Среди многих известных людей, побывавших на
Смоленщине в дни 100-летия Александра
Твардовского, замечательный российский критик и
литературовед А. М. Турков был тем, к кому слово
«гость» подходило меньше всего. Андрей
Михайлович давно стал здесь своим. И не только
потому, что более полувека жизнь, общественная
деятельность и творчество нашего великого
земляка (наряду с такими корифеями русской
литературы, как Салтыков-Щедрин, Блок, Чехов) –
предмет его постоянных раздумий, изучения и
трудов. Андрей Михайлович – в числе
организаторов и энтузиастов Твардовских чтений в
Смоленске, их постоянный участник, пропагандист
и бессменный ведущий. Юбилей любимого поэта он
встретил новой книгой - «Твардовский», изданной
«Молодой гвардией» в серии «Жизнь замечательных
людей».
Теперь, когда праздничная суета поулеглась,
самое время вспомнить, что объявленный на
Смоленщине «год Твардовского» продолжается и
можно спокойно и обстоятельно разобраться во
многих непростых вопросах. Благо, что юбилей
стал поводом к изданию целого ряда замечательных
книг. Прежде всего, это двухтомный «Новомирский
дневник» А. Т. Твардовского, подготовленный
дочерьми Александра Трифоновича, книга
профессора СмолГУ Виктора Ильина «Скольким душам
был я нужен...» и, конечно, упомянутая книга
Андрея Туркова. Все эти издания уже (или пока?)
можно приобрести в Смоленске, они станут
предметом обсуждения на предстоящих в декабре VI
Твардовских чтениях. А сегодня вниманию наших
читателей предлагается беседа с А. М. Турковым,
состоявшаяся 21 июня, в жаркий во всех
отношениях день рождения великого русского поэта
Александра Твардовского.
- Андрей Михайлович, каковы были побуждающие
мотивы к написанию книги «Твардовский», основные
проблемы, сверхзадача?
- Я где-то сказал уже, что это некая кольцевая
композиция. Первую книжку о Твардовском я
выпустил ровно полвека назад, в шестидесятом
году. Однако в пору работы над ней (1958-59 гг.)
А.Т. только что вернулся в «Новый мир», его
редакторская деятельность ещё не совсем
развернулась. А, кроме того, о некоторых вещах
вообще тогда нельзя было говорить. О «Тёркине на
том свете», о первом снятии Твардовского с «НМ».
Да и некоторые биографические подробности... В
одной из статей в то время я написал о
раскулачивании семьи, и А.Т. пометил на полях
моей рукописи: «Этого в печати не было». Я понял
так, что он не очень хочет, чтобы это было в
печати. Тогда это был для него больной вопрос,
и, наверное, не ко времени пришлось мимоходом
ворошить эту тему.
Потом я захотел книгу переиздать. Но к этой поре
«Тёркин на том свете» уже снова попал в опалу.
Года два я пытался как-то протащить главу об
этой поэме – бесполезно. Книга опять вышла без
упоминания «загробного Тёркина». Это переиздание
А.Т. успел увидеть. Я у него был примерно за
месяц-полтора до смерти, когда болезнь уже очень
далеко продвинулась. Но он книгу посмотрел и
сказал: «Большое спасибо». Я просто был сражён,
поскольку знал, что А.Т. уже не говорит. И я
даже переспросил, и он повторил... Но, на мой
взгляд, книжка всё же была дефектная. В общем, я
постоянно как бы её дорабатывал и возвращался к
этой теме.
Меня спрашивают, как долго я писал эту книгу.
Обычно вспоминаю ответ Светлова на аналогичный
вопрос о «Гренаде». Он сказал: «Пятнадцать минут
плюс всю жизнь». То же самое у меня: полтора
года плюс жизнь. Какие-то куски я брал из первой
книжки, а порой приходилось идти по целине.
Конечно, когда в «Знамени» появились в конце
80-х дневники А.Т., которые печатала Мария
Илларионовна (жена поэта. – Ред.), то уже там
были вещи весьма любопытные. А затем дочери А.Т.
в течение шести лет публиковали дневники 60-х
годов. Естественно, я это читал, о некоторых
публикациях писал. То есть появился материал, на
который можно было опираться. Вся история
«Нового мира».
