Насолили они, партизаны ярцевско-духовщинского отряда имени Александра Невского, врагу изрядно. Да и соседи их, как и они, входившие в состав Третьей Вадинской партизанской бригады, от них не отставали... Сам факт присутствия здесь, в нескольких десятках километров от линии фронта, сразу за спиной передовых частей вермахта, советских партизан был уже страшной головной болью для гитлеровского командования. А, учитывая, что эти партизаны не просто «присутствовали», но и действовали, причем – действовали активно, не упуская ни единой возможности побольнее ужалить едва удерживавших фронт захватчиков в спину, боль эта становилась невыносимой.
Поэтому против них, вооруженных лишь винтовками и автоматами, враг бросил огромные силы, оснащенные пушками, гаубицами, минометами, танками и даже самолетами (причем, не только ненавистными нашим фронтовикам и партизанам «рамами» - самолетами-корректировщиками «Фокс-Вульф-189», но и «горизонтальными» и пикирующими бомбардировщиками «Юнкерс-88» и «Юнкерс-87»).
Партизаны понимали: каждый день, выигранный ими – огромная помощь Родине, весомый вклад в Победу. Ведь те силы гитлеровцев, которые задействованы сейчас в операции по их уничтожению, не участвуют в боях на фронте. И они до последнего держались, стремясь приковать к себе как можно больше вражеских солдат и военной техники.
Но все имеет свой предел. В марте 1943 года вопрос встал ребром: или гитлеровцы, скопившие против них огромную мощь, их сотрут, или их надо выводить из-под удара. Приказом Западного штаба партизанского движения отряд имени Александра Невского был выведен на Большую Землю, в советский тыл.
Законы войны неумолимы: потеряешь бдительность – будешь бит. А враг – хитер и коварен, он может заслать в партизанские отряды своих лазутчиков. И вовремя распознать их – трудно: органы контрразведки в партизанских отрядах зачастую – номинальны. Поэтому после выхода партизан к своим с каждым из них работали армейские контрразведчики, воробьи стреляные, которых на мякине не проведешь.
Назавтра после выхода отряда в расположение одной из частей Калининского фронта в избу, занимаемую отделом «СМЕРШ», вызвали теперь уже бывшего разведчика партизанского отряда имени Александра Невского Федора Русакова. Офицер-контрразведчик начал детально выяснять, чем занимался этот двадцатидвухлетний парень во время пребывания в партизанском отряде. День за днем...
Вдруг в комнату быстро вошел другой офицер-смершевец. Зашел по делу – принес допрашивавшему вчерашнего партизана коллеге какие-то бумаги. Но, положив бумаги на стол и уже было собравшись уходить, он вдруг всмотрелся в паренька:
- Постой, тебя не Федей зовут?
- Федей.
- Русаков?
- Русаков...
Видимо, этот зашедший в комнату офицер был старше по должности допрашивавшего Федора офицера. Получив подтверждение, что он не обознался, что перед ним – действительно Федя Русаков, он немедленно приказал следователю:
- Прекращай допрос! Я этого парня знаю. Он нас в сорок первом из окружения выводил...
Потом этот старший офицер посмотрел на часы, секунду о чем-то задумался, махнул рукой и отдал следователю еще одно приказание:
- Запри дверь! И вынимай, что там у тебя есть...
«Там» была бутылка «Московской», хлеб, сухая колбаса и банка лендлизовской тушенки.
Старший офицер сам налил до краев граненый стакан, протянул Федору. Себе и следователю плеснул по половине стакана. Потом шагнул к парню, крепко обнял его:
- Федька! Черт! Живой!.. Тебя нам тогда, в сорок первом, Бог дал...
Вообще-то до войны полагалось идти в школу восьми лет от роду. Но в деревнях это правило зачастую нарушалось: школы крестьянам были еще непривычны, и многие старались до последнего не отрывать детей от хозяйства (а тогдашние крестьянские дети не чета нынешним урбанизированным недорослям: с пятилетнего возраста вовлекались в работу). Видимо, потребность в дополнительных рабочих руках испытывали и в семье Русаковых. Поэтому в школу Федя пошел, когда ему исполнилось десять лет – в 1931-м году. Соответственно: десять классов окончил в 1941-м.
Аттестаты вручали в субботу, 21 июня. На выпускном вечере к нему подошел один из учителей:
- Ах, Федя! Как жаль, что ты уходишь! С кем я теперь буду выступать?..
Дело в том, что в последние два года они неизменно выступали дуэтом на всех местных концертах: учитель виртуозно играл на балалайке, а ученик был непревзойденным в округе баянистом.
- Ты в летное училище поступаешь? - продолжал учитель.
- В Чугуевское, - согласно кивнул Федя.
- Значит, уедешь из родных мест...
Учитель был явно расстроен, что их дуэт распадается. Феде стало щемяще жаль этого доброго человека. И он предложил:
- А давайте – завтра сыграем! Напоследок!
- Давай! Завтра – воскресенье, в клубе так и так концерт будет. А я еще объявлю, что это – наше прощальное выступление... Яблоку будет негде упасть!..
