|
Наш первый
разговор был 28 сентября 2005 года на похоронах
Веры Константиновны Тонн, бессменного на моей
памяти секретаря областной журналистской
организации. Неудивительно, что на ее похороны
пришло много журналистов. Но вот появление
директора племзавода «Рассвет» Усачева стало
неожиданностью. Тогда я узнал, что Вера
Константиновна была «крестной» почти полувековой
«председательской» карьеры Владимира Яковлевича.
Будучи секретарем Новодугинского райкома, именно
она в конце 50-х «разнюхала» в 20-летнем
зоотехнике незаурядного организатора и
рекомендовала на бюро. Сколь многим (и я не в
последних рядах) помогла и до последних дней
помогала эта грубоватая внешне женщина.
И вот так она свела нас (еще В.И.Атрощенков с
его неуемной энергией посодействовал), и здесь
мы с редактором «Смоленска» Владимиром Кореневым
услышали, что Усачева «уходят». И было сказано,
что промолчать нельзя, что «чем можем, поможем».
А через месяц поутру садились мы в электричку.
«Один во всей державе…»
Так в первый раз попали мы в хозяйство, до сей
поры не приватизированное, в котором среди
окружающего развала и запустения полтора десятка
лет упорно сохраняли прежние порядки и
практически прежние показатели
сельскохозяйственного производства. То есть
поддерживался тот уровень, который принес
коллективу племзавода и его бессменному
директору заслуженную славу, еще всесоюзную.
Контраст с окружающим был настолько разительным,
что я сравнил «Рассвет» с гарнизоном осажденной
крепости. Да так и воспринимали работники
хозяйства, что окружившие их «захватчики»
вознамерились лишить их командира. Дескать,
возраст и здоровье не позволяют уже Владимиру
Яковлевичу руководить «на уровне современных
требований». Директор и коллектив придерживались
другого мнения. И к этому мнению мы с редактором
«Смоленска» присоединились, побывав в
«Рассвете».
По свежим впечатлениям я написал солидных
размеров очерк «А ты самих послушай хлеборобов»,
который был напечатан в журнале «Смоленск» (№12,
2005 и №1, 2006). Первая его часть шла в блоке с
обращением известных и авторитетных на
Смоленщине людей (первой стояла подпись ныне
покойного Ивана Ефимовича Клименко). И надо
отдать должное редактору «Смоленска» за его
настойчивость – он не только министру и
губернатору, но и президенту это обращение и
журналы с очерком отправил. А потом еще
обращение трудового коллектива «Рассвета» к
губернатору в защиту своего директора
опубликовал. И ответы редакция довольно быстро
получила: из Москвы - вроде бы, с поддержкой; на
местном уровне - в популярном конторском жанре
«все не так».
Вот уже больше года прошло после публикации «А
ты самих послушай хлеборобов». Послушали там не
послушали – другой разговор. Оставили Усачева в
покое – и ладно. Многие даже расценили это как
некую победу журнала, поздравляли и т.п.
Хотя, с другой стороны, чем дальше, тем
непонятней становилось, о какой, собственно,
победе речь. Что изменилось? Малость продлили
агонию нашей «Брестской крепости» - это да. Но к
добру ли?.. Нет, ни сразу, ни потом не было не
то что эйфории, но даже простого удовлетворения
от «исполненного долга». В этом ли долг
заключался? И насколько он велик?
И так ли надо ставить вопрос, как в свое время
герой «Страны Муравии» в воображаемом разговоре
со Сталиным - помните?
И с тем согласен я сполна,
Что будет жизнь отличная.
Но у меня к тебе одна
Имелась просьба личная.
Вот я, Никита Моргунок,
Прошу, товарищ Сталин,
Чтоб и меня, и хуторок
Покамест что… оставить.
И объявить: мол, так и так, -
Чтоб зря не обижали, -
Оставлен, мол, такой чудак
Один во всей державе…
Вот уж где анекдот: там в колхоз пихают –
открещиваются до последнего, тут из колхоза
гонят – не пойдем, опять же до «один во всей
державе»… И опять же силком, не мытьем так
катаньем. Так и чертыхнешься иногда: где ж она –
Правда, за кем она, дадут ли разобраться
когда-нибудь – самим?..