Мне было просто интересно писать. Здесь я не
только о Твардовском рассказываю, но и людях,
которые его окружали, которых я знал. Во всяком
случае, многих знал, с некоторыми был в очень
добрых отношениях. Я печатался в «НМ», видел,
как и что там происходило... Может быть, это
прозвучит несколько выспренне, но у меня был
некий моральный долг написать эту книгу.
- Да, люди ушли и не могут сами сказать.
- Вот именно. Сейчас их наперечёт. Позвонил мне
Евтушенко накануне вечера в Доме литераторов,
посвящённого столетию: «Кого бы из новомирцев
пригласить?». А кого? Игорь Иванович Виноградов
уехал во Францию отдыхать – последний член
редколлегии, оставшийся в живых. Софья
Григорьевна Караганова – ясная голова,
заведующая отделом поэзии, но, как говорится,
«невыездная»: не выходит, не показывается на
мероприятиях. Инна Петровна Борисова (отдел
прозы, очень хороший критик, много печатавшийся
в «НМ») тоже почти не выходит из дому – проблемы
с ногами... Такая ситуация, довольно невесёлая.
Вот и хотелось – о ком-то вспомнить подробнее,
кого-то хотя бы назвать, упомянуть. В журнале
был такой мощный авторский актив, что когда
начал уточнять для книги, просто сам восхитился.
Я не говорю уже о прозе, но и критика была очень
острая, очень интересная. Хотелось об этом
сказать. И, слава богу, что-то удалось. Это
давно и всегда надо было, но так удачно
получилось, что «Молодая гвардия» издала книгу
аккурат к 100-летию. И остаётся добавить чисто
по Твардовскому: «Я не так ещё сыграл бы, - //
Жаль, что лучше не могу».
Кроме того, надеюсь, что выйдет в этом году
другая книжка, которая называется «Честно я
тянул свой воз». Я составил её, начав с отрывков
из «Автобиографии», затем продолжил показ жизни
поэта, перемежая его стихи с собственными его
воспоминаниями и раздумьями, воспоминаниями
современников, высказываниями «за» и «против».
- Кто-то может сказать, что мы и без того массу
подобных высказываний знаем – зачем ещё?
- Многое и многие забыты. Порой незаслуженно. А
что-то, особенно из прижизненных оценок,
умышленно стороной обходят. Вот, например,
первая рецензия на «Тёркина» появилась в 1942
году, буквально через какие-то две недели после
выхода в свет первых глав. Написана она была
известным тогда критиком Даниилом Даниным.
Впоследствии статья эта не упоминалась, потому
что в пору известной кампании 50-х годов автор
получил ярлык «космополита», был вытеснен из
рядов критиков и ушёл в научно-популярную
литературу. Рецензия, между тем, была
пророческая. Критик написал, что Твардовский
создал бессмертного народного героя. Сразу, по
начальной публикации!
И то, что я вспоминаю эту рецензию и в новой
книге, и в издании из серии ЖЗЛ – это
восстановление справедливости. То есть я
старался воссоздать в книге «Твардовский»
картину времени объективную. Цитирую и
документы, отражающие «травлю» поэта и его
любимого детища – журнала. Например, печально
знаменитое «письмо одиннадцати» о «неправильном»
«Новом мире», где имя поэта не названо, но
совершенно ясно, что главная мишень именно он. И
письмо знатного труженика Героя
Социалистического Труда токаря Захарова. По тону
напоминает оно разговор А.Т., записанный Алёшей
Кондратовичем, заместителем Твардовского, с
заведующим отделом культуры ЦК Шаурой. Тот
сказал Твардовскому: «Вы не знаете жизни!» -
«Это вы не знаете жизни», - ответил А.Т. – «Нет,
я бываю на собраниях»... Замечательно
характерное свидетельство.
Нельзя было обойти и такие трагические вещи, как
похороны Твардовского – то, как всё это было
обставлено...
- Приходилось слышать в последнее время, что всё
это было давно, порождение коммунистического
режима, а сейчас всё изменилось, отношение к
памяти поэта совсем другое и не надо сгущать
краски, ворошить и раздувать.
- Простите, но что было, то было. Ворошить... Вы
знаете, очень любят считать, сколько у
Твардовского было орденов, медалей, премий. Это
напоминает картину, когда обыватели смотрят на
солдата-фронтовика и говорят: вот, мол, сколько
орденов нахватал. Но маленькие нашивки за
ранения, которые не все даже носят и носили, -
этого не замечают, не учитывают. Твардовский
весь в рубцах от многих ранений (последние,
вообще, смертельные были). И показать это очень
хотелось.
