деду в Бобры съездить нам давно пора. Деду то уже ровно девяносто пять будет в этом году!

- Дед наш то – чистое золото и серебро, - поддержала разговор Рябинина Валентина. - А в письме он еще пишет: из бурелома баньку вам уже рублю. «Раз там Ваня, только там должна быть баня». Стихом дед наш заговорил!..

- О! – восторженно воскликнул Рябинин. – Ажно уже лопатки у меня зачесались! Я помню дедовы парные, с можжевельником да дубняком. Веником таким. Это было- высший класс!

Татьяна, слегка раскрасневшись от шампанского, прижимала то и дело свою щеку к плечу Рябинина, продолжая при этом бросать нежные взгляды в сторону Анджея, который будто совсем не замечал её, по-прежнему перешептываясь с Олечкой…

Глава 17

… В четверг в лагерь ОН – 2 прибыл уполномоченный особого отдела управления НКВД Нечаев с неким человеком в штатском. В кабинет начальника лагеря Рябинина вскоре попросили вызвать «польского военнопленного, подхорунжиего Анджея Равинского. Рябинина же вежливо попросили при разговоре не присутствовать. Этим воспользовался Рябинин, выйдя в конец коридора и, встретив Анджея, конвоированного дневным дежурным охраны, моментально оценив обстановку, незаметно негромко сказал Анджею:

- Андрей, о лагере говори только, что все здесь хорошо и отлично. Начальство ведет здесь себя нормально, но о других концертах, наших, ты понимаешь,  ни слова. О политике говори сдержанно, о СССР только всё хорошее. И ничего, ни слова, об утопии социализма, ты меня понимаешь. Анджей понимающе в ответ кивнул головой. Когда Анджей прошел чуть дальше, Рябинин на секунду даже снял фуражку с головы, обнаружив под ней испарину.

Приведшего Анджея пригласили присесть за стол, охранника попросили подождать за дверью. Уполномоченный особого отдела управления достал пачку «Казбека» и, открыв пачку, протянул ее даже Анджею:

- Курите?

-Извините, я не курю, - сказал Анджей.

- О, это хорошо – слегка слегка улыбнувшись сказал уполномоченный. – Ну, знаю и вы, Александр Александрович, тоже не курите, - это обратился он уже к гражданскому сидевшего на обратной стороне стола.

 Гражданский был стрижен под бокс, но удивительно его светлые волосы на макушке ерошились торчком. И с боков у ушей, тоже наблюдались такие странные торчки. Глубокие отлысины, высокий лоб, большие строгие глаза, борцовская шея с выпирающимся кадыком говорили об этом человеке, как обладающим особой властью и интеллектом. Вскоре прибыл с папкой в руках Нечаев,

В отличии от уполномоченного особого отдела, старший лейтенант госбезопасности, Нечаев был стрижен под польку, отлысины на его голове почти отсутствовали, темные волосы, карие пристальные глаза, волевой с ямкой подбородк, ровные, чуть впалые щеки.

- Подхорунжий Равинский, - начал почему-то первым разговор Нечаев. – Скажите, как вам здесь, ну, это ваше временное пребывание в этом лагере?.. Пища, распорядок, дисциплина… Есть ли у вас претензии к нашей охране, руководству лагерь?

- Все нормально, - пожал плечами Анджей и опустив глаза на пол, добавил: - Военнопленный есть военнопленный.

В лице уполномоченного, в прищуре его глаз, прозвучало некое подобие одобрения.

- Так уж нормально? – чуть ухмыльнулся он.

- Для лагеря военнопленных такого я считаю нормальным…

Теперь человек в гражданском, названный Нечаевым Александром Александровичем, вступил в разговор:

- Вы сказали «такого лагеря», не могли бы подробнее пояснить эти ваши слова?

- Ну, вы же понимаете, военнопленные есть военнопленные, их свобода ограничена.

- Ограничена –да, но в чем больше?: «В питании, одежде, письмах, газете?» – настойчиво спрашивал Александр Александрович».

- Я считаю – все нормально. А с письмами, понятно, что есть проблемы, исходя из оккупированной немцами территорий, и это понятно.

- Да, - согласился Нечаев – Это есть. Вы очень правильно мыслите, Равинский.

- А как вы относитесь вообще к немцам, оккупировавших вашу территорию.

- Лично я – плохо…

- А другие? – тут же вставил свое слово Александр Александрович.

- По-разному… Но большинство очень осуждают немцев… Но у нас же конечно, такой достоверной информации нет о том, что происходит в самом деле на оккупированной немцами наших землях.

- Это даже очень плохо, - взглянул почему-то пристально на Нечаева гражданский. – Немцы на ваших землях ведут себя очень плохо,жестоко,по-фашистски... А скажите, вы бы включились в борьбу за освобождение ваших земель,.. захваченных немецкими оккупантами.

- Не знаю… Я об этом ещё не думал.

- Равинский, он, хотя и вонный врач… Но у него, наверное, другие взгляды на борьбу, - улыбнулся Нечаев.

- Ну, а есть среди вас, которые бы включились в эту борьбу? – настаивал на своём гражданский.

- Наверное есть. У каждого своя позиция.

- Так, - Нечаев с гражданским переглянулись.