В Рибшево и обратно
У меня давно не идет из головы Твардовский.
Можно объяснить, что первая поездка в «Рассвет»
совпала с подготовкой первых Твардовских чтений.
Вот и заголовок очерка взял из стихотворения
Александра Трифоновича.
Но дело в том, что и сам Усачев чем дальше, тем
больше представляется мне как бы одним из героев
Твардовского. На первых чтениях, когда я еще
вторую часть «Хлеборобов» дорабатывал, неким
откровением стало для меня короткое сообщение
«Твардовский в Рибшеве» старшеклассника
Смоленского педагогического лицея Ивана
Семенова.
«Мало кому известно, что и писательский путь
Твардовского начинался со статей о колхозной
деревне Рибшево в газете «Рабочий путь», в
журнале «Западная область», выходивших в 30-е
годы в Смоленске.
Писались эти статьи и очерки в основном по
материалам колхоза «Память Ленина». Он был
организован 22 января 1930 года в селе Рибшево
Пречистенского района. Ездил туда молодой
корреспондент часто.
<…> После войны Рибшево вобрало в себя всю
округу. Это было очень оживленное место: много
молодёжи, работали пекарни и школы, магазин и
другие пункты соцкультбыта.
С ликвидацией так называемых бесперспективных
деревень во времена Хрущева центр переместился в
Береснево. Туда постепенно переехали
специалисты, стала уезжать молодёжь. Сейчас
никакого транспорта до Рибшева не ходит.
Если в середине 80-х годов в Рибшеве еще жили
более ста человек, то в настоящее время
проживают 40 пенсионеров. Несмотря на то, что
вокруг Рибшева леса – заготовить дрова для
ветеранов проблема (резать нельзя – национальный
парк, привезти не на чем). Два года жители были
без электричества, так как «веселые и
находчивые» сдали алюминий в приемный пункт.
Если после войны жители Рибшева помнили и
гордились тем, что прославленный поэт бывал в их
местах и упоминал о них в своих произведениях,
то теперь не всякий молодой человек сможет
вразумительно ответить на вопрос, кто такой А.Т.
Твардовский.
Сегодня Рибшево – это небольшая деревня в 25
жилых дворов, от былого богатого колхоза не
осталось почти ничего. Нет ни ферм, ни конюшен,
ни электростанции, ни клуба, ни церкви, ни
библиотеки, ни мельницы – ничего! Сейчас мало
что напоминает о том, что здесь когда-то бурлила
жизнь. В 1986 году закрыта школа; дом культуры,
дом–лаборатория, где когда–то жил Твардовский,
почта сгорели. Остались от них только фундаменты
зданий и воспоминания местных жителей»...
А ведь это то самое РИБШЕВО, откуда родом и
«Дневник председателя», да и вся почти поэзия
новой жизни в стихах и прозе. Это то РИБШЕВО,
которое дало «ответы на все вопросы», на все
сомнения юной души, взыскующей идеала. Этот
победительный «грузовик из Рибшева» радостно
«грохочет по настилу нового моста» по сей день.
И вот… Одно дело Гремячий Лог и Давыдов, которые
«классическая литература». Но, оказывается,
совсем иное – Рибшево и Прасолов. Они реальны,
они были - и вот… почти ничего не осталось. И,
значит, все было зря, все было «иллюзия», как
сейчас принято говорить?! И такая же иллюзия –
«Рассвет» и Усачев? Ведь это же прямо близнецы,
прямо до буквальных совпадений, как и нарочно не
придумаешь.
Вот герой «Дневника председателя колхоза»
(опубликована повесть в 1932 году) замечает, как
течет зерно из рваных, кое-как завязанных
мешков, разъясняет колхознику о «симуляции»,
после чего бабы аккуратно латают «тару». А вот
директор «испеченного на скорую руку совхоза»
Усачев натыкается на дорожку из удобрений от
железнодорожной станции до склада (книга
смоленского журналиста Аркадия Глазкова «Земное
притяжение» - М.: Моск. рабочий, 1981).