- Вопреки имеющей хождение версии, что А.Т. был
завален премиями, обласкан властителями – своего
рода придворный поэт?
- Это, конечно, совершенно не так. После «Страны
Муравии» он мог стать придворным поэтом. И к
этому ещё Сталин его подталкивал. Молодому поэту
– орден Ленина, первая в истории Сталинская
премия. Ещё до войны. Не знаю, удастся ли
издать, но я собрал и предлагаю одному
издательству в серию «За и против» ещё одну
книжку – именно полемическую. Вы знаете,
заметно, что ещё в 30-е годы, когда шла борьба с
формализмом, в официальных кругах была линия
противопоставить «простого парня из народа»
всякого рода «формалистам» - Пастернаку и т.д.
То есть скатертью ложилась перед ним дорога –
иди «певец колхозной нови». Но Твардовский
больше о колхозе ничего не писал, потому что не
мог ничего написать. Тётка Дарья его
тревожила... О «горевом трудодне» он сказал в
«Тёркине на том свете», о «пустопорожнем» в «За
далью – даль». А того, что от него ждали
наверху, писать не стал: не состоялось затеянное
было продолжение «Страны Муравии», да и другие
«колхозные» планы откладывались за
недопустимостью для него умолчаний,
приукрашиваний и скаканья по верхам в этой
«главной теме».
Замечательно красноречивый документ – некролог,
подписанный партийными вождями. Все они тут
скопом – все, кто помогали и старались
Твардовского снимать. Именно Брежнев в своё
время дал добро на эту акцию. Сейчас
опубликованы протоколы Политбюро, и где-то в
66-м году было высказывание генсека: дескать,
что мы носимся с Симоновым и Твардовским, когда
у нас растут такие замечательные молодые кадры.
Причём, не называет этих «кадров» - и не знает
никого и ничего! Это пустые слова. И вот вожди
подписывают некролог, где перечисляются
произведения Твардовского. Понятно, что они не
могут назвать «По праву памяти», которая их
трудами так и не вышла при жизни поэта; понятно,
не упоминают опального «Тёркина на том свете».
Но не назван даже «Дом у дороги»! Потому что с
их точки зрения – это «упадочное» произведение.
Когда «Дом у дороги» появился (и я об этом пишу
в своей книге), сразу раздались голоса, что в
поэме не хватает «запаха Победы», слишком много
горя. Опять же главный герой – окруженец, а
героиня была на оккупированной территории, затем
угнана в Германию. Тогда таких «фильтровали» и
сажали в больших количествах. Сразу по выходе
поэмы один из ведущих тогда (и неплохих!)
критиков выразил «сомнение»: мол, не хватает в
поэме организующего начала, совершенно не
показана роль партии и т.д. Под этим давлением и
Фадеев «Молодую гвардию» писал – отлилось ему.
Другой критик подхватывает, что Твардовский
всегда пишет о «руководимых». Пусть напишет о
руководстве.
- Тем не менее, за «Дом у дороги» Твардовский
получил Сталинскую премию. Правда, второй
степени, но, что называется, из рук «отца
народов». А брежневское окружение уже и вовсе
одну из лучших поэм в истории литературы
проигнорировало.
- Это очень непростая тема, почему Сталин поэта
награждал, а не карал за дерзость. Мы уже
говорили об уготованной А.Т. роли «придворного
поэта». Он не принял эту роль. Но сам, вспоминая
культ, называл себя сталинистом, хоть и не
«дубовым». Трудно проходила переоценка
ценностей. Свидетельство тому – две редакции
главы о Сталине в поэме «Дом у дороги».
Твардовский не был человеком, который – раз, и
по команде кругом повернулся. Наоборот, всякая
«кампания» вызывала у него сопротивление. Он сам
должен был разобраться. Так было и, когда
началась борьба с «культом личности». Но потом
он сам оценил тот вред, который принёс культ, и
даже стал лидером борьбы со сталинизмом во всех
его проявлениях – в ту пору, когда уже это стало
«не модно». Его не раз упрекали, что он
«оплёвывает Сталина». На это Твардовский
отвечал, что у него нет для этого никаких личных
причин, потому что Сталин его заметил и отметил
«и раз, и два, и три». Причём, и оплёвывания не
было. Он говорил жёсткую правду, подчёркивая,
что это «мы в ответе». Хотя сам он, повторяю,
гораздо менее других грешил «дудением в дуду».
