Главная | Архив |

  Твардовский - наше всё!  
   

 Андрей Турков

 

 «ПОЛТОРА ГОДА ПЛЮС ЖИЗНЬ...»

 

Среди многих известных людей, побывавших на Смоленщине в дни 100-летия Александра Твардовского, замечательный российский критик и литературовед А. М. Турков был тем, к кому слово «гость» подходило меньше всего. Андрей Михайлович давно стал здесь своим. И не только потому, что более полувека жизнь, общественная деятельность и творчество нашего великого земляка (наряду с такими корифеями русской литературы, как Салтыков-Щедрин, Блок, Чехов) – предмет его постоянных раздумий, изучения и трудов. Андрей Михайлович – в числе организаторов и энтузиастов Твардовских чтений в Смоленске, их постоянный участник, пропагандист и бессменный ведущий. Юбилей любимого поэта он встретил новой книгой - «Твардовский», изданной «Молодой гвардией» в серии «Жизнь замечательных людей».
Теперь, когда праздничная суета поулеглась, самое время вспомнить, что объявленный на Смоленщине «год Твардовского» продолжается и можно спокойно и обстоятельно разобраться во многих непростых вопросах. Благо, что юбилей стал поводом к изданию целого ряда замечательных книг. Прежде всего, это двухтомный «Новомирский дневник» А. Т. Твардовского, подготовленный дочерьми Александра Трифоновича, книга профессора СмолГУ Виктора Ильина «Скольким душам был я нужен...» и, конечно, упомянутая книга Андрея Туркова. Все эти издания уже (или пока?) можно приобрести в Смоленске, они станут предметом обсуждения на предстоящих в декабре VI Твардовских чтениях. А сегодня вниманию наших читателей предлагается беседа с А. М. Турковым, состоявшаяся 21 июня, в жаркий во всех отношениях день рождения великого русского поэта Александра Твардовского.