Предлагает водителю самосвала сделать несложный
арифметический подсчет и отправляет уплотнить
борта. Эту операцию проделывают со всем
транспортом.
Вот Владимир Яковлевич со своими помощниками
«решили начать с хлеба». «Уже много лет, -
передает ход их размышлений А. Глазков, - земля
не видела настоящего ухода, не получала
удобрений. Навоз из года в год вывозили только
на ближайшие к фермам участки, дальним полям
доставался лишь помет пролетавших над ними
птиц». Эту же фразу про птиц мы слышим от
Дмитрия Прасолова, рассказ которого записал юный
Твардовский.
Таких параллелей множество: и в стиле
руководства, и в высказываниях, и в непрерывной
постановке новых задач, казалось бы,
неосуществимых – и обязательно решаемых. У них,
Прасолова и Усачева, порыв общий, мечта одна.
Уже в первом очерке я не умолчал, как меня
удивил Усачев, когда сказал, что сейчас ему
работать лучше, потому что он в большей степени
самостоятелен. И Прасолов молодому журналисту
«из области» Твардовскому на вопрос, чего бы
председатель пожелал больше всего, о том же
сказал: о самостоятельности.
Продолжая эти сравнения, трудно не соблазниться
и общностью «неутешительного служения»
руководителей хозяйств. Усачева упорно «уходят»,
а Прасолова и вовсе в роковом 1937 году (уже
после переезда А.Т. в Москву) посадили по
ложному навету. В родной колхоз он больше не
вернулся. И мы уже знаем, что хеппи-энда без
него не получилось у Рибшева.
Вот так... Будто ветер истории в лицо дохнул, и
жутковато стало. Ведь так и останется навсегда:
Дмитрий Филиппович Прасолов – «первый
председатель-самородок», а Владимир Яковлевич...
Нет, это не для семейного архива, а в историю
российскую, навечно. Первый на Смоленщине
настоящий новый Хозяин (так один очерк у А.Т. и
назван). И Усачев – ничем не хуже хозяин: и
знатный, и настоящий, и уже так обозначилось,
что… последний. Сам Владимир Яковлевич говорит,
что последнее их хозяйство осталось – почти не
тронутое, последний островок (как бы
«островитяне» Твардовского наоборот). То есть,
получается, финиш, конец всем этим «иллюзиям» и
мечтам (не только Твардовского) о «новой
социалистической деревне». Но вот зачем-то же
так совпало: одного остановили в 37-м, а другой
– как раз родился. Будто эстафету принял...
Самородок
Уже в этом году, в предпоследний день января,
случилась моя вторая поездка в «Рассвет». Как и
первая, имела она некий внешний повод:
приближающееся 70-летие Владимира Яковлевича
Усачева. И, конечно, в этот раз не собирался я
«разбираться», лезть в большую политику: юбилей
– дело особое. Но Владимир Яковлевич на
«датский» материал не был настроен и ни разу не
предупредил (без этого редко обходится) за всю
нашу долгую беседу: не для печати, мол.
За год с небольшим в кабинете его ровным счетом
ничего не изменилось, да и сам хозяин – будто
вчера расстались. Только чуть спустя показалось,
что говорить ему потруднее стало. Когда
расшифровывал диктофонную запись, голос порой
совсем неразличим становился. Иные места по
нескольку раз прослушивал, но отдельных слов,
особенно фамилий и названий разобрать не смог.
Своеобразный язык директора при цитировании
везде сохраняю. А вот с неспешной манерой речи,
где ключевые слова (в том числе из моих реплик)
как бы пробуются на вкус и слух, а затем
повторяются с особой утвердительной интонацией,
сложнее.
Нет, не разбрасывается человек словами. Не я
первый сетую, как сложно Усачева «разговорить»
вот так, «специально». Трудно было удержаться от
попыток несколько облегчить и ускорить процесс
говорения, и я порой сам предлагал «варианты».
Когда угадывал мысль, он энергично подтверждал
любимым своим «абсолютно», не соглашался –
звучало непримиримое «абсолютно нет».