- Вы еще и музыкант, - сказал Нечаев. – Это – увлечение, хобби или что?

- Пожалуй это больше хобби…

- А скажите, у вас есть какие родственники в Швейцарии? – внимательно разглядывая, будто увидев в первый раз Анджея, спросил прищурась Нечаев.

- Очевидно есть… В Швейцарию мы поляки свободно ездили до 1939 года, многие там и остались ,- почему-то схитрил Анджей, интуиция подсказала ему именно такой ответ.

- Так. А вы встречались когда-нибудь с вашим генералом Андерсеном?

- Нет. Я только слышал о нем.

 - И что вы слышали?

- Только хорошее. Говорили: порядочный и очень перспективный генерал,- сказал Анджей. - Но я же – врач… У меня другая сфера деятельности. О нашем хирурге Бжезинском, или Олешко, да и вашем Семашко, Бехтереве мы, врачи, ведём разговоры… А о военных только общее…

- Понятно, - сказал гражданский. – А скажите: вы бы вот хотели сейчас вернуться на свою Родину?

Анджей на минуту замолчал, раздумывая над этим неожиданным вопросом.

- На родину каждый желал бы желал вернуться, - наконец сказал он. – Только как это сейчас сделать? Да там немцы к тому же и…это сейчас трудно предположить.

- А скажите, у вас есть такой поручик Бжезнавский? – Нечаев вдруг застучал пальцами по столу.

- Не знаю, он, наверное, не в нашем бараке.

-  Вы кажется недавно прекрасно выполнили операцию по удалению аппендицита у одного вашего соотечественника… Вам бы продолжать такую практику здесь у нас, в нашей стране, покуда в вашей немцы - сказал Нечаев и тут же поспешно добавил. – А когда у вас очередной концерт, Равинский?

- В январе кажется.

- А не в феврале?

Анджей пожал плечами.

- Ну, хорошо, на один из ваших концертов мы обязательно придём, пообещал Нечаев и, тут же, отойдя в стронку с уполномоченным, о чём то пошептавшись с ним, позвал дежурного, добавил. – А все говорят, что вы настоящий профессиональный музыкант.

- Можете проводить Равинского в его отделение, - сказал он вошедшему дежурному.

Анджей ушел в недоумении как бы с незаконченным разговором, и по характеру задаваемых вопросов он так и не понял, все же хотели услышать от него эти приехавшие из Москвы, и вообще, к чему был этот сегодня весь разговор. Но в этих вопросах было упоминание о Швейцарии, о концертах… А это ведь много могло значить. Особенно это упоминание о Швейцарии. И, конечно, за этим, очевидно, стоит опять Алиссия?.. Интересный разговор получился…И ещё он тут же вспомнил свой недавний разговор с Рябиненым.

Перед самым уходом Анджея Нечаев неожиданно остановил его новым вопросом.

- Извините, а в карты вы, Равинский, случайно не играете?

Анджей неопределенно пожал плечами:

- Я не очень люблю эти игры…

- А вот из другого лагеря ваши пишут, что запрещают им играть в карты. Я считаю – это неправильно, конечно без игры на деньги и прочее, думаю – можно былобы позволить, как вы думаете, Равинский?

Анджей ничего не ответил, пожав плечами. Да, карты у них были и играли часто их офицеры даже в преферанс, на перчатки или полушалки, которые потом со смехом раздавались обратно, но, конечно не на деньги, да их у них и не было. Да икарты у них были саморисованные.И последний вопрос Нечаева его то же озадачил.

Но на этот вопрос, однако, Анджей скоро вроде нашел свой ответ. Об этом ему на ухо ровно через три дня сообщил Всеслав, когда на очередной «домашний концерт» Рябинин взял неожиданно виолончелиста Всеслава. Сейчас и «концертная сфера» у них расширялась.

- Понимаешь, Анджей, вчера, когда наших пятеро офицеров временно расконвоировали и отправили на железнодорожную станцию разгружать уголь, среди которых был и Енджей Мазур, к нему незаметно подошла молодая девушка и сунула в руки набор прекрасных игральных карт. Когда офицеры вернулись в лагерь, то обнаружились под картами две совсем свежие миниатюрные брошюры на польском языке под названием «Слово к польским гражданам». Автор брошюр Владислав Сикорский! - шепотом сказал Всеслав. - В брошюре говориться, что в Польше создан «Союз вооруженной борьбы», и он призывает к повсеместной борьбе с обоими оккупантами: Германией и Россией. Пишет, что из захваченных польских земель советами высылаются на север и Казахстан семьи польских военнослужащих, осадников и лесников. Что вспыхнувшее недавно в Гродно возмущение поляков, студентов университета было жестоко подавлено советскими властями, а все студенты арестованы и исключены из университета.

- А можем ли мы доверять этому нашему Сикорскому, оставившему на произвол свою армию и сбежавшего во Францию а потом Англию? – прошептал в ответ Анджей.

- Меня то же это очень смущает, хотя Сикорский в брошюре объясняет сам это обстоятельство, считая его крайней необходимостью и что в изгнании его правительство все делает, чтобы помочь польскому народу вновь обрести полную свободу.