- Андрей Михайлович, каковы были побуждающие мотивы к написанию книги «Твардовский», основные проблемы, сверхзадача?
- Я где-то сказал уже, что это некая кольцевая композиция. Первую книжку о Твардовском я выпустил ровно полвека назад, в шестидесятом году. Однако в пору работы над ней (1958-59 гг.) А.Т. только что вернулся в «Новый мир», его редакторская деятельность ещё не совсем развернулась. А, кроме того, о некоторых вещах вообще тогда нельзя было говорить. О «Тёркине на том свете», о первом снятии Твардовского с «НМ». Да и некоторые биографические подробности... В одной из статей в то время я написал о раскулачивании семьи, и А.Т. пометил на полях моей рукописи: «Этого в печати не было». Я понял так, что он не очень хочет, чтобы это было в печати. Тогда это был для него больной вопрос, и, наверное, не ко времени пришлось мимоходом ворошить эту тему.
Потом я захотел книгу переиздать. Но к этой поре «Тёркин на том свете» уже снова попал в опалу. Года два я пытался как-то протащить главу об этой поэме – бесполезно. Книга опять вышла без упоминания «загробного Тёркина». Это переиздание А.Т. успел увидеть. Я у него был примерно за месяц-полтора до смерти, когда болезнь уже очень далеко продвинулась. Но он книгу посмотрел и сказал: «Большое спасибо». Я просто был сражён, поскольку знал, что А.Т. уже не говорит. И я даже переспросил, и он повторил... Но, на мой взгляд, книжка всё же была дефектная. В общем, я постоянно как бы её дорабатывал и возвращался к этой теме.
Меня спрашивают, как долго я писал эту книгу. Обычно вспоминаю ответ Светлова на аналогичный вопрос о «Гренаде». Он сказал: «Пятнадцать минут плюс всю жизнь». То же самое у меня: полтора года плюс жизнь. Какие-то куски я брал из первой книжки, а порой приходилось идти по целине. Конечно, когда в «Знамени» появились в конце 80-х дневники А.Т., которые печатала Мария Илларионовна (жена поэта. – Ред.), то уже там были вещи весьма любопытные. А затем дочери А.Т. в течение шести лет публиковали дневники 60-х годов. Естественно, я это читал, о некоторых публикациях писал. То есть появился материал, на который можно было опираться. Вся история «Нового мира».
Мне было просто интересно писать. Здесь я не только о Твардовском рассказываю, но и людях, которые его окружали, которых я знал. Во всяком случае, многих знал, с некоторыми был в очень добрых отношениях. Я печатался в «НМ», видел, как и что там происходило... Может быть, это прозвучит несколько выспренне, но у меня был некий моральный долг написать эту книгу.
- Да, люди ушли и не могут сами сказать.
- Вот именно. Сейчас их наперечёт. Позвонил мне Евтушенко накануне вечера в Доме литераторов, посвящённого столетию: «Кого бы из новомирцев пригласить?». А кого? Игорь Иванович Виноградов уехал во Францию отдыхать – последний член редколлегии, оставшийся в живых. Софья Григорьевна Караганова – ясная голова, заведующая отделом поэзии, но, как говорится, «невыездная»: не выходит, не показывается на мероприятиях. Инна Петровна Борисова (отдел прозы, очень хороший критик, много печатавшийся в «НМ») тоже почти не выходит из дому – проблемы с ногами... Такая ситуация, довольно невесёлая. Вот и хотелось – о ком-то вспомнить подробнее, кого-то хотя бы назвать, упомянуть. В журнале был такой мощный авторский актив, что когда начал уточнять для книги, просто сам восхитился. Я не говорю уже о прозе, но и критика была очень острая, очень интересная. Хотелось об этом сказать. И, слава богу, что-то удалось. Это давно и всегда надо было, но так удачно получилось, что «Молодая гвардия» издала книгу аккурат к 100-летию. И остаётся добавить чисто по Твардовскому: «Я не так ещё сыграл бы, - // Жаль, что лучше не могу».
Кроме того, надеюсь, что выйдет в этом году другая книжка, которая называется «Честно я тянул свой воз». Я составил её, начав с отрывков из «Автобиографии», затем продолжил показ жизни поэта, перемежая его стихи с собственными его воспоминаниями и раздумьями, воспоминаниями современников, высказываниями «за» и «против».
- Кто-то может сказать, что мы и без того массу подобных высказываний знаем – зачем ещё?
- Многое и многие забыты. Порой незаслуженно. А что-то, особенно из прижизненных оценок, умышленно стороной обходят. Вот, например, первая рецензия на «Тёркина» появилась в 1942 году, буквально через какие-то две недели после выхода в свет первых глав. Написана она была известным тогда критиком Даниилом Даниным. Впоследствии статья эта не упоминалась, потому что в пору известной кампании 50-х годов автор получил ярлык «космополита», был вытеснен из рядов критиков и ушёл в научно-популярную литературу. Рецензия, между тем, была пророческая. Критик написал, что Твардовский создал бессмертного народного героя. Сразу, по начальной публикации!