И еще. Ни разу не полез директор ни за какой
бумажкой. Сколько вчера надоили и полвека назад
на трудодень получили, имена-отчества-фамилии от
первой учительницы до механизатора, который бог
весть когда в какой-то бригаде кусты корчевал.
Все эти годы, центнеры, надои, привесы, гектары
– компьютер надо – ни разу не полез за бумажкой.
А мы умиляемся, наблюдая по ТВ, как кто-то
четырехзначное на пятизначное в уме множит –
вундеркинд. Нет, не понимал я, что это за
голова, когда писал в прошлый раз: «самородок».
И это в 70 лет...
Первый мой вопрос был легкий и, в общем-то,
«нерабочий»: «Как дела?» (англичане подобным
образом просто здороваются). А Владимир
Яковлевич посмотрел, как я включаю диктофон,
поинтересовался, зачем это, и, услышав «вместо
блокнота», начал:
- Дела в сельском хозяйстве очень плохие. Очень.
В целом по стране. В том числе и в нашем
хозяйстве. С каждым годом увядает сельское
хозяйство. Это маленький островок – осталось
наше хозяйство, почти не тронутое до
сегодняшнего дня. Из 15 хозяйств в районе
прекратили свое существование, практически, 10
хозяйств, в семи вообще ни одной коровы не
осталось. Ни одной... Три хозяйства дышат
более-менее нормально. Наш «Рассвет», «Восток»
(Днепровский) и «Русь» - вот три хозяйства,
которые на плаву, которые показывают виды на
жизнь, если не в будущем, то в настоящее время.
У нас в хозяйстве ежегодно уменьшается
поголовье. Если раньше было 1030 коров, то
сегодня – 900. Из общего поголовья 3200 КРС
осталось 2400. Если было работающих в хозяйстве
400 человек, сейчас осталось 300...
В принципе, за тот год, что мы не виделись, эти
цифры не поменялись. Людей вот только заметно
убыло (было 330человек). И удивило меня, и,
честно говоря, от сердца отлегло, что опять
невпроворот сена, силоса, сенажа заготовили
(«полтора плана», а еще не прошлогодние даже, а
позапрошлогодние запасы грубых кормов имеются).
Что надои не только не снизились. а выросли на
100 кг (3300 от коровы). Что зерновых с гектара
22 центнера опять.
Но я ж помню, какое мокрое было лето, и осень.
За грибами считанные разы удалось выбраться
удачно, а так все мои места затопило, и сам
промокал насквозь зазря. Или как мы еле
изловчились картошку на своих пяти сотках
выкопать. Подгадали-таки день, когда хоть и
принимался, да так и не разошелся дождь. И то
мокрую взяли, из грязи. И сколько сушили потом,
перебирали – все равно погнило много. А тут
сельхозугодья почти девять тысяч га (из них
шесть тысяч – пашня). Как это может быть?
Притом, что есть такое мнение, будто земля у нас
«крайне плохая»...
Без чего жить нельзя
- Неправда, - Владимир Яковлевич замолчал, и я
подумал было, что опять слишком быстро настал
черед моей реплики, но он продолжил. – Земля как
была, так она и есть. С тем же содержанием
гумуса, количеством питательных веществ. У нас в
хозяйстве ни одной сотки, не говоря о гектарах,
- ни одной сотки не уменьшилось пахотной земли.
Ни одного кустика лишнего не выросло на пахотной
земле. Вся земля обрабатывается до единого
гектара, до единой сотки. И, как видите, урожай
есть.
- Кроме общественной земли, есть у людей свои
участки, огороды…
- Все запахивается, все засаживается. И земляные
культуры не ухудшаются, а улучшаются... С
основания «Рассвета», с 61-го года, мы
урожайность зерновых подняли с семи центнеров до
32-х (лучшие показатели).
- Как это удалось?
- Минеральные удобрения – раз. Известкование –
два. Фосфоритование – три... Клименко, когда был
секретарем обкома партии, на одном из активов
сказал: «Вот так надо работать, как работает
Владимир Яковлевич Усачев. В этом году сдал
государству ни много ни мало три тысячи сто тонн
зерна. Это столько, сколько сдали вместе взятые
Угранский, Темкинский, Велижский, Сычевский –
четыре района».
