ИЗГНАННИК ПОНЕВОЛЕ

По возвращении в прошлом году из Санктъ–Петербурга я случайно попал в Смоленскую областную библиотеку имени Твардовского, где проходили перевыборы председателя писательской организации. Но пробыл я там совсем немного – минут десять – и был с позором изгнан – как злостный клеветник, охаявший на всю область автора 15-ти поэтических сборников, лауреата многих литературных премий Виктора Смирнова, фигуру довольно известную в писательском мире Российской Федерации.

Я был ошарашен, никак не мог понять, в чем дело и о какой такой клевете может идти речь, если, насколько помню, я никогда не писал о Викторе Смирнове.

Но мое замешательство оказалось совсем недолгим. Буквально через минуту после того, как я покинул литературную гостиную, ко мне подбежала какая-то девушка. Глаза ее гневно пылали.

– Вы старый истоптанный не зашнурованный ботинок, и вам ли судить о прекрасном, судить о поэзии, судить о Викторе Смирнове!? – резко бросила она мне в лицо и, помахав перед моим носом какой-то задрипанной газетенкой, презрительно добавила:

– Вот, возьмите на память, господин Г.! – и не успел я раскрыть рот, как она куда-то исчезла, оставив мне уже кем-то зачитанную до дыр «Искру»! Развернув ее, я не поверил своим глазам – на последней странице, действительно, была помещена «моя статья», где я в пух и прах разносил автора «Языческой пляски».

Скажу больше, я слабо был знаком с творчеством Виктора Смирнова, а то немногое, что я читал у него, вне всякого сомнения, говорило о большом таланте этого далеко не ординарного автора.

Однако разобраться тогда во всём, что происходило вокруг его имени, мне было не под силу.

Конечно, я мог пойти к редактору газеты «Искра» и попросить его показать мне «мою рукопись», где, видимо, должна была бы стоять и моя подпись, но сразу скажу: он ее не нашел бы, так как о самом существовании этой газеты я узнал только после инцидента в областной библиотеке. И еще – и это было бы справедливо – я мог бы подать в суд на редакцию и легко выиграть дело, потребовать опровержения в печати, но, как говорится в народе, что написано пером, того не вырубить топором. Кто подставил меня, написав эту статью, пока остается в тени. Больше всего меня угнетало другое – в глазах Смирнова я выглядел не совсем порядочным человеком, а что может быть хуже?

Но, в общем, факт этой кем-то ловко подложенной под меня газетной статьи легко объяснялся: уж очень много плохого писалось тогда об авторе «Языческой пляски» и крайне редко хорошего. Было видно невооруженным глазом, что идет травля. Длится она уже многие годы, чем-то напоминая не совсем потухший вулкан, который в зависимости от политической конъюнктуры то ярко возгорается, то постепенно затухает.

Апофеозом этого глумления стала чем-то напоминающая из себя донос брошюра Анатолия Запрягаева «Академик из Киселевки». Почему – академик? Да потому что Виктор Смирнов – хотел бы этого Запрягаев или нет – действительно являлся членом Петровской Академии наук и искусств в г. Санктъ–Петербурге.

Но автор этого грязного пасквиля специально иронизировал, чтобы принизить в глазах читателя обладателя столь высокого звания, что, между прочим, представляло собой большую честь для Смоленщины. Но ко всему этому я еще вернусь.

А тогда, по выходе из литературной гостиной областной библиотеки, я был надолго выбит из колеи, хотя, конечно, я мог бы вернуться туда и попытаться объяснить, что произошло недоразумение, что ни я, а какой-то совсем другой автор у этой злосчастной статьи, и даже, вполне возможно, он находился в том зале.

Но кто стал бы меня слушать? Литературная гостиная гудела тогда, как встревоженный улей. Я слышал в коридоре гневный голос Анатолия Запрягаева и не менее гневное заявление известного смоленского поэта Алексея Мишина. Но большинство голосов по всему внутреннему настрою поддерживало кандидатуру Виктора Смирнова, который и был почти единогласно избран вновь председателем смоленской писательской организации.

Собственно, такое и должно было случиться: Виктор Смирнов, без сомнения, самый даровитый среди них. Я уж не говорю о том, с какой теплотой отзывались о его творчестве Валентин Распутин, Виктор Астафьев, Василий Белов, Валерий Ганичев, Виктор Боков и другие известные литераторы России.