И то, что я вспоминаю эту рецензию и в новой книге, и в издании из серии ЖЗЛ – это восстановление справедливости. То есть я старался воссоздать в книге «Твардовский» картину времени объективную. Цитирую и документы, отражающие «травлю» поэта и его любимого детища – журнала. Например, печально знаменитое «письмо одиннадцати» о «неправильном» «Новом мире», где имя поэта не названо, но совершенно ясно, что главная мишень именно он. И письмо знатного труженика Героя Социалистического Труда токаря Захарова. По тону напоминает оно разговор А.Т., записанный Алёшей Кондратовичем, заместителем Твардовского, с заведующим отделом культуры ЦК Шаурой. Тот сказал Твардовскому: «Вы не знаете жизни!» - «Это вы не знаете жизни», - ответил А.Т. – «Нет, я бываю на собраниях»... Замечательно характерное свидетельство.
Нельзя было обойти и такие трагические вещи, как похороны Твардовского – то, как всё это было обставлено...
- Приходилось слышать в последнее время, что всё это было давно, порождение коммунистического режима, а сейчас всё изменилось, отношение к памяти поэта совсем другое и не надо сгущать краски, ворошить и раздувать.
- Простите, но что было, то было. Ворошить... Вы знаете, очень любят считать, сколько у Твардовского было орденов, медалей, премий. Это напоминает картину, когда обыватели смотрят на солдата-фронтовика и говорят: вот, мол, сколько орденов нахватал. Но маленькие нашивки за ранения, которые не все даже носят и носили, - этого не замечают, не учитывают. Твардовский весь в рубцах от многих ранений (последние, вообще, смертельные были). И показать это очень хотелось.
- Вопреки имеющей хождение версии, что А.Т. был завален премиями, обласкан властителями – своего рода придворный поэт?
- Это, конечно, совершенно не так. После «Страны Муравии» он мог стать придворным поэтом. И к этому ещё Сталин его подталкивал. Молодому поэту – орден Ленина, первая в истории Сталинская премия. Ещё до войны. Не знаю, удастся ли издать, но я собрал и предлагаю одному издательству в серию «За и против» ещё одну книжку – именно полемическую. Вы знаете, заметно, что ещё в 30-е годы, когда шла борьба с формализмом, в официальных кругах была линия противопоставить «простого парня из народа» всякого рода «формалистам» - Пастернаку и т.д. То есть скатертью ложилась перед ним дорога – иди «певец колхозной нови». Но Твардовский больше о колхозе ничего не писал, потому что не мог ничего написать. Тётка Дарья его тревожила... О «горевом трудодне» он сказал в «Тёркине на том свете», о «пустопорожнем» в «За далью – даль». А того, что от него ждали наверху, писать не стал: не состоялось затеянное было продолжение «Страны Муравии», да и другие «колхозные» планы откладывались за недопустимостью для него умолчаний, приукрашиваний и скаканья по верхам в этой «главной теме».
Замечательно красноречивый документ – некролог, подписанный партийными вождями. Все они тут скопом – все, кто помогали и старались Твардовского снимать. Именно Брежнев в своё время дал добро на эту акцию. Сейчас опубликованы протоколы Политбюро, и где-то в 66-м году было высказывание генсека: дескать, что мы носимся с Симоновым и Твардовским, когда у нас растут такие замечательные молодые кадры. Причём, не называет этих «кадров» - и не знает никого и ничего! Это пустые слова. И вот вожди подписывают некролог, где перечисляются произведения Твардовского. Понятно, что они не могут назвать «По праву памяти», которая их трудами так и не вышла при жизни поэта; понятно, не упоминают опального «Тёркина на том свете». Но не назван даже «Дом у дороги»! Потому что с их точки зрения – это «упадочное» произведение.
Когда «Дом у дороги» появился (и я об этом пишу в своей книге), сразу раздались голоса, что в поэме не хватает «запаха Победы», слишком много горя. Опять же главный герой – окруженец, а героиня была на оккупированной территории, затем угнана в Германию. Тогда таких «фильтровали» и сажали в больших количествах. Сразу по выходе поэмы один из ведущих тогда (и неплохих!) критиков выразил «сомнение»: мол, не хватает в поэме организующего начала, совершенно не показана роль партии и т.д. Под этим давлением и Фадеев «Молодую гвардию» писал – отлилось ему. Другой критик подхватывает, что Твардовский всегда пишет о «руководимых». Пусть напишет о руководстве.