- Хорошо сказал. Вот у нас на Запад кивают, где
урожаи по 60 центнеров и больше, - так там в
иных местах земля куда хуже была. Они ее
сделали.
- В землю надо вкладывать, а потом с нее
требовать...
- И все-таки тяжеловато вам на 300 человек такие
площади обрабатывать, такое поголовье содержать.
- Тяжело тем, что на сельское хозяйство никто не
обращает внимания. Абсолютно! Что есть сельское
хозяйство, что его нет. Даже лучше, когда нет.
- Государство, скажем, избавилось от обузы.
Считает: нефть гоним – хлеб купим. Зачем
огромные деньги вбивать в землю, в село.
- Купим пока. Пока...
- Почему - пока?
- Нефть не бесконечна. Кончится – а всё заросло
уже, никого и ничего.
- Это к вопросу, как можно «в лесах» без
сельского хозяйства, хоть и нерентабельного,
прожить?
- Вообще, невозможно! В ближайшие годы придет
нам крах. Сейчас Польшу обставляет Америка
своими противоракетными средствами. Польша,
Чехословакия… Против кого? Россия полностью
окружена. И придет время – скажут: вот вам, а не
хлебушка! Мы сами руки поднимем!
- Когда Путин стал президентом, он, помню,
говорил, что мы лишь на 20 процентов себя
продовольствием обеспечиваем…
- Меньше, думаю. Сейчас меньше. И ни слова нигде
не говорят об этом. Хоть есть статистика.
- Да, проблем у села и связанных с селом сегодня
множество. А какую бы главную беду вы назвали?
- Это наше безлюдье, которое сегодня в целом по
сельскому хозяйству, в том числе и в нашем.
- То есть уменьшается сельское население,
вымирает?
- Народ вымирает, и народ бежит ближе к Москве…
Допустим, привести такие данные можно: из
неработающих, состоящих на учете по району,
имеется 735 человек; у нас таких – семь человек.
То есть у нас еще работают…
- Вообще, странно как-то получается. И вот
губернатор в интервью «МК» сообщил, что в
Гагарине закладывают фанерный завод, чтобы
уменьшить безработицу на селе. То есть крестьян,
выходит, нечем занять. Как это может быть?
Раньше из города постоянно и шефов, и
школьников, и студентов возили, потому что
рабочих рук не хватало. А теперь вот на селе…
безработица!
- Безработица. Потому что лучше я буду получать
по безработице до трех тысяч, чем зарабатывать
гроши тяжелым трудом.
- А вообще работа есть на селе?..
- Работы сколько угодно. В животноводстве, не
только в крупном. А так… Заработная плата очень
низкая. (То, что у нас пять тысяч, для села
неплохо, но нехарактерно). Лучше идти на учет
стать по безработице, чем работать.
- Им что – платят всю жизнь?
- До года. Потом ничего не платят. И это
устраивает.
- Я смотрю, перспективы у вас не радужные?
- Не радужные. Никто нам не ставит задачи. Как
нет нас… Никто не смотрит, сколько у нас
осталось работающих. И не считает. Сколько у нас
учеников в школах? Не считает. У нас (в
хозяйстве), правда, как было 4 школы, так и
осталось. Но сколько еще? Время-то уходит,
родители уходят, традиции уходят. Со старшим
поколением. И учеников меньше стало. Никогда ж
не посчитали и не привели пример. У нас было
пять средних школ в районе – осталось три:
Высоковская, Новодугинская и Днепровская. В этом
году еще две убудут – Высоковская и Днепровская.
Только Новодугинская останется...
Не посчитали, что в «Рассвете» как было 4 школы,
так и остается. Хоть с меньшим количеством
учеников, но пока четыре.
- Потому что есть работа – есть зарплата – есть
родители – есть дети…
- Вот газ провели – шум. Это не самоцель – газ…
- Все-таки стало лучше жить людям…
- Нет, не сказал бы. Наверно, не в газе дело.