Но лично я не сразу пришел к такому пониманию. Потребовалось несколько месяцев не просто беглого просмотра, а тщательного изучения всех его 15-ти сборников. А так как речь шла не только о поэзии, мне пришлось побывать и в смоленской прокуратуре, куда неоднократно обращался со своими жалобами Запрягаев, придавая им оттенок чуть ли не первостепенной государственной важности.

Если собрать вместе всю эту его словесную дурь, что касалась так называемого растранжиривания Смирновым бюджетных средств, продажи частному лицу уже давно отжившей свой век писательской «Волги» без задних колес, а также упоминания о том, что Смирнов, получив излишнюю зарплату за 15 рабочих дней, купил себе кирзовые сапоги с портянками и после бани, под тараньку, выпил четыре бокала пива с какой-то подозрительной, далеко не литературной личностью, – то складывается впечатление, что у автора брошюры «Академик из Киселевки» изрядно поехала крыша.

Самое забавное, что все эти «факты чуть ли не первой государственной важности» были подкреплены красноречивыми фотографиями, где можно было увидеть автора «Языческой пляски» в кругу своих знакомых выпивающим, наливающим, закусывающим. Все мы выпиваем, наливаем, закусываем, но кто вел тайные наблюдения с фотообъективом за председателем смоленской писательской организации, чтобы эти фото оказались в буклете Анатолия Запрягаева? Об этом не сказано ни слова. Да и сама брошюра, без каких-либо отправительных данных, имеет такой же, как и все эти фотографии, заговорщический вид. Непонятно, какая типография отпечатала этот пасквиль, кто редактор, какое издательство? А главное, конечно, кто профинансировал эту «телегу»?

Когда я спросил об этом Запрягаева, он только пожал плечами.

Где он только ни появлялся со своим портфелем, туго набитым этими брошюрами?! В областной администрации, городской мэрии, в универсальной библиотеке, филармонии и даже в музеях. Но его попытки расшевелить общественность своей «сверхпотрясающей» брошюрой не имели успеха. Полистав «Академика из Киселевки» и сострадальчески взглянув на автора, люди возвращали эту брошюру, не проявив к ней ни малейшего интереса. И тогда ее автор начал атаковать правоохранительные органы.

Просто диву даешься, каких нервов стоило работникам смоленской прокуратуры, у которых и без того дел по горло, выслушивать весь этот бред, и не только выслушивать, но и проверять все эти высосанные из пальца факты. В конце концов, про подателя сих бумаг было сказано, что его глубокое копание под Смирнова не стоит ломаного гроша. И тогда наш мученик, зная, что я сотрудничаю с центральными изданиями, обратился в мой адрес. Вот так и познакомились.

Запрягаев много раз бывал у меня дома. Рассказывал, что пришел к стихам прямо от станка и, хотя много мог добиться на своем рабочем поприще, двинул в поэзию, где на благоприятной волне 90-х издал, конечно, не без помощи Смирнова, несколько поэтических сборников и, снова не без помощи того же Смирнова, стал членом Союза писателей России. Правда, художественная значимость его стихов, как у большинства графоманов, оставляет желать лучшего. Но в глубине души он, видать, считал себя великим, но пока еще не признанным поэтом. Ему громко аплодировали в Вязьме, Велиже, Темкино и еще на одной крупной свиноферме, где он активно выступал со своими стихами-виршами.

Смирнов ему много в этом помогал и даже взял его к себе на работу. Так, не имея никакого литературного или хотя бы гуманитарного образования, Запрягаев стал штатным литсотрудником.

Да только, в благодарность за всю оказанную ему поддержку и честь, Запрягаев оказался Тартюфом. Наблюдая за травлей Смирнова, он понимал, что в случае его переизбрания у самого него есть шансы занять председательское кресло, а там, если ему повезет, и он выйдет на Москву, то, возможно, станет самым главным начальником всех писателей Российской Федерации. Вот тогда его будет читать вся страна. Но и тут он потерпел фиаско: Смирнов его просто уволил, видимо, достал тот его основательно.

Однако Тартюф не сдавался – он подает в суд, и его восстановили на работе. Возможно, с юридической точки зрения это было правомерно, но чисто с человеческой такого «помощника» уволил бы любой начальник.