- А прошлый раз я нечаянно услышал как там в Смоленске Николай Иванович говорил Рябинину, что во Львове арестован Леопольд Окулицкий, якобы возглавивший в Западной Украине польское подполье. И у членов этого подполья изъято около сотни единиц огнестрельного оружия, - сообщил Анджей. – Об этом писала недавно даже их газета «Правда»…

- Все так запутано кругом, - вздохнул Всеслав, - и где она настоящая правда, и какая она вообще эта правда.

… В это день к внучке Валентине приехал из Белоруссии ее, да и Ивана Рябинина, знаменитый для семьи Рябиненых дед Павел . Могучий, широкоплечий, еще совсем по-молодецки «белый как лунь» девяностопятилетний дед Павел, с седой плоской бородой-лопатой и скулистыми красными, будто тертыми кирпичами, щеками, узловатыми длинными пальцами, с которых можно писать картину человека-труженика, сразу же стал главным героем дня.

Сначала дед Павел по-хозяйски обошел весь дом, «обнюхал как он говорил» все его углы и даже слазил на чердак… Остался недоволен чем-то, нахмуривал ветвистые брови – все вроде и хорошо, но крыльцо уже опять пора олифить да и «покрасить по нову», и щепу крышную летом обязательно промаслить отработкой и дегтем свежим.

- А банька как там у нас? –ходил за дедом по пятам Иван Рябинин, превратившись враз из начальника в покорного внучка – Ваньку, не перечившим ни словам деду.

- Банька?.. А что банька, в августе привезу. Звонок! Сам бы себе такую ставил, да одна у меня такая уже есть. Но это – сказка-быль! Нового теса банька!

Узнав по секрету у правнучки Оли, что Андрей и Слава (так звали здесь Анджея и Всеслава),  польские военнопленные, дед только многозначительно вздохнул , всей пятернёй почесав свой затылок.

- Нелегко им там, западникам нашим, привыкать к нашим новым порядкам. Они привыкли на хуторах своих копаться в земле, все сами и для себя, а тут им колхоз, где все обчее. Я то сам, тоже такой же в душе куркуль, с германской вернулся, вот  под польским Краковом даже побывал, так знаю толк в этой одноличности хозяйственной...  Царица наша Федоровна мне еще золотыми сто рублей подарила за один мой такой военный подвиг. Да-а. Так я, когда приехал, уже там себе на усы намотал это, что вот-вот у нас взбунтуется вся Россия и не будет тогда этой одноличности. Я, конечно, хотел было себе тоже такой хуторок под Борисовым приобрести, гроши-то есть и насмотрел уже даже его… Да нет, думаю, поберегусь пока, а тут меня и в лесничество вскоре сосватали. Дай думаю, в нем останусь пока, да присмотрюсь что к чему пойдёт, очень уж революцией этой запахло. А брат мой Мишка, дай золотых, да дай. Я ему пару червонцев и отвалил. Он быстро земельку прикупил, да два пахотных коника и вдобавок еще молотилку. И где он теперь Мишка-то… В дальних краях сибирских теперь, если выжил еще. А я вот по лесам до сих пор шастую, гриб да ягоду по пути ищу, ем, так сказать, что вижу, из любой криницы пью и свободен весь, и живой. Берегла меня моя судьба от этой одноличности…

Услышав потом прекрасное пение Татьяны, дед Павел довольно крякнул:

- Хороша птица ранняя во бору еловом, тоже вот так хорошо поет. А вот спой ты мне ,милая птаха,вот это и дед довольно твердым и сочным голосом пропел. – Расцвела калина в поле у ручья…А? ... В лес я тоже подчас запою сам себе красно…

Услышав песню деда Павла, Татьяна тут же подхватила ее своим шикарным, прекрасным сопрано:

- Парня молодого полюбила я…

- Парня полюбила на свою беду, - подхватила и Анна, подойдя позади к Татьяне и обняв ее за плечи.

Пели все в доме: и Рябинин, и Николай Иванович, и Валентина, и Оленька, и соседка Галя, тоже приходившая теперь на их домашние концерты и непременно принося с собой свои «пульхнарные», пышные, с румяном, блины. Подпевали в определенных местах,даже и Анджей с Всеславом, они слышали когда-то эту песню. Потом пели «Песню ямщика». Под конец грянули любимую песню Ивана Рябинина  «Катюшу»!

- Ну, для такой компании, есть в моей кошелке что-то такое очень-очень ядреное.

И, показав рукой на блины, добавил:

- А к блинам у меня шкварочка томленая тоже есть…Эх, крой, Валька, стол!.. Гуляем! Ну, девки: и поете же вы славно, вас только в театр какой. Я вот был в нем в Питере, там такие же соловки заливались, аж мороз по шкуре полз до самых моих пят!

- Так они же в театре и поют – ответила Валентина под общий смех присутствующих.

-Вон на поле, где лен бабы берут, ох как бы эта песня пригодилась – качал головой умиленный дед Павел. – Под такую песню так идет праца, что устали совсем не приметишь и с вечером замилуешься.

- Ну, дедулька, все мы к тебе на твой лен и пойдем, если ты там только будешь бригадиром полеводческой бригады, - то и дело обнимала за шею и чмокнула в щеку деда Валентина.

- Нет, я уже к лесу прирос… А в поле работать я уже по-настоящему и поотвык, да и в душе я остался хуторянином-одноличновцем, а как сейчас по-советски, так и кулак какой я.