- Нет такого впечатления, что раньше, когда не
было ни газа, ни сотовой связи жилось лучше,
светлее?..
- Намного. Намного… Рано или поздно мы все равно
придем к тому, что надо заниматься сельским
хозяйством. Это – основа основ, без чего жить,
дышать нельзя. Все эти самолеты, все эти танки,
все эти пушки… Это – пушки. А сама основа жизни
– хлеб и соль, без чего жить нельзя...
Смотрели в будущее –
и верили
Владимир Яковлевич так это сказал, что понятно
стало: не народную мудрость повторяет. Чтоб
такую простую вещь понять, человеку надо было
самому на той грани оказаться, когда «жить
нельзя». И Усачев подтвердил.
- Мне было четыре года, когда война пришла.
Детей при матери осталось – три дочки, я
четвертый и еще один приемный (мать от тифа
умерла, отец в партизанах погиб). Пятеро детей.
Голод сплошной. Первое, что начиналось весной, -
копать тошнотики, картошку, которая,
пропущенная, осталась от зимы. По четыре раза
перекапывали эту картошку, чтоб хоть один
клубень найти – этот тошнотик, как называли.
Сварить и съесть. Потом начинались листочки
первые – липовые. Где в округе были липы – все
сучья ободранные, обрезаны. И делали из этих
листочков лепешки, так называемые.
Потом следующий этап: подорожник появлялся.
Подорожник… Это лучшее для лепешек было месиво,
которое делали из подорожника. Потом щавель
появлялся. Ели щавель, тоже. Потом от лебеды
такой «щавелек». Вот наш основной был харч, на
чем мы жили. Не было ни козы, ни коровы –
ничего. Дом наш сожгли в деревне, и перешли мы
через реку к тетке. К тетке, которая от тифа
умерла. В ее дом мы перешли. Вот наша жизнь. Это
было конец первого года, второй, третий год –
три года.
- И ни магазинов, где купить, и не привозил
никто ничего, и не давал?
- Абсолютно. Можно сказать, как звери жили. Что
словил, что нашел – тем и сыт.
- Это вы так войну помните?
- Очень хорошо помню, хоть маленький совсем был.
Как в блиндаже жили. Помню, как первый снаряд в
блиндаж этот попал, так меня самоваром по голове
стукнуло – как сноп упал. Все помню…
И я говорил уже, что имел возможность убедиться,
что Усачев здесь нисколько не преувеличивает.
Жалко диалог наш целиком слишком много бы места
занял. Поэтому позволю себе некий монтаж из
фрагментов «автобиографии».
- У нас была семилетняя школа. Бывало, чтоб с
директором школы не встретиться, оббегал его,
круг делал на десять километров. Он был
обаятельный очень человек. Но вот такое чувство
было… уважения, почитания – чтоб даже не
попасться на дороге. Переговариваться с ним –
это представить не мог. Это и у всех такое
отношение было. Допустим, была Евдокия Семеновна
– учительница начальных классов. Жила от нас два
километра. Тоже встречали ее, как богиню. И
обходили около нее… Как богиню.
Вот что такое учитель. А сейчас учитель? Идет со
школы – за штаны тянут, за юбку. Курят,
наркотики тащат. Вот что такое учитель...
... Колхоз наш назывался «Рупор». Председатель -
Николай Иванович. При нем первая машина
появилась – полуторка. Он сам был и
председатель, и шофер, и всем, кем угодно. А я,
пацаном, был у него первым помощником. Раньше
его вставал и поздней ложился. Чтобы он разрешил
мне кататься с ним на этой полуторке. Я ему
стекла вымою, в гараже уберу, вычищу все в
машине, что она была как новая. Он тогда меня
брал. По полям, по фермам, какие были. Десять
свиней, десять коров, штук десять лошадей... Я у
него был как бы служащим. И он меня не прогонял
за то, что я верно служил. Можно сказать,
чему-то и научился. До самого техникума я был
при нем.
... Пахали тогда еще на конях. Соревнование,
помню, было среди колхозников: по 60 соток
вспахивали на лошади, на двух лошадях. Это очень
много.