Свою личную трагедию, связанную с увольнением, он стал превращать в фарс, дескать, совершилась самая страшная несправедливость на свете: его, крупного поэта, чьи стихи с таким вниманием слушали в районных и сельских клубах, оставили без куска хлеба. Читая его брошюру, кажется, что вся земная ось вращается сегодня вокруг этой темы, почти на каждой странице своего непомерно раздутого буклета он говорит о своем увольнении как о чуть ли не самом страшном преступлении двадцатого века.

15 лет прошло с тех пор, и на протяжении всех этих 15-ти лет Запрягаев собирал компромат против своего начальника, пока не достиг своей главной цели – выхода в свет, правда, без опознавательных знаков, своей грязной брошюры «Академик из Киселевки». Конечно, можно по-разному интерпретировать напраслину Запрягаева. Но когда речь идет о крупном поэте Викторе Смирнове, и, я думаю, каждый со мной бы согласился: если ты взялся его раздолбать, то нужно начинать с его творчества, и на этой основе доказывать или художественную несостоятельность его стихов, или полное отсутствие таковой, и уже потом всё остальное, включая, как говорил Аркадий Райкин, и некорректное поведение в общественном транспорте.

Ведь не говорим же мы о Пушкине как о бабнике и не заостряем свое внимание на том, что Лермонтов, несмотря на всю свою гениальность, был откровенным циником, а Есенин – пьяницей и дебоширом, я уже не говорю о слабостях Чайковского, – не этим прославились наши классики, а своими бессмертными творениями.

Да, и в Библии об этом хорошо сказано: «что ты смотришь на соринку брата своего, а бревно в своем глазу не замечаешь?» (Матфея 7–3). Все мы грешники, все с недостатками.

Творчество Смирнова – вот что меня больше всего интересовало, а не разная дребедень о нем.

Правда, в газетном материале, где на учете каждая строчка, почти невозможно полностью высветить всё многообразие его поэтического творчества, и все-таки частично я хотел бы коснуться его отдельных моментов.

Если внимательно – от сборника к сборнику – проследить его становление как крестьянского поэта, то его самобытный талант вырисовывается во всю свою богатырскую ширь довольно колоритно.

И действительно, если у одного автора рассказ о себе занимает чуть ли не всю страницу, Смирнову достаточно несколько строк.

Нас было пятеро в избе,

А печь всего одна.

Но одинаково к себе

Манила всех она…

Из истоков народных, из самых его крестьянских глубин берет начало его творчество, поражая порой своей разухабистой удалью широкой русской натуры.

Разве в чистом поле плохо

Развернуть судьбы гармонь?

Озаряет глубь эпохи

Гривы бешеный огонь.

Но основная его мысль – Россия, ее взлеты, падения, беды. Он думает о ней постоянно, «даже в своем горестном гнезде, где висят печальным пуком пять писем на гвозде от сына и от внуков». Очень волнующие строчки!

Они порождают и другое обобщающее четверостишие, наполненное глубоким состраданием:

А на уме одно:

Как там они, родные?

Глядит, глядит в окно

Крестьянская Россия.

И ещё – говоря о России, он старается философски осмыслить ее историческую сущность, и хотя это невероятно трудно, он находит такие строчки:

Былую Русь не воскресить из праха,

А будущее – темного темней…

Да, тяжела ты, шапка Мономаха,

Но ленинская кепка тяжелей.

Очень часто его художественный поиск достигает вершин:

Осенний день. Дожинки.

Конец – труда венец.

На слабой паутинке

Висит ее творец.

Всего четыре строчки, а какая глубокая мысль скрыта в них. Как, например, в этих, с неожиданным поворотом и надолго запоминающихся:

Лодку взмах весла торопит,

Спичка гаснет вдалеке,

Словно кто младенца топит

Ночью темною в реке.

А книга «Языческая пляска» – настоящий поэтический кладезь, соприкасаясь с которым открываешь каждый раз для себя что-то новое, неповторимо сокровенное:

Наверное, пришла пора

В ночи, когда весь мир безмолвный,

Держать на кончике пера

Раскаты грома, вспышки молний.

И, несмотря на целые бури, которые время от времени разыгрывались вокруг его имени, Смирнову каким-то чудом удавалось удерживать на кончике своего пера всю красоту и многогранность поэтического мира.