И вот на столе столовой-кухни появилась дедовская высокая, зеленого цвета, двухлитровая бутыль с «самогоном-першаком».

- Хлебный першак это есть, настоенный на лесной дабровке-траве, - пояснял дед Павел. – Это – сила и здоровье, и весялость вся! Гуляем,девки!..

 А когда дед вынул на стол еще, завернутую в самотканое полотно ветчину из дикого кабана, с его характерным елово-пряным копченым пахом на «спецыяцельной хатней заправке», во всех во рту кажется потекла сама собой слюна.

- Да цены тебе нет, наш дедуленька! – зацокал языком умилённый всем увиденным Иван Рябинин. – Вот, где наша вся рябиновская порода, узнаю ее!

После такого «званного обеда» Анна, а следом за ней Всеслав, набросив на плечи пальто и, соответственно, шинель, вышли в конец двора, у     которого была небольшие скамейки вокруг деревянного грибка от дождя, где обычно курили гости- мужчины. Анджей не курил и потому остался в доме. Он незаметно прошел в гостиницу и сел за рояль… Татьяна и Рябинин вышли на крыльцо.

- Ну, как дела, офицер? – улыбалась Анна, тонким колечком выпуская изо рта папиросный дым (она была одна из женщин, которая здесь курила, чем испытывала всегда недовольства у Валентины).

- Какие дела могут быть у пленных? – улыбнулся ей в ответ Веслав. – Ждем-с.

- А чего ждем-с? – кокетливо наклонила к нему голову Анна.

- А что нам: приговора или уговора, или еще такого, что и на ум нам не приходит ни во сне, ни на яву.

- А жизнь то продолжается, -Анна положила неожиданно свою руку на ладонь Всеслава, который он оперался на забор. – Как думаешь, господин офицер, жизнь то наша продолжается при любых обстоятельствах?

- У вас – да, у нас – она застыла давно на месте.

- Но здесь то у вас двоих нормальная вроде она. А я могу устроить вам даже такой случай побывать ещё в театре на новой постановке.

- Нам невозможно покуда в театр…

- Знаю, но это мои проблемы. Я тебя приглашаю, господин офицер.Согласен?

- Прошу простить, но у нас и у вас есть пехотный командир вроде он всем командует, насколько я знаю…

- Ха-ха-ха! – громко расхохоталась Анна. – Ревнуешь? Да у того пехотинца есть уже военный фельдшер Маша, с которой они, как его там, часть или дивизия, сейчас на учении на самой-самой западной границе… Слава, расслабься, да он вовсе был не в моем вкусе… Это любовь – за компанию.

И вдруг Анна стала серьезной, произнесла еле слышно:

- А Андрей вот, кажется, мне стал интересен Тане. Но это пока- великая тайна!

- Так у нее же Рябинин, - Всеслав осторожно освободил руку из-под ладони Анны. Анна глубоко вздохнула, затянулась сигаретой, театрально держа ее у своей красивой шеи.

- Да, да и Рябинин есть. Татьяна подчас сама не знает, чего хочет… И Рябинин для нее вроде не безразличен… Он – мужественен, красив, командир настоящий! Но есть что-то у вашего Андрея, что тянет к нему Танюшку нашу.

- Только это – бесполезно, - махнул рукой Веслав. – У него есть его Алиссия!..

- Но у нас, женщин, есть такая пословица: капля по капле – камень любой точит…

- Я думаю – это не тот случай.

- Поживем – посмотрим. Но у тебя же нет Алиссии? Или может не так, Слава? - Анна, прищурив глаза, ожидала ответа, пристально наблюдая за каждым движением лица Веслава.

- У меня – нет… Моя любовь уплыла давно уже на пароходе. И время пришло – заросли травой её старые тропы..., - Веслав пригасил сигарету на краю, прикреплённой к забору, консервной банки. Тоже самое сделала и Анна, при этом поежилась всем телом от холода…

Стояла середина ноября. Неожиданно для этой поры подул юго-западный ветер, принесший с собой на время поток тепла из далеких южных стран. Выпавший было первый снег, растаял за два дня. В пригород из полей долетали птичьи трели, из ближайших лесов ядрено пахло перегнившей листвой. Низкие серые тучи плыли над землей отдельными мелкими стаями.

Из дома доносились легкие аккорды музыки, сейчас Анджей на рояле играл произведения Шопена… Ноябрьские дни очень короткие. Еще было восемь часов вечера, а уже синий мрак опустился на землю, в домах срочно зажгли огни. Зажгла свои лампы и Валентина. Мягкий желтый свет красивых паяных ламп падал из широкого створа окон столовой, освещая половину двора.

- А вообще: здесь красиво! – восторженно произнесла Анна. – Мне эти дни прекрасных рябиновских серенад - очень запомнятся.И эта осень, этот двор, вся эта полоска света на земле и даже интересный чужестранный парень из Польши…

- Из закрытого царства – государства, - улыбаясь, подсказал ей Веслав.

- Очень даже правильно! – блеснула на него карими смеющимися глазами Анна..