... Поступил в Высоковский с/х техникум. Там
давались специальности птицевода и животновода.
Это, пожалуй, вся жизнь моя – техникум. Лучшие
годы прошли, памятные годы – с 52 по 56-й. Такие
же классы, такие же учителя, как в школе.
Только, что сейчас 50 лет прожить, так тогда –
четыре.
Наш директор был очень интересный человек. Он в
60 лет закончил второй факультет –
зоотехнический. Инженером-механиком был.
Охременко Терентий Елисеевич. Сейчас, у кого ни
спроси, это имя на слуху у каждого. Это был
неутомимый боец, неутомимый человек, который,
кажется мне, никогда не спал. Все ходил по
полям, по лугам, посадил сад – 36 га. Яблоневый.
В том числе я был у него подручным, главный был
боец, которому он разметку поручал.
Были у нас свиньи, коровы, лошади. 150 гектаров
земли. Инвентарь. Ну и мы все это обслуживали.
Стипендия – 16 рублей. В общежитии были плиты, и
мы могли готовить, если было что. Еще столовая
была. У кого денежки были, ходили в столовую.
Стакан чая стоил копейки. Я питался. С
удовольствием. А семья... До нашего дома было 36
километров. Сначала я ходил каждую неделю.
Потом, на третьем курсе, мама купила мне
велосипед. Я на велосипеде начал ездить. Зимой
потом стал через две недели ходить. На две
недели приносил картошки и жил...
(Подумал я здесь: вот у человека «самое
счастливое время» за всю жизнь – много ли для
счастья нужно? – П.П.)
... В 56 году, когда закончили, шло освоение
целины. И всех чохом – на целину. Только семь
(из 120) человек оставили в районе, меня в том
числе. Молодых специалистов, чтобы укреплять
сельское хозяйство Новодугинского района
(смеется). Лучших оставляли. Я, правда, не очень
хорошо учился, но считался хорошим
организатором. Своей группой руководил ...
практически, как вожак был. В техникуме приняли
меня в комсомол. Тогда не так просто это было.
... Три гола зоотехником работал. В Сутормино
(сейчас Сычевский район). Потом еще два
председателем колхоза им. Ленина (у Прасолова
был «Память Ленина». – П.П.) в Мальгино.
22 года мне было. Дали домик, маленький такой
(типа баньки), в котором раньше председатель
колхоза Медведев жил. А семья где-то в
Белоруссии. Сам он был зоотехник. Загнали как
30-тысячника. Ездил все время туда-сюда.
Отрекался: не буду работать. Освободили,
наконец. А я переехал уже с семьей. В Сутормино
присмотрел себе жену, медсестрой работала. Двое
ребятишек нажил – Сашу и Таню.
Было у меня две кобылы. На одной днем ездил, на
второй – ночью. Потому что надо было везде свои
глаза. Хозяйство было деревень около двадцати.
Две с половиной тысячи гектаров пашни.
Колхозников около двухсот. В основном, женщины.
Не хватало людей, нечем было платить
колхозникам. Некоторые трудодней вырабатывали до
тысячи. По десять копеек – в год получалось
около ста рублей. Старыми деньгами. Ну и зерна
килограммов 120. Жили за счет своего хозяйства,
огорода.
(«Три мешка, грубо говоря, за все труды! –
удивился я. – Смешно и дико...»)
- Дико, - повторил по своему обыкновению Усачев.
– А пели, плясали, детей рожали, радовались...
Одним днем нельзя жить – смотрели в будущее и
верили. В этом их смысл жизни был. И были
хорошие колхозники. Знатных не было еще. Но
особенно молодые девки на ферме замечательно
работали. Замечательно... Теперь нет таких.
Тогда строили арки. При въезде в колхоз и я
поставил такую арку. Приметную. Но первое самое
– построил клуб. Лес у нас был хороший.
Кондовый. Гектаров 100 леса. И вот я рубил этот
лес. Были мужики, возили. Построили. Клуб был,
как... Ну, уж не такой, как церковь наша. Куда
добротней. Карнизы подогнали, пандусы резные,
наличники. Чтоб народу было, где собраться.