Александр Трифонович в своё время показывал мне
неопубликованную статью одного известного поэта
(ныне покойного – не буду называть фамилию) о
«Василии Тёркине». Дескать, что это такое: нет
Ленина, нет Сталина...
- Ни одного коммуниста и комиссара. Даже
советской власти нет...
- Положим, советская власть, её неотъемлемые
черты присутствуют. Это, вообще, интересный
план. Мол, Тёркин – недостаточно советский.
Русский – да, но... Тема довольно популярна была
и остаётся до сих пор. Однако великий художник
не мог не отразить эпоху в своём гениальном
произведении. У Тёркина – «родимый сельсовет»,
которого никак не могло быть в 19 веке. Или
вспомним впечатления Василия, захватившего
блиндаж: «здесь не только чай пить можно –
стенгазету выпускать». А вот знаменитое: «Я одну
политбеседу повторял: «Не унывай». Но всё это с
улыбкой сделано, не так, как принято было...
- Типа «Коммунисты, вперёд!» Межирова...
- Знаете, был такой знаменитый анекдот на тему,
что такое социалистический реализм. Это –
изображение вождей средствами, доступными
пониманию этих вождей. Примерно так. А вот у
Твардовского творчество совсем другого рода. При
том, что он не потерял веру в саму
социалистическую идею. Об этом и Валентина
Александровна (дочь поэта. – Ред.) говорила в
своём недавнем интервью. Его смертельно
оскорбляло и возмущало искажение этой идеи. А он
везде сталкивался с таким искажением. В своей
литературной, редакторской деятельности и будучи
депутатом Верховного Совета. Сейчас опубликованы
его дневники – он мучается от того, что должен
принимать людей как депутат и не в силах им
по-настоящему помочь... Это неотъемлемая часть
его жизни, и об этом я тоже пишу.
- Сегодня мы были в Починке, Загорье – это тоже
часть жизни. И, пожалуй, наиболее счастливая...
- Я не первый раз в этих местах. И давно
отметил, что все там помнят стихотворение о
станции Починок. Но у Твардовского есть ещё
другое стихотворение. Вот он проезжает мимо этой
станции, на минуту поезд останавливается, и
рождается прелестная лирическая зарисовка, в
которой большой художник чувствуется: «И успел
услышать я // В тишине минутной// Робкий голос
соловья // За оградой смутной». Здесь всё
прекрасно: минутная тишина остановки, смутная
ограда... Утренний туманец, когда эта ограда,
действительно, еле видна. Это удивительно, это –
волшебство поэзии. В отношении Твардовского мы
это выражение редко употребляем, а жаль. Тут
такая нежность к родному краю и такая точность
художественная. Отец и брат были замечательные
мастера кузнечного дела, но Александр Трифонович
был такой уже мастер! И все эти разговоры: у
него, дескать, всё так просто – от лукавого.
Вот, мол, у Вознесенского – образность, рифмы и
т.д. А вы прочтите Твардовского, вернее,
вчитайтесь...
- И затейливые эпитеты и рифмы Вознесенского
покажутся вычурными и нарочитыми...
- Наверное, не стоит так резко, но органичность,
естественность, жизненность выгодно отличают
поэзию Твардовского от всех его современников, и
не только современников. Я всегда любил и
полвека уже вспоминаю слова Анатоля Франса,
заметившего, что простой стиль, как свет,
который падает из окна. Между тем этот свет
состоит из семи разных цветов, которые
неразличимы – так сильно они спаяны. Вот у
Твардовского такой стиль, когда не сразу
заметишь обилие цветов и красок. Константин
Ваншенкин как пример истинной поэзии приводит
обычно две строки Твардовского: «И под говор
мокрых брёвен // Воз взобрался на паром». Чудная
музыка стиха – слышишь, видишь этот воз. И опять
же ненавязчиво.
- Один из известных наших драматургов в записной
книжке заметил, что у пожилого Твардовского
«бабье лицо»...
- Видимо, это была случайная, мимолётная
встреча. Я этого никогда не находил. Мне
особенно нравятся именно поздние портреты А.Т..