 Сейчас Анжей заиграл свое любимое произведение: полонез Огинского. Веслав на миг остановился, застыл на месте. В небе, с южной стороны, из образовавшейся темно-синей «полыньи» обрывок туч, блеснула первая яркая звезда, подмигивая своими разбегающимися во все стороны короткими золотистостями лучами. Соседский серый кот, вскарабкавшийся по обратной стороне забора на самом его вершину, застыл, повиснув передними лапами на досках забора, с интересом рассматривая людей, находящихся в полуосвещенном дворе. И все это показалось таким знакомым и близким Веславу… Вот так когда-то он стоял во дворе своего отца, приезжая на каникулы в отцовский хутор. Вот также он смотрел на вечернюю звезду, вдыхал вечерний остуженный ароматный сеном сельский воздух, насыщенный запахом леса иполя (недалеко от двора отец всегда складывал, кроме сеновала, небольшие стожки сена). Еще мгновение… и он услышит мягкий грудной голос матери, с доенкой и фонарем в руках направляющейся в сарай доить коров. Больше всех женщин ему теперь была дорога теперь его милая мать. Добрая, отзывчивая, покорно выполнявшая свои обязанности, она в тоже время могла быть строгой и упертой, но всегда находившая время для своих детей. Всегда у нее в запасе были любимые детьми «сахарики - сердечки», хрустящие, густо посыпанное сахарной пудрой печенье, которое особенно очень вкусно было вкушать со свежим пенящимся сыродоем… А потом вечером, когда дети уже поделали уроки, она садилась за прялку и сучила из белой овечьей шерсти тонкую кужель, из которой потом вязала мягкие пушистые теплые шарфы, рукавицы и носки. «Как ты там, моя дорогая, любимая мамочка?.. Знаю я, сколько седых волос прибавилось у тебя из-за меня. Так писала мне младшая сестра Ева. «Больше всего на свете за тебя беспокоиться, дорогой брат Веслав, наша мамочка. Не было дня, чтобы она не вспоминала о тебе. Садимся ли за стол, а мамочка: «А наш Веславик, может сейчас голодный, мы все блины со сметаной кушаем, а он там корочке хлеба рад.» Мы так тебя любим, дорогой братец. Какой будет для нас праздник, когда ты снова вернёшься к нам домой…».

Музыка играла, а щемящая боль в душе все усиливалась… Серый кот, наконец решив, что в этом дворе ему сейчас делать нечего, разжав ногти одной и второй лапы соскочил на свою половину двора.

- … Прибился к нам там в лесничество один хлопец из нашей западной Белоруссии, тоже вроде из своих лесников, только это он очень скрывает. Один раз только он мне проговорился так по большому секрету, - рассказывал Николаю Ивановичу, сидя у печки столовой, дед Павел. – Говорит, встречали поначалу, особенно православные, очень даже положительно приход Красной Армии. Жилось то им тогда тоже не особенно сладко в деревнях при польском помещике. Дореволюционная царская Россия, куда и они всей Польшей раньше входили, была то тогда богатая хлебом, это сейчас про нее вроде только как об некой обнищавшей помнят. Но большинство народа, западники особенно, кто хотел трудиться, все же жили тогда там ничего… А тут пришли красноармейцы, обмотки на ногах, старые винтовки. Смеялись, что солдаты эти ехали на кониках, что трохи больше за собаку. Потом выяснилось, что и взаправду перед этим советы подписали договор с Монголией, и по нему та страна поставила армии хотя   выносливых, но малорослых коников. В лавках появились у них теперь очереди, сбережения свои у них прочь потерялись… А тут начали и выселять конторщиков, лесников, осадников… Поляков, да и белорусов тоже. Говорят: эти приграничные земли надо очистить от врагов… «Польские нелегальные газеты об этом часто потом писали о том, подбрасывали их нам».. Но рассказал мне это, а сам потом испугался очень крепко, даже на колени передо мной стоял, просил, чтобы я об этом никому ни слова. А я что – не человек что ли? Что я не понимаю это? Я тоже, так сказать в колхоз то не пошел…

- Да, - вздохнул глубоко дед Павел и перешел на другую тему,- Зима прошлая крепкая и морозная была, у меня даже яблонь часть подмерзло. И эта обещает, по всем признакам, нелегкой быть. Я это по косе дикого вепрука ведаю, что не давно засвежил в бору.

- А что, вепруков у вас много?- допрашивал деда Николай Иванович, примостившимся на стуле у крыльца, напротив деда Павла.

- Да хватает этого зверья… Бульбу шкаткуют только так, кали в чистом поле она засталася. Даже старшиня колхоза нашего премию такую поставил; за каждого вепруна – мешок жита. Голову вепруна ему только принеси, а все остальное забирай себе. Так наши мужики трохи приноровились к этому делу, хотя дикий вепр – зверь не такой уже простой и опасный. Ты его три дня на вышках вартуешь, а он …… только на четвертый выпадет сюда. Халера – очень чувствительный, далёка чует свою небяспеку.

- Так, говорите, что в колхозе не сладко живется? – Николай Иванович любовался могучей фигурой деда Павла, мышцами рук, выступающими из его свободного покроя рубахи.