- Тем не менее, за «Дом у дороги» Твардовский получил Сталинскую премию. Правда, второй степени, но, что называется, из рук «отца народов». А брежневское окружение уже и вовсе одну из лучших поэм в истории литературы проигнорировало.
- Это очень непростая тема, почему Сталин поэта награждал, а не карал за дерзость. Мы уже говорили об уготованной А.Т. роли «придворного поэта». Он не принял эту роль. Но сам, вспоминая культ, называл себя сталинистом, хоть и не «дубовым». Трудно проходила переоценка ценностей. Свидетельство тому – две редакции главы о Сталине в поэме «Дом у дороги». Твардовский не был человеком, который – раз, и по команде кругом повернулся. Наоборот, всякая «кампания» вызывала у него сопротивление. Он сам должен был разобраться. Так было и, когда началась борьба с «культом личности». Но потом он сам оценил тот вред, который принёс культ, и даже стал лидером борьбы со сталинизмом во всех его проявлениях – в ту пору, когда уже это стало «не модно». Его не раз упрекали, что он «оплёвывает Сталина». На это Твардовский отвечал, что у него нет для этого никаких личных причин, потому что Сталин его заметил и отметил «и раз, и два, и три». Причём, и оплёвывания не было. Он говорил жёсткую правду, подчёркивая, что это «мы в ответе». Хотя сам он, повторяю, гораздо менее других грешил «дудением в дуду».
Александр Трифонович в своё время показывал мне неопубликованную статью одного известного поэта (ныне покойного – не буду называть фамилию) о «Василии Тёркине». Дескать, что это такое: нет Ленина, нет Сталина...
- Ни одного коммуниста и комиссара. Даже советской власти нет...
- Положим, советская власть, её неотъемлемые черты присутствуют. Это, вообще, интересный план. Мол, Тёркин – недостаточно советский. Русский – да, но... Тема довольно популярна была и остаётся до сих пор. Однако великий художник не мог не отразить эпоху в своём гениальном произведении. У Тёркина – «родимый сельсовет», которого никак не могло быть в 19 веке. Или вспомним впечатления Василия, захватившего блиндаж: «здесь не только чай пить можно – стенгазету выпускать». А вот знаменитое: «Я одну политбеседу повторял: «Не унывай». Но всё это с улыбкой сделано, не так, как принято было...
- Типа «Коммунисты, вперёд!» Межирова...
- Знаете, был такой знаменитый анекдот на тему, что такое социалистический реализм. Это – изображение вождей средствами, доступными пониманию этих вождей. Примерно так. А вот у Твардовского творчество совсем другого рода. При том, что он не потерял веру в саму социалистическую идею. Об этом и Валентина Александровна (дочь поэта. – Ред.) говорила в своём недавнем интервью. Его смертельно оскорбляло и возмущало искажение этой идеи. А он везде сталкивался с таким искажением. В своей литературной, редакторской деятельности и будучи депутатом Верховного Совета. Сейчас опубликованы его дневники – он мучается от того, что должен принимать людей как депутат и не в силах им по-настоящему помочь... Это неотъемлемая часть его жизни, и об этом я тоже пишу.
- Сегодня мы были в Починке, Загорье – это тоже часть жизни. И, пожалуй, наиболее счастливая...
- Я не первый раз в этих местах. И давно отметил, что все там помнят стихотворение о станции Починок. Но у Твардовского есть ещё другое стихотворение. Вот он проезжает мимо этой станции, на минуту поезд останавливается, и рождается прелестная лирическая зарисовка, в которой большой художник чувствуется: «И успел услышать я // В тишине минутной// Робкий голос соловья // За оградой смутной». Здесь всё прекрасно: минутная тишина остановки, смутная ограда... Утренний туманец, когда эта ограда, действительно, еле видна. Это удивительно, это – волшебство поэзии. В отношении Твардовского мы это выражение редко употребляем, а жаль. Тут такая нежность к родному краю и такая точность художественная. Отец и брат были замечательные мастера кузнечного дела, но Александр Трифонович был такой уже мастер! И все эти разговоры: у него, дескать, всё так просто – от лукавого. Вот, мол, у Вознесенского – образность, рифмы и т.д. А вы прочтите Твардовского, вернее, вчитайтесь...
- И затейливые эпитеты и рифмы Вознесенского покажутся вычурными и нарочитыми...
- Наверное, не стоит так резко, но органичность, естественность, жизненность выгодно отличают поэзию Твардовского от всех его современников, и не только современников. Я всегда любил и полвека уже вспоминаю слова Анатоля Франса, заметившего, что простой стиль, как свет, который падает из окна. Между тем этот свет состоит из семи разных цветов, которые неразличимы – так сильно они спаяны. Вот у Твардовского такой стиль, когда не сразу заметишь обилие цветов и красок. Константин Ваншенкин как пример истинной поэзии приводит обычно две строки Твардовского: «И под говор мокрых брёвен // Воз взобрался на паром». Чудная музыка стиха – слышишь, видишь этот воз. И опять же ненавязчиво.