Хотя сам Твардовский в конце войны писал Марии
Илларионовне: «Душа-то у меня бабья». Конечно,
не о лице речь, но Валентину Александровну,
например, это его выражение даже немного
беспокоит: как это «бабья душа»? Да просто – в
смысле сострадания, некоего материнского
чувства, что считается даже неприличным для
мужчин. Когда вышел «Дом у дороги», одна женщина
написала Твардовскому: признайтесь, это не ваши
слова – это слова матери, вы их подслушали. И в
конце пишет: что там премии, что там критики –
вам отдана частица любви народной. Получить
такое письмо дорогого стоит.
Кстати, к одному подобному письму и я имею
отношение. Вы знаете, что День Победы не всегда
у нас был официальным праздником. Таковым его
объявил Брежнев в 1964 году. И вот в мае этого
года мне позвонили с телевидения и попросили
прочесть моё любимое стихотворение «В тот день,
когда окончилась война». С удовольствием,
говорю. Но что-то меня подтолкнуло спросить, как
это будет выглядеть. Да вот, мы будем «Сильву»
показывать, а между третьим и четвёртым актами
вы и прочитаете. Я возмутился, стал звонить
начальству, добрался до самых телевизионных
верхов. И там признали, что «как-то не совсем».
Давайте, дескать, после оперетты. Уже лучше,
говорю, хотя... Словом, приехал на студию. Это
ещё на Шаболовке было – такая кустарщина. Только
что кончилась передача, я начал читать.
Стихотворение, как вы знаете, не маленькое. И
вот посередине где-то слышу за спиной, в
декорациях какое-то непонятное движение.
Осторожно скосил глаза – и вижу: вся студия
собралась, слушают стихотворение Твардовского.
Опять-таки, далеко не всем такое дано. А через
несколько дней получаю письмо от Александра
Трифоновича. Он пишет, что в своём «всегдашнем
отрыве от радио и телео» передачу не видел и не
слышал (по радио тоже прозвучало), но получил
отклик – письмо от женщины, которая потеряла в
войну сына. Она пишет поэту, где и как погиб её
сын, а кончается письмо так: «Я людей люблю, но
низко им не кланяюсь. А Вам я кланяюсь, низко,
до самой земли. Низкий, низкий поклон Вам от
нас, матерей, и наших погибших сыновей». Вы
знаете, действительно, подумаешь, «что там
премии и что там критики»... Такое письмо –
ценнее ордена.
- Да и получал ли кто-то ещё такие письма...
- Думаю, нет. В биографии Твардовского столько
уникального... История «Тёркина», например, в
мировой литературе аналогов не имеет. Просто не
имеет. Там столько всякого сошлось, в чём можно
видеть секрет особой силы воздействия на людей
этого произведения.
- И, вообще, всех его военных поэм и стихов.
Просто душу переворачивает...
- Конечно. И это потому, что боль не уходила из
души самого Александра Трифоновича, рана не
затягивалась со временем. Посмотрите, вот
незабвенный гагаринский триумф. Сколько здесь
было гимнов и славословий – в стихах и прозе.
Твардовский тоже пишет стихотворение и ...
вспоминает в нём погибших на войне, говорит, что
их подвиг был не меньше. Как он связал всё! Нет,
вроде, никаких высоких слов, а вся линия
героизма прослежена.
Замечательная фотография (я её раньше не видел)
была в «Известиях» 8 июня этого года, когда там
опубликовали моё интервью. На снимке несколько
неожиданная компания: Твардовский, Гагарин и...
Шостакович. За накрытым столом. И с таким
вниманием смотрит Александр Трифонович на
молодого своего земляка... Я вдруг подумал: а
ведь знаменитое «Поехали!» - это чисто
тёркинское. В такой ситуации именно так бы
Тёркин сказал.
- У нашей беседы тоже получилась своего рода
«кольцевая композиция», о которой вы упомянули в
самом начале: от одного знаменитого земляка
через его не менее знаменитого героя пришли к
другому знаменитому земляку, у которого, кстати,
в будущем году тоже юбилей – 50 лет с полёта в
бессмертие. Спасибо за интервью и до встречи на
Твардовских чтениях.
- Как говаривал в таких случаях Александр
Трифонович вслед за Львом Николаевичем Толстым:
ЕБЖ, - то есть «если буду жив».
Беседу вёл
Пётр Привалов.
|
|