Как-то, пародируя бюрократический стиль речи и мышления, употребил я в материале несколько раз сряду в разных вариациях характерный, как мне казалось, оборот «сегодняшний день». Где-то через неделю зашел навестить давнего своего наставника по сельхозотделу «Рабочего пути» Николая Павловича Казакова. Ему уже было за восемьдесят, но в отличие от многих коллег, выйдя на пенсию, он не бросил писать: вел свою рубрику «Сад и огород», с пристрастным вниманием читал местные и центральные издания, в иные посылал заметки. Часто в качестве подзаголовка так и значилось: «полемические заметки старого журналиста». «Старого» мне всегда казалось каким-то неправильным словом в этом ряду – мы именовали Николая Павловича «старейшина смоленской журналистики».
На этот раз встретил он меня без обычной шутливой приветливости. И долго гадать о причинах не пришлось.
- Что ж это ты пишешь? Я о тебе лучше думал!
- ?
- Ты знаешь, что такое «сегодняшний день»? Ты послушай: сего-дня-шний. То есть «этого дня». А вы еще один «день» суете. Масло масляное знаете, а дневной день – куда ни глянь. Ты по радио или ТВ в советское время «на сегодняшний день» слышал? Я тебе скажу: Левитан, Высоцкая, Шилова, Балашов говорили «на сегодня». Между прочим, не только грамотно, но и короче на восемь букв.
Николай Павлович моих оправданий насчет пародирования речи не шибко грамотных людей слышать не желал, а все повторял: «Так и расползается зараза. В словаре Ожегова уже перевернутая «пословица» – «жить сегодняшним днем». А ведь всегда говорилось: жить одним днем…
Вот уже два с половиной года, как Н.П. Казаков умер. В бумагах, которые попросила меня просмотреть Мария Павловна – его вдова, обнаружил одну из последних «полемических заметок» в редакцию газеты «Дума», то ли копию, то ли так и не отправленную. Сразу узнал тему нашей горячей беседы.
«Пишу Вам о давно наболевшем… Напрашивается вопрос, почему же «сегодняшний день» со всеми своими производными, как и другие эрзац-выражения, не звучали в советское время, тем более так беспредельно часто и ни к селу ни к городу, как ныне. Объясняется это, по-видимому, тем, что советское государство обеспечивало высокую культуру устной и письменной речи. Оно требовало от всех журналистов, писателей, артистов – от всех, кто работает со словом, строжайшего соблюдения норм литературного языка и строго спрашивало за это.
С приходом демократии, в условиях бесконтрольного действия права свободы слова, многие люди стали позволять себе говорить не только «что думаешь», но и «как хочешь». Вседозволенность и привела к коверканью и засорению речи в массовом масштабе.
Возьмем ту же тавтологию (масло масляное, как окрестили ее в народе). Разве только в «сегодняшнем дне» она проявляется? Нет, конечно. По радио и телевидению часто звучит «репортаж с места события». Но ведь репортаж и есть рассказ именно с места события – и никакого иного. Нередко слышишь «потенциальная возможность». Но «потенциальная» и есть «возможная». То есть имеем «возможную возможность».
В «Аншлаге» не раз слышал «у нас свободные вакансии имеются» (вакансия и есть свободное рабочее место). Много сейчас дают советов дачникам, как «полоть сорняки». Вместо полоть грядки, ибо «полоть» означает «удалять сорняки». Расхожим стало словосочетание «курносый нос». Но мы же не говорим «хромоногая нога». Примеров подобного тождесловия, увы, множество…
А. Толстой в свое время говорил: «Обращаться с языком кое-как – значит, и мыслить кое-как: неточно, приблизительно, неверно». А раз мыслим кое-как, то и живем соответственно, что и наблюдаем сегодня».