- Скажу тебе, Микола, не просто там жить. Видишь в чем дело, как мне один начальник, приезжающий на охоту на вепряков сам сказывал по ихней мысли, хочет вражина капиталистическая непременно ударить по нашим советам… А для этого треба армию держать, ды не абы какую! ... И технику треба рабить, а для этого нужно держать заводы и фабрики, рабочий класс держать. А его же надо кормить. А с чего и за какие шиши?.. Вот и берут с колхоза то общее, сколько можно только понести… А колхознику, что уже остается. Вот какая она жизнь в этом корень в обчем том хозяйстве… Хотя я от нее чуть в боку…

…На Женевском перроне Алиссию встречали дядя Ника, подтянутый седовласый мужчина лет под шестьдесят, в черном костюме с бабочкой под горлышком на белой накрахмаленной рубахи, классическим, с чуть заметной горбинкой, носом и бархатными, с легким румянцем, щеками. Рядом с ним стоял ростом выше дяди на целую голову, худой, долговязый его сын, а Алиссии уже – троюродный брат Тим. Стрижен был Тим под полубокс. Такой же с горбинкой как у отца прямой нос, голубые глаза и узкие бакенбарды, доходящие до самой середины щек. Одет Тим был в светлый, стального цвета, костюм, с атласными лацканами.

Дядю Ника Алиссия сразу узнала, он, будучи в командировке по делам Швейцарского Национального банка в Варшаве часто заезжал к ним в гости в Краков.

 - Алиссия, ну-ты прямо красавицей стала! Вот что делают всего два года с чудесной девушкой, - целуя племянницу в щеки приговаривал дядя Ника.

Тим все время стоял чуть в стороне, держа в руке букет нежных французских роз и смущенно из - подо лба посматривал на прелестную троюродную сестру, неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Наконец Алиссия подошла к нему и, сделав небольшое приседание, просто подала Тиму свою руку. Тим бережно взял ее и поцеловал , тут же, покраснев, преподнёс ей букет роз.

- Мне? – удивленно подняла на него глаза Алиссия. – Спасибо большое.

Тим еще гуще покраснел.

- Так, сын, бери вон тот чемодан, а я этот, и идем к нашему такси. Сегодня воскресенье и я не брал свою машину из гаража. Обычно я беру машину и мы едем в какой-нибудь отель в горы, чтобы подышать свежим воздухом и выпить крепкого кофе на природе.Но сегодня-исключение…

Дядя Ника, говорили, был в родне Алиссии самым умным и продвинутым из рода Бжинецких. Его родители в начале века уехали в Швейцарию, где их любимый сын Ника окончил финансовый факультет университета Женевы, 9так и называется прямо сейчас «Университет Женевы») и за двадцать пять лет сделал головокружительную, как считают все родственники, карьеру, став начальником важного отдела кредитования Главного банка Швейцарии.

- Сколько курсов медицинского факультета моя племянница закончила? – переспросил ее уже  второй раз дядя Ника, когда они сели в черный, с шашечками, шевроле и покатили по улицам Женевы.

- Пять, - ответила Алиссия. – Полных пять курсов.

- Ну, значит, еще три курса у нас нужно кончать,- сказал дядя.

- Можно и два, - поправил его сын Тим. – Если сдать переводные экзамены.

- Но для этого нужно знать хорошо французский или английский, или, например, немецкий язык, - напомнил дядя. – Как у нас с языками, дорогая племянница?

- Я думаю с французским совсем не будет проблем, - ответила Алиссия.

- Это уже хорошо, - удовлетворенно крякнул дядя. – Ну а если что, поможет моя дочь, твоя троюродная сестра, она учится в университете на пятом курсе, только на юридическом факультете.

О положении в Польше и вообще о политике не говорили. Женева сейчас была нашпигована агентами иностранных разведок, да и контрразведки своей было хоть отбавляй, поэтому в общественных местах о политике здесь предпочитали молчать.

- Вот это наше знаменитое Женевское озеро, - сказал дядя, когда они поравнялись с великолепным изумрудно-голубым озером в самом центре города, на берегу которого беспечно гуляли молодые пары, а рядом в открытом кафе под белыми, голубыми и кремовыми шатрами восседали гордые швейцарские дамы, вкушая лимонад и сладкое мороженое маленькими серебряными ложечками. Галантные седовласые мужчины сидели напротив их, потягивая ситро и светлое швейцарское пиво.

Здесь не было войны, здесь шла обычная размеренная жизнь среднеевропейского мещанина-обывателя.

- В следующие выходные мы обязательно на машине поедем в горы, специально будем подыматься здесь у самого озера и вот тогда ты, Алиссия, сможешь ощутить всю красоту и прелесть этих мест. О! Это райский уголок на земле! – время от времени вступал в разговор дядя Ника. – Мы скоро приедем. Мы живем на улице Рю де Марше двадцать семь. Запомни этот адрес, племянница: Рю де Марше двадцать семь. Машина проехала мимо Собора Святого Петра, дядя Ника, попросил шофера сбавить ход и продолжал рассказывать о величии и историческом прошлом этого великолепного собора…

А дома, в просторной большой квартире, с высокими потолками и узкими, причудливой формой окнами, их уже ждал шикарный обед. В широкой, почти квадратной прихожей, с оленьими рогами на стенах, их ожидали, одетые по-праздничному, тетя Эмма и дочь дяди Ника и тети Эммы - Елена. Кухонная работница Сара в накрахмаленном белом фартуке, опрятной белой шапочке, с интересом выглядывала то и дело из дверей кухни.

