О том, что Пушкин А.С. был в Слободе (ныне Пржевальское), поведала мне в детстве мать, которая слышала об этом от своего отца Вдовенкова А.И., председателя церковного совета со слов священника Слободской церкви Некрасова А.И., ссылавшегося на Великого Путешественника Пржевальского Н.М., купившего имение сельцо Слобода у отставного порутчика Глинки Л., в семье которого рассказывали эту легенду (этот курьез).

Пушкин сидел на диване с трубкой во рту, наблюдая суету домашних своего друга Нащекина, прислушиваясь к их простому разговору о делах хозяйственных.
Вошел слуга и подал ему письмо. Пушкин нервно сорвал конверт и с видимой тревогой стал пробегать текст.
- Посыльный внизу ждет ответа. – промолвил слуга.
Пушкин поднялся с дивана и подошел к конторке, за которой по обыкновению работал и принялся писать Огонь-Догановскому.
- Я с охотой взялся бы выкупить ваши долги, но срок оным векселям, по словам Вашим, два года, а следующие Вам 24800 рублей обязан я заплатить в течение 4 лет.
Я никак не в состоянии, по причине дурных оборотов, заплатить вдруг 25 тысяч…
Задумался, а затем продолжил письмо. Закончив его, внимательно прочел и швырнул на стол.
- Передай, любезный, посыльному, что приеду сам, - сказал он слуге.
В Москве составилось общество богатых игроков. Заметной фигурой в нем был Огонь-Догановский (Догановский), проведший весь век за картами. Долговременная опытность заслужила ему доверенность товарищей, а открытый дом, славный повар, ласковость и веселость приобрели уважение публики.
Пушкин был не богат, да и ребенок в игре, проигрывал даже таким людям, которых, кроме него, обыгрывали все.
Но Догановский понимал, что есть скучающие богатые люди, которые с игроками не сядут за стол, но которые охотно будут целыми днями играть с Пушкиным, а с ним вместе и со встречными и поперечными, и он привязал Пушкина долговыми цепями.
Пушкин прошел ряд великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами.
Раскланивался со знакомыми играющими; молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки.
В гостиной за длинным столом, около которого теснились человек двадцать игроков, сидел хозяин и метал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности, голова покрыта была серебряной сединой, полное и свежее лицо изображало добродушие, глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкой.
Догановский дружески пожал руку Пушкину, попросил его подождать и продолжил метать. Талья длилась долго. Наконец хозяин освободился.
- Господа, прошу извинить, мне надо переговорить с Пушкиным Александром Сергеевичем, - раскланиваясь с партнерами, улыбаясь, произнес Догановский.
Игроки оставили свой вист, молодые офицеры соскочили с диванов, официанты замерли – все смотрели на Пушкина. Глубокое молчание царствовало кругом.
Догановский взял Пушкина под руку и увел в кабинет.
- Давненько, Александр Сергеевич, Вы не заглядывали к нам. Давненько, - приветливо улыбаясь, восклицал хозяин.
Я к Вам по поводу письма, - угрюмо произнес Пушкин.
- Полноте, бога ради, - перебил его Догановский, - забудем про это.
- Милостивый государь, Александр Сергеевич, - у меня к Вам нижайшая просьба. Мне сообщили из Смоленска друзья, что Федор Глинка желает приобрести там небольшое имение. Я хочу предложить ему свое имение Слобода.
Я знаю, Вы дружите с ним и даже недавно навещали его проездом из Петербурга.
Прошу Вас съездить со мною в Тверь и представить меня ему.
- Рад оказать Вам услугу, - ответил Пушкин, облегченно вздохнув.
- Когда едем?
- Хоть завтра, если Вы не возражаете. Чем раньше, тем лучше.
- Согласен.
- Тогда утром я заеду за Вами.
Догановский проводил Пушкина и вернулся к игрокам, снова стасовал карты: игра пошла своим чередом.
Приехав в Тверь, остановились у Гальяни. Пушкин проживал в этой гостинице неоднократно и даже прославил ее в «путевом дневнике»:
У Гальяни иль Кольяни
Закажи себе в Твери
С пармезаном макароны,
Да яишницу свари.
Он тут же написал коротенькую записку: « А. Пушкин просит Ф. Глинку уделить ему несколько минут», - и отослал ее с посыльным.
Ответ не заставил себя долго ждать: - милости прошу! Глинка.
Догановский буквально с первых минут знакомства очаровал Глинку. Не спеша, улыбаясь, он изложил цель своего приезда. Весомо описал свое имение: сколько в нем десятин земли, леса, где водились медведи, рыси, лоси и кабаны, пернатая дичь – рябчики, глухари, тетерева. Упомянул входящие в именья озера, реки, богатые рыбой и раками. Стал описывать красоту своей вотчины.