Перечитываю эту статью Николая Павловича (я лишь фрагменты привел здесь) и думаю: как будто сегодня она написана, и год там русского языка или не год, а лучше не стало. Конечно, так идеализировать советские времена, как делает это наш «старейшина», я бы не стал. Тоже встречались, надо сказать, ораторы, причем, что особо накладно для языка, самого высокого полета. Думаю, кто слышал – не забудет, как вслед за «мастером слова без бумажки» М.С.Горбачевым все мало-мальски значимые начальники, каждый на своем уровне, но очень дружно начали ударять первый слог в словах «начать» и «принять», совершать невероятные эксперименты с ударениями в самых привычных словах. Какому русскому пришло бы в голову неузнаваемо преобразить слово «углубить», нажав на второй слог? А ведь нажимали, и здорово нажимали. И вряд ли кто сейчас станет спорить с Толстым, что мыслили при этом, действительно, приблизительно…
Между тем, не случайно именно сейчас вспомнился мне Николай Павлович и его уроки. Сразу было замечено смолянами, и началось обсуждение интервью губернатора В.Н. Маслова «Смоленской газете» (15 мая 2007 г.). Но не мне говорить здесь о содержательной стороне. Ибо, наткнувшись в первой четверти этого пространного материала на злополучный «сегодняшний день» аж шесть раз, просто не стал дальше читать. Не знаю, может, это то немногое, что осталось от филологического образования, но дурной русский – будто ножом по стеклу скребут. Вот, например, предложение: «Но мы начали наш разговор с того, устраивает ли меня на сегодняшний день та команда, которая занимается реальными делами в сфере тех обязанностей, которые ей определены, в сфере ее должностных полномочий».
В этой громоздкой словесной конструкции, зашлакованной канцеляризмами, есть, тем не менее, одно значимое слово – «разговор». Вы, в принципе, можете представить себе собеседников, обменивающихся подобными репликами? «Разговор», собственно, и предполагает так называемый разговорный стиль. Характеризуется он преобладанием упрощенной лексики и предложений (минимум сложных, особенно сложноподчиненных, отягченных причастными и деепричастными оборотами). Не теряя ни капли заключенного в ней смысла, в «разговоре» приведенная фраза выглядела бы примерно так: «Вы спрашивали, устраивает ли меня команда». Это было бы грамотно. К сожалению, ответы-монологи губернатора представляют трудно перевариваемую смесь разговорного, делового, публицистического и даже канцелярского стилей. Другими словами, интервью едва ли не сплошная стилистическая ошибка, относящаяся к разряду речевых.
Ни в коем случае не обвиню здесь исключительно губернатора. Мы все понимаем, что Виктор Николаевич – чиновник, высокопоставленный чиновник, давно уже читающий, в основном, канцелярскую документацию. Это не может не наложить своего отпечатка на язык и сознание. Но куда смотрел журналист? Неужели не поднялась рука править «самого»? Медвежья услуга…
Увы, у нас не преподают риторику, талант оратора редок, требования к речевой культуре снижены в обществе, как никогда. Мы дружно и долго высмеивали выступления «по бумажкам». Но в нашей рабоче-крестьянской стране внезапной всеобщей грамотности это был, пожалуй, необходимый шаг защиты литературного языка. Те, кто пообразованней, «помогали» писать выступления не только дояркам и механизаторам. Стиль при этом строго выдерживался, и народ четко понимал, что есть язык для собраний и докладов, а есть живой язык, на котором митинговые штампы высмеивались. Теперь этой границы нет, мы перестаем ее чувствовать, и в этом общая наша беда и вина перед великим и могучим русским языком.
В первую голову имею в виду нас – журналистов. Понимаю, что многие на меня обидятся: вот, мол, самый умный нашелся учить. Нет, себя не исключаю – наоборот, все чаще ловлюсь на пассивной расшифровке диктофонных записей. Мол, сойдет и так – индивидуальные речевые особенности, документальность изложения и т.д. и т.п. А по большому счету, зачастую, наплевательство и небрежение своим профессиональным долгом: писать по-русски грамотно, поправлять беспощадно любые языковые небрежности в своей и чужой речи. Теперь не так часто вспоминают Маяковского: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». Зачем? Мы всю эту словесную руду вываливаем на головы читателей – всю пустую породу, всю шелуху и огрызки. И кабы только «на головы» - в головы...
Перелистываю свежие газетные подшивки – господи, сколько благодатного материала появилось для ревнителя русского языка типа Николая Павловича Казакова! Но право, уже с улыбкой читаю, например, что на публичных слушаниях в горсовете был «полный аншлаг». Каким невинным на фоне всего остального представился вдруг этот классический, «бородатый» огрех у доморощенного журналиста.