Потом была ночь, напролет прогуленная с однокашниками, короткий утренний сон...
В двенадцатом часу дня Федя постучался в дом к учителю.
- В сельсовете он, - сообщила Федору жена учителя. - Зачем-то срочно вызвали...
Федор пошел в сельсовет. Учитель и еще несколько человек сгрудились у радиоприемника. Учитель шепнул своему питомцу:
- Тихо! Будет выступать Молотов... Объявили...
Молотов сообщил советскому народу, что уже восемь часов идет война...
В училище Федор так и не попал: полагалось ехать в Чугуев в августе, а уже 15 июля гитлеровцы заняли Духовщину. А от Духовщины до родного ему Гуторова – чуть более двадцати верст. Федор решительно заявил отцу:
- В таком случае, я еду. Немедленно! Где-нибудь по дороге найду военкомат и пойду в армию добровольцем.
Увы! Немецкие танки были быстроходнее запряженной для него лошаденки...
В лесу под Батурином его окликнули. Перед Федором стояли люди в красноармейской форме.
- Кто ты, хлопец? И куда путь держишь?
Сказал, как было: хотел найти военкомат, но дорога перерезана. Возвращается домой.
- Тогда пойдем с нами...
В глубине леса отдыхал большой красноармейский отряд. Федора подвели к седеющему командиру с четырьмя «шпалами» на петлицах гимнастерки. «Полковник!», - пронеслось в голове парня.
Полковник выслушал его «одиссею», внимательно вгляделся в его глаза:
- Вот что! Считай, что ты мобилизован. А теперь – слушай приказ! Таких, как мы, окруженцев – сейчас много. Нам надо поскорее выйти к своим. Наш отряд – сильный. Поэтому, думаю – прорвемся. А – другие? Так вот: твоя задача – искать окруженцев и выводить их к нашим.
- А почему они должны мне поверить, что выведу? Люди ведь – разные.
- Верно. Мы тебе дадим документ...
На кусочке парашютного шелка быстро отпечатали «удостоверение личности», которое зашили Федору в пояс брюк...
Многих потом окруженцев вывел он к своим. И все на прощание говорили ему те же слова, что сейчас сказал смершевец: «Тебя нам Бог дал»...
Знакомый Федору контрразведчик поставил стакан на стол:
- Ты, Федя, закусывай, закусывай...
Федор не заставил повторять приглашение, энергично задвигал челюстями.
Смершевец тем временем продолжал вспоминать:
- Не ошибаюсь? Ты нам тогда говорил: перед войной собирался в летное училище поступать?
- В Чугуевское, - уточнил Федор.
- Ну, Чугуев сейчас под немцем... Ладно, посмотрим... Давай, Федя, подойди завтра. Я тут справки по училищам наведу.
...Назавтра оказалось, что с летными училищами пока ничего не получится: прежний набор завершен, а следующий – еще не начался. А вот в артиллерийские и в танковые – прямо сейчас набирают.
- Как ты? Ждать будешь, или – сейчас пойдешь?
- Сейчас.
- Так ведь – не летное...
- Что ж? Согласен в танковые...
Нет, не мог Федор ждать, пока кто-то другой будет бить фашистского зверя. У него с гитлеровцами были свои особые счеты.
...За месяц до того, как их партизанский отряд был выведен на Большую Землю, в его родную деревню Гуторово нагрянули каратели. Какая-то сволочь, выросшая на русской земле и переметнувшаяся на службу к оккупантам, сообщила врагу, что костяк отряда имени Александра Невского – одного из самых ненавистных гитлеровцам партизанских отрядов – составляют гуторовские мужики и парнишки...
Каратели вырезали всю деревню. А потом – ее спалили... В числе жертв оказались мама Федора, его сестра и трое племянников...
Седьмой танковый корпус вступил на территорию Германии. Командир взвода лейтенант Русаков занялся осмотром машин, занявших первый немецкий городок. Вдруг он услышал какой-то шум: кричали женщины и дети. Федор поспешил на их голоса. То, что он увидел, было чудовищно: несколько солдат из его взвода порывались свести счеты с немцами за совершенные гитлеровцами на нашей земле злодеяния.
- Не сметь!
Солдаты обернулись на зычный голос лейтенанта.
- Не сметь!
Одни из незадачливых «мстителей» смешались, другие – нет. А кто-то не преминул уколоть его в самое больное:
- А они, товарищ лейтенант, мать вашу не пощадили, сестру ваши не пощадили, племянников ваших не пощадили!..
- Не они, а – фашисты!
- Все они – фашисты!
- Нет! Со мной в партизанском отряде сражался немец Ян Кубат. А в соседнем – немец Фриц Шменкель. Оба погибли. Так что: немцы – разные бывают. Как и русские. Знаете, скольких сволочей я за свой партизанский век встретил? Фриц Шменкель мне еще говорил, что без наших предателей немцы нос бы боялись высунуть на оккупированных ими территориях. А мать мою, сестру мою и племянников моих убили, еще раз говорю, фашисты. Немецкие и русские. А мы – не фашисты. Поэтому – не сметь позорить нашу землю!..