- Один из известных наших драматургов в записной книжке заметил, что у пожилого Твардовского «бабье лицо»...
- Видимо, это была случайная, мимолётная встреча. Я этого никогда не находил. Мне особенно нравятся именно поздние портреты А.Т.. Хотя сам Твардовский в конце войны писал Марии Илларионовне: «Душа-то у меня бабья». Конечно, не о лице речь, но Валентину Александровну, например, это его выражение даже немного беспокоит: как это «бабья душа»? Да просто – в смысле сострадания, некоего материнского чувства, что считается даже неприличным для мужчин. Когда вышел «Дом у дороги», одна женщина написала Твардовскому: признайтесь, это не ваши слова – это слова матери, вы их подслушали. И в конце пишет: что там премии, что там критики – вам отдана частица любви народной. Получить такое письмо дорогого стоит.
Кстати, к одному подобному письму и я имею отношение. Вы знаете, что День Победы не всегда у нас был официальным праздником. Таковым его объявил Брежнев в 1964 году. И вот в мае этого года мне позвонили с телевидения и попросили прочесть моё любимое стихотворение «В тот день, когда окончилась война». С удовольствием, говорю. Но что-то меня подтолкнуло спросить, как это будет выглядеть. Да вот, мы будем «Сильву» показывать, а между третьим и четвёртым актами вы и прочитаете. Я возмутился, стал звонить начальству, добрался до самых телевизионных верхов. И там признали, что «как-то не совсем». Давайте, дескать, после оперетты. Уже лучше, говорю, хотя... Словом, приехал на студию. Это ещё на Шаболовке было – такая кустарщина. Только что кончилась передача, я начал читать. Стихотворение, как вы знаете, не маленькое. И вот посередине где-то слышу за спиной, в декорациях какое-то непонятное движение. Осторожно скосил глаза – и вижу: вся студия собралась, слушают стихотворение Твардовского. Опять-таки, далеко не всем такое дано. А через несколько дней получаю письмо от Александра Трифоновича. Он пишет, что в своём «всегдашнем отрыве от радио и телео» передачу не видел и не слышал (по радио тоже прозвучало), но получил отклик – письмо от женщины, которая потеряла в войну сына. Она пишет поэту, где и как погиб её сын, а кончается письмо так: «Я людей люблю, но низко им не кланяюсь. А Вам я кланяюсь, низко, до самой земли. Низкий, низкий поклон Вам от нас, матерей, и наших погибших сыновей». Вы знаете, действительно, подумаешь, «что там премии и что там критики»... Такое письмо – ценнее ордена.
- Да и получал ли кто-то ещё такие письма...
- Думаю, нет. В биографии Твардовского столько уникального... История «Тёркина», например, в мировой литературе аналогов не имеет. Просто не имеет. Там столько всякого сошлось, в чём можно видеть секрет особой силы воздействия на людей этого произведения.
- И, вообще, всех его военных поэм и стихов. Просто душу переворачивает...
- Конечно. И это потому, что боль не уходила из души самого Александра Трифоновича, рана не затягивалась со временем. Посмотрите, вот незабвенный гагаринский триумф. Сколько здесь было гимнов и славословий – в стихах и прозе. Твардовский тоже пишет стихотворение и ... вспоминает в нём погибших на войне, говорит, что их подвиг был не меньше. Как он связал всё! Нет, вроде, никаких высоких слов, а вся линия героизма прослежена.
Замечательная фотография (я её раньше не видел) была в «Известиях» 8 июня этого года, когда там опубликовали моё интервью. На снимке несколько неожиданная компания: Твардовский, Гагарин и... Шостакович. За накрытым столом. И с таким вниманием смотрит Александр Трифонович на молодого своего земляка... Я вдруг подумал: а ведь знаменитое «Поехали!» - это чисто тёркинское. В такой ситуации именно так бы Тёркин сказал.
- У нашей беседы тоже получилась своего рода «кольцевая композиция», о которой вы упомянули в самом начале: от одного знаменитого земляка через его не менее знаменитого героя пришли к другому знаменитому земляку, у которого, кстати, в будущем году тоже юбилей – 50 лет с полёта в бессмертие. Спасибо за интервью и до встречи на Твардовских чтениях.
- Как говаривал в таких случаях Александр Трифонович вслед за Львом Николаевичем Толстым: ЕБЖ, - то есть «если буду жив».

Беседу вёл
Пётр Привалов.





 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


 

 

 

№9(121)На главную

 

 

 

 

 

 

 

 

 


 

 

© Журнал Смоленск / 2006-2018 / Главный редактор: Коренев Владимир Евгеньевич