- Ой, ты мое золотце! – обняла в своих пышных объятиях Алиссию полнощекая, с подведенными черным карандашом глазами и ресницами, тетя Эмма. – Посмотри – какая здесь стоит красавица! Такой не на доктора нужно было идти учиться, а на киноактрису!

Елена, в отличии от матери со светло-золотистыми, в тон самой Алисси волосами, девушка с гибкой и тонкой талией, высокими грудями, что делало их особенно высокими в сочетании с тонкой талией, горячо прижималась своими пахнущими фиалками щеками к щеке троюродной сестры…

Алиссияи дали возможность переодеться, принять душ, и тут же усадили за стол. В голубой кофточке с широкими рукавами, небольшим цветком,наброшенным поверх  цветным приталенным халатом,, в своем так званом «домашнем уборе», Алиссия была еще прелестнее. Тим просто боялся поднять на неё глаза. Зато дядя Ника, восхищённый прелестью племянницы, кажется даже на пять лет помолодел.

- Ну что, отпробуем нашего знаменитого швейцарского вина «Солнце Швейцарии»,- сказал он, разливая по бокалам розовое искристое вино. – И отметим твой приезд,дорогая племянница.

- Ой, я не пью, – вырвалось было у Алиссии.

- Пить и не надо, а попробовать можно, - весело захохотал дядя Ника.

В это время дородная домашняя прислуга Сара из большой фарфоровой супницы уже разливала суп по фарфоровым, и в тон супницы, тарелкам.

После обеда, Алиссия с Еленой музицировали, где опять же все восхищались великолепной игрой на пианино самой Алиссии.

Так начиналась новая жизнь в Швейцарии Алиссии. Позади остался ее великолепный с историческими зданиями Краков, Польша с противоречивыми политическими событиями, а сегодня разбитой оккупированной страной, где немецкий фашизм изощрялся в своих зверствах и которые он потом в полном объеме проявил на оккупированной территории СССР.

Позади у Алисси оставался все же милый отчий дом, университет, друзья и ее ранняя юность. Не расставался только с ней ни на минуту образ Анджея, самого любимого на земле ей человека. Перед отъездом в Швейцарию Алиссия забежала к Анджеевым родителям и долго сидела с его мамой, повторяя ей едва слышно: «Я так люблю Анджея!». А выходя из его дома, она поцеловала рояль и долго держала на нем свою правую руку.

На улицах Кракова Алиссия видела шедших около десяти евреев, на рукавах которых были пришиты шестиконечные звезды,а за ними шли, подыгрывая себе на губной гармошке, три немецких солдата в железных касках и с автоматами в руках и с закатанными рукавами коричневых кителей. Она стояла в небольшой толпе у обочины дороги и наблюдала с тревогой все это зрелище ставшее уже привыкшим в Кракове.

- В концлагерь, очевидно, их отправят, - громким шепотом сказал кто-то в толпе.

- Или расстреляют, - послышался другой голос.

- За что?

- За то, что они евреи, жиды…

- А что там смотрят в Англии, Америке, там же столько этих евреев?

- Англия уже объявила Германии войну. И что? У Германии такая сила!

- Это еще цветочки, будет еще большая война. Вон, Гитлер заявляет о своем мировом господстве. Слышали об этом?

- Мировое не получиться, но кровушки прольется много, по всему видно.

- Если только Россия его не остановит… Франция уже показала свою силу, только на парадах красиво маршируют, а на деле…

- Как и наш Сикорский со своим войском когда-то маршировал…

Алиссия помнила, как на Варшавском перроне немецкий офицер долго вертел в руках ее паспорт и билет. Было ощущение, что она больше никуда не уедет, что ее вернут назад и поставят ее в некий такой строй, как тех евреев в Кракове. Но вот подошел с вокзала полный, с впившимся в в шею воротником мундира низкий немецкий офицер, он что-то шепнул высокому офицеру и тот тотчас протянул Алиссии паспорт и билет. Отец и мать быстро потащили к вагону ее чемодан и испуганно, как-то оченьторопясь обнялись и расцеловались.

- Спеши дочь, спеши, скоро поезд отъезжает, - говорил ей, как-то поникший в жалости отец, хотя до отправления поезда оставалось еще добрых полчаса. Мать по – каталитически перекрестила дочь, поцеловав ее в губы, сунула в руки узелок с дорожными сладостями.

- Только пиши чаще ,доченька. Каждый день буду ждать твоего письма…

Люди в вагоне сидели какими-то притихшими, нервно, то и дело поглядывая на часы и на окна и, лишь тогда, когда поезд тронулся с места, облегченно вздохнули и начали раскладывать по углам свои вещи.

-От смерти может уехали, - когда поезд пересек швейцарскую границу, говорили многие и уж только тогда начали по-настоящему знакомиться. 

--Швейцарию они всегда будут держать как нейтральную страну, - говорили все. – Это – понятно, это всем выгодно и Гитлеру тоже. Если что случиться, где денежку брать? Спрятанную в Швейцарских банках – это понятно можно только и брать.

- А вон еврей Лошниц, говорят, спокойно гуляет по Варшаве.