Теперь уже не спорил никто. С опущенными глазами понуро поплелись восвояси те, кто еще пять минут назад был на седьмом небе куража...
К Федору подошла пожилая немка и что-то сказала. В глазах ее стояли слезы. Федор был не шибко силен в немецком.
- Что ей надо? - спросил он у стоявших рядом с ним офицеров, командовавших танками его взвода.
- Она говорит, что Вас, товарищ лейтенант, им Бог послал...
Я знаком с Федором Ивановичем Русаковым двадцать семь лет. И все как-то не удосужился спросить его: знает ли он, что означает его имя? А его имя, Федор, переводится с латыни как «Богом данный».
Я далек от мистицизма. Поэтому ждать от меня сомнительных сентенций, вроде «само имя обязывало его быть смелым, участливым, добрым», не надо. При рождении его могли назвать как угодно, не в его имени дело. Но вот то обстоятельство, что Федор Иванович – коренной смолянин, кажется мне очень значимым и, если хотите, даже определяющим в его характере...
Я знаю, что, в отличие от меня, Федор Иванович – атеист. Но, думаю, он правильно поймет то, что я сейчас скажу...
Думаю, что каждый, кто читал «Войну и мир» не по диагонали, помнят сцену, в которой князь Андрей Балконский, раненый на поле под Аустерлицем, всматривается в небо... «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал», - подумал князь Андрей, - не так, как мы бежали, кричали и дрались,... - совсем не так, ползут облака по этому высокому бесконечному небу... Да! Все пустяк, все обман, кроме этого бесконечного неба»... Он был храбрым воином – князь Андрей. Но его невозможно представить карателем, палачом, душегубом. Ибо каратель, палач, душегуб никогда не придет к выводу, что бой, кровь, страдания – ничто в сравнении с небом. Воин, исповедующий непререкаемый приоритет духовного (а небо – духовно) над материальным никогда не осквернит свою душу преступлением. Значит, храбрость его выльется исключительно в подвиг. И напротив: тот, чья душа погрязла в злодействе, на подвиг не способен – молиться одновременно Богу и дьяволу не удавалось еще никому.
К чему я вспомнил Андрея Болконского? А вот к чему. В главе IV части II третьего тома «Войны и мира» читаем: «Лысые Горы, имение князя Николая Андреича Болконского, находилось в шестидесяти верстах от Смоленска (курсив мой. - В.Л.), и в трех верстах от Московской дороги». Московской дорогой звалась в то время нынешняя трасса «Москва-Минск». Если отложить по ней 66 километров (60 верст) к востоку от Смоленска, наш карандаш упрется на карте в окрестности села Суетово нынешнего Ярцевского района (в те времена – Духовщинского уезда). Значит: Андрей Болконский был природным смолянином. Таким образом, получается, что, согласно наблюдениям Льва Толстого, смоляне – сутью своею: люди кристально чистой души, рыцари высокого подвига.
Случайное совпадение в том, что Толстой определил место Лысым Горам под Смоленском? Вряд ли: у Толстого не было случайного. К тому же... Позвольте – еще две коротенькие цитаты из того же «Войны и мира»?
«...Денисов начал излагать (Кутузову. - В.Л.) свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях (курсив мой. - В.Л.) и знал хорошо местность».
Значит и лихой гусар Васька Денисов – смолянин! И – что же?
- Ну, а остальных (пленных. - В.Л.) ты куда деваешь? - сказал Долохов.
- Как куда? Отсылаю под г’асписки! - вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. - И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека (курсив мой. - В.Л.). Г’азве тебе тг’удно отослать тг’идцать ли, тг’иста ли человек под конвоем в гог’од, чем маг’ать, я пг’ямо скажу, честь солдата (курсив мой. - В.Л.)?».
Снова случайность? Нет, милостивые государи! Две случайности – это уже закономерность. Лев Толстой (а это был удивительно прозорливый писатель) однозначно заявляет: смоляне – люди чести; беспримерно храбрые в бою с подлинными врагами, они не жестоки с невинными, они участливы к страждущим, они открыты прекрасному – восторгу перед небом и задушевной песне баяна, озорству балалайки и искрометной шутке. Кто из нас не помнит неунывающего балагура и чудесного солдата Василия Теркина? А ведь он – тоже смолянин. Еще одна «случайность»?..
Мало кому выпала такая лихая доля, как смолянам. Из века в век через Смоленщину прокатывались все валы нашествий на русскую землю. Наши дома горели, близкие нам люди гибли... Нам предоставлялся жестокий выбор: вконец озлобиться, или – подняться над обыденностью до совершенства духовности. Мы выбрали второй вариант. Лихие в бою и бесконечно добрые в миру, мы каждым своим поступком, самою жизнью своею говорили и врагам, и друзьям: «А смоленский – вот он я!». Враги нас ненавидели и страшились. А добрые люди неизменно отмечали: «Нам вас Бог дал». Все отмечали – верующие и атеисты. И независимо от того, какие имена были даны нам при рождении.