И не может сразу не броситься в глаза, когда знакомишься с его сборниками, его неотделимость от России, которую он видит не только в розовых одеяниях и где красный цвет уже не является преобладающим.

Вот так он говорит о канувшей в Лету доперестроечной Руси:

А поезд вдаль бежит,

Из глаз лучи косые,

А там, в гробу, лежит

Не кто-нибудь – Россия…

Потрясающие строчки! А главное в них то, что к прошлому возврата нет, и это надо воспринимать как данность и прикладывать совсем иные, новые усилия к возрождению России.

И поэт писал об этом выстрадано и смело, с надеждой на лучшее будущее для России, для Руси святой, которую он воспевал в своих стихах.

Но те, кто еще цеплялся за старое, вспоминая свои партийные привилегии, встречали эти дерзкие строчки Смирнова в штыки, видя в них опасное и непростительное вольнодумство, идущее вразрез с их рутинными представлениями и закоснелыми понятиями.

Смотришь на пожелтевшие подшивки газет и сколько в них можно встретить имен тех, кто считал себя убежденными коммунистами, среди смоленских писателей, журналистов, преподавателей вузов и т.д. И когда поэт приветствовал новую демократическую Россию без «серых бушлатов и троек», они приходили в ярость, обвиняя его в предательстве. А он безоглядно встретил ветер перемен и нес его  на крыльях своих стихов, пока тот не подул в другую сторону…

В этот период его, мятущегося, страдающего, редко кто поддерживал, и надо было обладать ему немалым мужеством, чтобы всё это вынести и продолжать бороться своим поэтическим словом за свои духовные и художественно-эстетические идеалы, пускай и низвергнутые, но живущие в его душе.

И поэтическое слово становилось у него всё отточеннее, острее: 

Вот он луг, где вволю покосили

Руки деда, а потом отцы…

Черный ветер рыщет по России,

Рушит избы, храмы и дворцы…

Смирнов – мастер художественного слова, хорошо владеющий рифмой, а самое главное – формой самого стиха, умеющий почти в каждое свое четверостишие вложить глубокий смысл:

Простилась даль с веселостью вчерашней,

До боли недовольная собой.

Народ прозрел, а это очень страшно

Для тех, кто мыслит, что народ слепой.

И в то же время он и лирик – чувственный, нежный, проникновенный, и вместе с тем по-смирновски дерзкий и озорной:

Если уж полюблю –

Полюблю не пасуя:

Я тебя погублю

И себя не спасу я.

О Смирнове как о всяком крупном поэте можно еще рассказывать и рассказывать, и очень жаль, что те, кто пишут о нем недоброжелательно, не замечают или, вернее, не хотят замечать всё самобытное и прекрасное, что заложено в его поэзии.

Лучшие из его стихов, которые пришлись по сердцу миллионам российских читателей, почти всегда враждебно встречались его литературными противниками. Дело даже доходило до комизма.

Некоторые из его недоброжелателей скупали в киосках Смоленска центральные газеты с его стихами и выбрасывали их, выливая при этом на Смирнова ушаты грязи. И это в то время, когда в Москве вышли два очередных тома популярной энциклопедии «Лучшие люди России», и там – среди достойных имен – имя талантливого смоленского поэта Виктора Смирнова.

Узнал я и о том, что после громкого скандала, вызванного подлой брошюрой Запрягаева, на общем собрании смоленских писателей Смирнов был единогласно избран делегатом XII съезда Союза писателей России. И что интересно, в эти же дни в Смоленске прошел другой съезд - союза российских писателей. О чем там шла речь, я точно не знаю, но мне передали, что снова затевается какая-то грязная травля против Виктора Смирнова, достойного земляка и ученика Александра Твардовского. А он, несмотря на всю эту мутную волну, продолжает успешно работать над своим новым поэтическим сборником.

Не пора ли, господа, утихомириться и вместо всей этой свистопляски, связанной с автором «Языческой пляски», устроить литературный вечер, посвященный его творчеству.

А так как автор этих строк против собственной воли и не зависящим от него обстоятельствам, оказался вовлеченным в этот мутный водоворот местных литературных разборок, прошу этот материал считать ответом на публикацию пасквиля «Клевета из-за угла» в газете «Искра», к которому, как видно из выше изложенного, Г. не имеет никакого отношения.

2008 год.