Думал, как там провести время очень хорошо.
Потом уже строил шохи, навесы для зерна...
Когда на новый совхоз, на «Рассвет», поставили,
боялся, что не справлюсь... Тесово – раз,
Докучаева – два, «Рассвет» наш, куст этот, -
три, Селище – четыре, Капустино – пять, Рябинки
(Княжино) – шесть. Шесть колхозов было
огромнейших. Когда создавались мы, земельная
площадь составляла 30 тысяч га. Что вы думаете,
дороги здесь были? Только пешочком. В любую
сторону. Единственная была дорога – железная,
которая с Вязьмы на Сычевку-Ржев. Единственная.
Больше никаких дорог не было. На посевную нам
танки выделяли семена возить. На район,
по-моему, 14 «тридцатьчетверок»... Ни раций, ни
сотовых, ни полсотовых...
На этом, пожалуй, остановлюсь. О «Рассвете» за
долгие годы писано-переписано. Книга есть, о
которой упоминал, хоть и мало здесь одной книги.
Тем не менее, уже слышу недовольный голос
редактора (и справедливо): «Журнал не резиновый.
Куда такие кирпичи?!». Действительно, пора
сводить концы, хоть и жалко комкать.
Пожалуй, здесь нельзя не вернуться к началу: к
Твардовскому, к Рибшеву, к первому председателю,
да и ко многим другим, имена которых до сих пор
помнят и чтят на Смоленщине. Что двигало и
движет этими людьми, для которых давно и
безраздельно «первым делом самолеты»? Думаю, и
понятия «личная жизнь» для них не существует.
Перечитайте хотя бы то, что сказал здесь Усачев.
Сказал он даже много больше, чем вошло в
материал, но он ни разу... не отвлекся. Ни на
что. Только дело. Но толкуемое необычайно широко
– как долг и обязанность человека по-человечески
жить на земле, бережно и по-хозяйски относиться
к ней – кормилице. Для этого всё. Это и есть его
жизнь - единая, полная, нераздельная, бессонная.
Счастливая ли? Кто-то, конечно, усомнится в
этом. Но я думаю, и Усачев, и все другие
прославленные наши «хлеборобы» ответили бы
сегодня так, как ответил Твардовскому Дмитрий
Прасолов: «Все это прошло на моих глазах и при
мне. О себе скажу одно. Я стал человеком,
которого, не хвалясь сказать, знают и уважают не
в одном Рибшеве. Я развернул свою карьеру, не
выезжая из деревни, где родился, где назначалась
мне, по обычаю, безвестная и темная жизнь. И
если я как-никак справляюсь с огромным
хозяйством в полтысячи дворов (говорят, не плохо
справляюсь), то что мне было делать в одном
своем дворе, да и какой там двор! Этого я теперь
не умею и представить».
Вот и Усачеву тесна и скучна жизнь «в одном
своем дворе», к которой пихают. Убогой кажется
ему та моргунковская мечта: «посеешь бубочку
одну, и та - твоя». Какая там «бубочка»! Он
всегда мечтал и мерил жизнь другими категориями.
Его жизнь - в тысячах осушенных и обихоженных
гектаров. В десятках тысяч упитанных коров и
бычков. В сотнях тысяч тонн молока, зерна и
мяса, в этих фермах и КЗСах, домах и дорогах...
И в миллионах людей, которые рядом и за много
километров все эти долгие годы трудились,
отдыхали, растили детей, занимались личной
жизнью благодаря бесконечным делам, заботам,
щедро и безвозвратно потраченным нервным клеткам
директора Усачева. Это ведь не просто так он
сказал мне о своих убеждениях, которых не менял:
«Во имя народа и все для народа». Для него
никакая это не иллюзия. А коль это так, не
бывать и «последнему председателю» на этой
земле.
Впрочем, это уже следующая тема – послеюбилейная.
А пока – с круглой датой Вас, Владимир
Яковлевич! Уверен, все наши читатели
присоединяются к этому поздравлению и желают Вам
всего самого наилучшего, ведь Вы всегда давали
нам то, без чего жить нельзя.
 
|
|