- Ну, что я Вам об этом рассказываю, Вы знаете, как будто картины Карелии писали у меня Вы в имении.
- Фу, черт, и я стал стихами говорить, - засмеялся он, глядя на поэтов и продекламировал:
И долго лед над озерами
Упрямо жмется к берегам.
Уж часто видят по лугам -
Цветок синеется подснежный.
Или вот
Взлетает жавронок высоко,
И от черемых аромат
Льется долго и далеко…
И в тайне диких сих лесов
Живут малиновки семьями;
В тиши бестенных вечеров
Луга и бор, и дичь бугров
Полны кругом их голосами.
Поют…поют-поют оне
И только утром замолкают.
- Правда, скал у меня там нет, да и водопада Кивача тоже, а в остальном…можете убедиться сами.
Глинка был потрясен, растроган, даже прослезился.
- Хочу сам посмотреть на все это, - произнес он.
- Я к Вашим услугам, Федор Николаевич, - улыбаясь, пророкотал Догановский, - готов ехать хоть сейчас.
- Александр Сергеевич, может, и Вы присоединитесь к нам? С минуты Вашего согласия – Вы мой гость, - искушал он Пушкина.
- Александр, сделай милость, составь нам компанию, - упрашивал Глинка.
- Во сколько дней обернемся? - спросил Пушкин.
- Два дня туда, день на осмотр, два дня обратно. Дней пять, шесть – ответил Догановский.
- А…а, будь, что будет, семь бед один ответ. Едем, - махнул рукой Пушкин.
Договорились о поездке никому не говорить, а если кто спросит, то отвечать: в Старицу, Берково, в Малиновку – к Вульфам, Осиповой.
Не брали и подорожной. Путешествие было довольно приятным, довольно скоро и благополучно. Прижимки от ямщиков, желающих взять поболее, улаживал Догановский.
На станциях во время перепрягания лошадей играли в шахматы, а дорогою говорили про современные отечественные события, про литературу, про женщин, любовь и прочее…
На одной из станций, не дожидаясь лошадей, Пушкин пошел пешком. Дошел до моста через какую-то речушку, остановился на середине его и стал смотреть на бегущие струи.
- Послушай, мужичок, что это за река? - спросил он у прохожего.
- Днепр, барин, - ответил он.
- Днепр? - переспросил удивленно Пушкин.
- Днепр, - вновь повторил тот.
Видя недоумение Пушкина, остановился и продолжил:
- Почитай, его начало, Верст сто отсюда в глухом лесу есть бездонный ключ. Вода в нем аж на сажень вверх бьет. От этого родника он и начинается. Здесь была когда-то мельница, и река была полнее. Вон камни от нее остались, - показал прохожий.
- Мельника за насупленный вид и голову черную, как головешка, прозывали – Ворон.
Была у него дочь – красавица писанная. Увидел ее здешний князь, влюбился, и она его жалела. Не ровня. Кончилось тем, что она бросилась в омут.
Мельник запил с горя, свихнулся. Подпалил мельницу. Говорят, что обросший как леший и сейчас бродит по берегу и кличет дочь.
А она в русалочку превратилась. Ее часто видят, когда всплывает на поверхность под вечер. Зла никому не причиняет. Сказывают, что один мальчонка поскользнулся и в воду.
Так она его на берег вытолкнула. Берегиня она. Вот и весь сказ.
- Барин, подай ради Христа помянуть неприкаянные души их.
Пушкин протянул серебряную монету.
- Спасибо, добрый человек. Храни тебя господь, - поблагодарил незнакомец, принимая подаяние, и вновь зашагал своей дорогой.
Чем ближе подъезжали к имению, тем гористей и живописней становилась местность.
Дорога петляла по дремучему Курову бору. Буйно заросшие логии сменялись холмами со светлыми сосновыми борами. Проезжали мимо обширных болот с вдавленными в мох причудливыми окнами темной воды.
- Ну, точно Карелия, - восторгался Глинка.
Остановились на взгорке. По узкой тропинке спустились а овраг, Из-под корня огромного дуба бил родник, стекал в обложенную камнем яму, в которой плавал деревянный резной ковшик.
Вокруг на ветвях деревьев висели разноцветные ленточки, полоски материи, платочки.
- Это почитаемый целебный источник, говорят, что вода из него полезна при глазных болезнях, - произнес Догановский.
Пушкин, осаждаемый комарами, попивая холодную воду, восклицал: Сладко. Точно Карелия, Федор Николаевич.
Снуют по соснам пауки;
И тучи, тучи насекомых
В веселом воздухе жужжат.
Процитировал и залился смехом, обнажая белые зубы.
Позади 80 верст от Ярцева, и вот показалось Сапшо, с гористыми заросшими лесом берегами. Остановились у одноэтажного дома, срубленного из корабельного леса. Посередине широкое, открытое крыльцо, поддерживаемое колоннами из толстых сосновых бревен. Окна небольшие с подъемными рамами.