- А что с ним сделается, у него огромные, по всему миру, деньги запрятанные.

- Своих бьют, а он молчит.

- Политика, и своя шкура ближе к телу.

Ехали по Швейцарии, пили кофе, ели сладости, угощали друг друга печеньем. Прыщеватый варшавянин, до сих пор сидевший молча как мышь в углу купе, вдруг стал увиваться возле Алиссии, предлагал ей пройти в коридор вагона, поговорить о театре. Алиссия только скептически улыбнулась. Она, как все в купе, забавлялись с маленькой, всю в светлых барашках кудряй девочкой, которая обходила всех кругом и, останавливаясь у каждого, хлопала в их ладошки своими пухлыми, с ямочками, руками. И это было для всех смешно и, кажется, все только и жили этим смешным… 

Глава 18

На очередном Совещании у Гитлера присутствовали: Геринг, Геббельс и Кальтенбрунер. Вопрос стоял об обстановке на восточных германских границах. Кальтенбрунер кратко рассказал об учениях Красной армии на их западных границах и появившихся там новых складах стрелкового оружия для вооружения, на случай развёртывания, новых дивизий. О политической обстановке на присоединённых к СССР западных земель Беларуси и Украины им был сделан особый акцент.

- Народ, особенно поляки, недовольны организацией, на их западных присоединённых землях, колхозов. Практически весь собранный урожай колхозами у них забирает государство. А кормятся крестьяне только из своих личных наделов, которые составляют всего примерно полгектара… Продолжается массовая депортация поляков в Сибирь, Казахстан, другие среднеазиатские республики…

- Кого депортируют? – спросил Гитлер. – Какой принцип этой депортации?

- Зажиточных крестьян, польских бывших офицеров, осадников, лесников, конторских служащих, интеллигенцию.

- Вот! – поднял руку до уровня плеча Гитлер. – А нас, Германию, обвиняют во всех таких грехах, особенно по еврейскому вопросу. А где же мировая общественность, где их Сикорский, который только и травит на нас Англию и США за якобы геноцид на польских оккупированных землях?.. – и обратился к Геббельсу. – Это также ваша главная задача. Это должно стать известно в Польше и других странах мира и немедленно!

Геббельс что-то быстро записывал в блокноте, затем сказал:

- Мой фюрер, мы давно отслеживаем эту ситуацию, но есть у нас особый план, который позволит ещё больше дискредитировать СССР в глазах мировой общественности.

-И какой это план?

- Нам известно, что определенную часть польских офицеров, агрессивно настроенных против советской оккупации и принимавших активное участие в боях с Красной Армией, уже расстреляны. Нам известны места этих расстрелов в России, Украине и Беларуси. Нам известно место захоронения расстрелянных военнопляков в России, что на окраине города Смоленска, возле местечка Катынь.

- Так и об этом нужно давно писать! – вскричал фюрер. – Это же неопровержимый факт советского большевистского геноцида!

- Рано об этом, мой фюрер, сейчас говорить и писать… Сейчас мы должны молчать об этом. Если большевики узнают, что нам известна эта информация, они уничтожат эти места и тем самым скроют все доказательства своего преступления. А нас туда и близко сейчас не допустят, а также мировую прессу.

- Нас – нет, а «Красный крест»? Пусть они туда едут, а не пытаются тереться тут у наших ног со своими разными разоблачениями и сенсациями.

- Их тоже туда просто сегодня не пустят, мой фюрер, - твёрдо сказал Геббельс и поднял вопросительные глаза на Кальтенбрунера.

- Да, мой фюрер, - подтвердил Кальтенбрунер. – У большевиков есть такая тактика, если они чувствуют где слабое место, они стараются его запрятать и просто не допускать туда любого под разными предлогами.

Гитлеру не надо было это объяснять, он и сам использовал эту тактику, как её использовали почти все руководители государств мира.

- Вот, когда мы возьмём Москву, мы тогда покажем всю красу этого хвалёного красного социализма. И этот факт расстрела польских офицеров будет преподнесён тогда всей мировой прессе. Пусть потом еврей Рузвельт почешет свой зад над своим столом.

- Это – правильно, - Гитлер нервно зашагал возле своего стола. – Это очень правильно! Но надо показать это массовое, именно массовое, убийство, раскрасить, а надо и дополнить как положено, это советское преступление!.. Это очень замечательный факт!..

- Мы об этом позаботимся, мой фюрер, - хитро прищурил глаза Геббельс.

-А они, американцы, нас обвиняют за наши действия с евреями. Все мировые финансовые ресурсы, всё золото, бриллианты евреи сосредоточили в своих руках, а это что тогда? Все государства попали в их зависимость, дело доходит до того, что развитие своих же государств мы должны согласовывать с ними. Посмотрите, кто мировые миллионеры? В основном евреи!..

- В России за каждым руководителем, если он сам не еврей, стоят тоже определённые евреи или люди близкие к ним, - продолжил мысль Гитлера Геринг. – Каганович, Шверник, за Молотовым его жена Жемчужная. А в армии: кто они эти Тухачевкий, Блюхер, Якир?..

- Наша миссия и есть – очистить мир от евреев, цыган, разного рода татар, - Гитлера, как часто бывает в таких случаях, «понесло». – А эти поляки