- Барин приехал. Барин приехал.
Дворня высыпала из людских изб и окружила Догановского с шумным излиянием радости. Он еле вырвался из людского кольца, взбежал на крыльцо и оттуда стал отдавать распоряжения. Стали заносить вещи в дом, повели распрягать лошадей на конюшню, помчались топить баню.
- Господа, прошу Вас в мой дом, - пригласил путников Догановский. Они прошли в комнату со старинной мебелью красного дерева. На стенах висели зеркала в красивых рамках. Хозяин усадил в жесткие кресла с закругленными спинками.
Принесли легкое угощение и питье. После бани уснули, как убитые.
Утром были в седле и отправились осматривать имение.
Ехали вдоль озера по самому скату. Под могучими соснами торчали курганы. Безлюдье, тишина и полумрак создавали ощущение чего-то нереального, словно они попали в другой потусторонний мир. Когда кончился древний могильник, облегченно вздохнули. Проезжали мимо оврагов, в которых слышно было, как журчала вода, устремляясь к озеру, переехали речушку и поднялись на гряду, откуда открылось озеро во всей своей красе. Глядя на цепочку островов, Пушкин промолвил:
- Словно парусники на Неве.
Холмы, поросшие лесом, сменились лугами, пашнями. В дубовой роще у небольшого озерка с вытекающей из него речкой решили отдохнуть.
- Пока вы будите накрывать скатерть-самобранку, пойду, искупнусь. Купанье – моя страсть, - сказал Пушкин.
После отдыха вновь затряслись в седле. К вечеру вернулись в имение.
Когда гости привели себя в порядок, хозяин пригласил к столу.
Ужинный стол был накрыт с роскошной простотой и тутошней хлебосолью. Посреди стола в большом решете возвышалась горка красиво уложенных раков, на длинных и узких дощечках вытянулись жареные, нарезанные на куски – щука и судак, каждая рыбина фунтов по 10. В мелких тарелках окуни, налимы, плотва. В больших блюдах - дичь. В мисках разносолье. Вперемешку с блюдами торчали пузатые бутылки с вином, наливкой, настойкой.
Чем богаты, тем и рады, - показывая на стол, ворковал хозяин. Прислуги не было. Хозяин сам половником налил гостям тройной ухи с толстыми кусками рыб. Сам наполнил рюмки вином.
- Шляхетское-брусничное вино, наш родовой секрет.
- Ну, как Александр Сергеевич?
- Очень хорошо! – ответил Пушкин.
Догановский расплылся в улыбке. Он знал, что это любимая поговорка Пушкина, когда тому хорошо.
- А что Вы скажите, милостивый государь, Александр Сергеевич, об увиденном?
- Я лучше скажу об услышанном, - ответил Пушкин.
Соп-ша, Ель-ша, Руд-ня, Гостя-тино… нараспев произносил он слова. Из каких глубин времени дошли до нас оне. Словно летопись Нестора читаешь.
- И это все, что Вы хотите сказать? - разочарованно произнес хозяин.
- От слов доход я свой имею, - весомо ответил Пушкин.
Застолье неспешно покатилось дальше.
- Господа, я оставлю Вас. Пойду немного прогуляюсь, - обратился Пушкин к сидящим за столом. Те молча закивали головами. Пушкин от усадьбы по тропинке дошел до озера. На берегу лежала опрокинутая долбленка. Он уселся на нее и закурил. Перед ним простиралось озеро. Деревья, сомкнув свои кроны, столпились у самой воды. Отбрасываемая узкой каймой вдоль берега тень от них выпячивала наполненную лунным светом гладь. Чернели ощетинившиеся макушками деревьев острова. Длинная лунная дорожка, похожая на золотистый переливающийся пояс, стягивала берега. Озеро было пустынным, тихим. От него исходило какое-то умиротворение. Он задумался. Ему за 30 лет. Молодость прошла шумно и беспечно. Никогда не хлопотал о счастье, и мог обойтись без него. Пока его счастие - только на избитых дорогах. До сих пор он жил иначе, как обыкновенно живут. В тридцать лет люди обзаводятся домом, где их ждут тихие радости. Способен ли он на это? Способен ли он пожертвовать своей беспокойной, прихотливой независимостью, своими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством? Вот в чем вопрос. Он слишком хорошо знал себя и не находил ответа.
Неожиданно, негаданно вдруг начинает слышаться ему, как где-то далеко-далеко заливается колокольчик и тогда его не удержать ни родным, ни друзьям, ни красавицам. Бросит все и всех. И поведут его дороги от села к селу, от станции к станции, от города к городу, и они откроют ему неизвестный мир, и затеряется он среди незнакомых людей, среди бескрайних просторов, которые величаются кратко: Русь – зазывно манящая в дорогу.