Смоленск литературный

Виктор Деренковский

Памфлет

Человек, лицо которого казалось несоразмерно вытянутым по причине высокого лба и длинной рыжеватой бороды, озираясь по сторонам, словно предчувствуя, что с этого момента будет происходить что­то нехорошее, боязливо скрылся за входной дверью, войдя в здание, стоящее на улице Киреева. Это было единственно приличное здание, длинное и прямое, как горизонт. Вошедший был одет в длиннополую шинель покроя времен крестьянской реформы из темно­зеленого сукна и в высокие хромовые сапоги, доступные лишь людям состоятельным.  Пройдя через полутёмное фойе, освещенное одной восковой свечой и одной электрической лампочкой, которая, несмотря на прогресс в энергетике, давала света не больше восковой свечи, человек свернул в коридор налево, будто у него был план расположения приёмных окон и кабинетов. Он не обратил внимания на полутьму, и все, кто когда­либо входил в это здание в поисках справедливости относительно своих нужд и треб, также никогда не замечали плохого освещения, особенно при выходе в силу беспросветного настроения, полученного в результате ответа, явно склоняющего обиженного к суициду. Возмущаться одному гражданину относительно какого­либо беспокоящего его предмета, если остальные граждане считают это нормой и остаются невозмутимыми, ни на что не похоже и просто бесполезно, считал новый посетитель.

В здании всегда был полумрак, как в придорожной часовне, оставшейся без ухода. Просителей, записавшихся к назначенному времени и пришедших без записи, стремящихся неделями и месяцами попасть на приём к чиновнику или чиновнице, освещение не беспокоило. Разве хорошее освещение хоть чем­то могло помочь людям, когда их дела касались выживания? Потёмки были образом существования людей, превращая географические координаты в захолустье.   Стремление к яркому и красивому ­  доступно не всем.

Электроэнергию, ради идеи экономии, не имея никакой конкретной цели, берегли, как зеницу ока, или ради запредельной цены на данную потребность.  И никому не позволено было знать,  на что  сэкономленная энергия расходуется и расходуется ли она на что­нибудь вообще.  Один чудаковатый гражданин, инициативы которого поддерживал муниципалитет, в этой связи публично высказал претензии к щедрости солнца и собирался теоретически доказать расточительность светила и необходимость уменьшить его пыл,  заставить солнце светить с одинаковой интенсивностью и летом, и зимой, чтобы избежать энергетического перекоса. Жители передового района имели своё мнение по поводу экономии киловатт, глядя на четырехзначные цифры в платёжках за электричество. Поэтому солнечный проект «придурковатого» гражданина грел их души летним зноем. Платить за тепло меньше, чем положено, возвращало граждан к забытой идее построения коммунизма. Каждый житель района, имеющий хоть какое­то образование, в душе понимал, что летом электричество расходуется меньше, а зимой его расход возрастает, компенсируя кратность дня, но платежных выводов из этого абсолютно не следовало – платили всегда чрезмерно, независимо от сезона. Любые строгости в районе устанавливала Глава. Тусклое освещение было для неё бесконфликтной ситуацией.

Странный посетитель остановился у первого попавшего окна.  В глаза бросалось, что окно было вырублено в стене, как прорубь в замерзшем озере, нетрезвым любителем зимней рыбалки. Окно полностью соответствовало   конт­рольно­кассовому стилю, оно смотрело в коридор сваренной в решетку металлической арматурой и мутным стеклом, словно глаз с бельмом. Над окном золотой краской было написано «Одно окно». Окно, действительно, было одно на всей прямоугольной площади стены.

­ Вы представляете «Одно окно»? ­ обратился человек в хромовых сапогах к гражданину, находящемуся за стеклом и решеткой. Заглядывая внутрь помещения, человеку пришлось согнуться в полтела, как на уроке физкультуры.

­ Не я один, ­ ответил человек за стеклом и назвался:  Хлебов Анатолий Андреевич,  Ваш покорный слуга.

­ Николай Щедрин, представился человек в шинели.

­ Простите, не расслышал, Вы Щедрин?  Или вы от Щедрина? – заговорил человек за стеклом.

­ Салтыков­Щедрин, Михаил Евграфович, ­  повторно представился посетитель, оставаясь стоять согнутым у окна и показывая свою голову в окошко.

­ Вы Салтыков от Щедрина? – переспросила голова за окном. ­  Скажите, наконец, понятно: кто Вы и от кого: Вы Щедрин от Салтыкова или Вы Салтыков от Щедрина, и кого тогда представляет собой Михаил Евграфович? ­ рокотал за окном требовательный голос.

­ Я из «Отечественных записок».

­ Припоминаю. Вы писатель? Пишите о войне. А разрешите спросить, о какой?  Отечественной или войне двенадцатого года с французами, ­ звучал неутомимый голос.

­ Я пишу о чиновниках, их службе, делах и проделках. Мне эта тема знакома более темы войны.  Хотите, напишу и про Вас? ­ сказал посетитель, не разгибаясь.

­ Пишите. Всё равно   ваше сочинение никто читать не будет.     

­ Это почему? Я обещаю написать правдиво и честно.

­ В этом и беда. Что пишут о нашем брате ­ чиновнике правдиво и честно, нам читать запрещено. Если узнают, что мы читаем независимую прессу, незамедлительно выдвинут обвинение, обвинят нас в недостатке патриотизма. Да мало ли, в чем ещё могут обвинить? Могут даже снять с должности. И не дай Бог, если Боцман и Авдотья Никифоровна воспримут это, как личное оскорбление.

­ Разве у вас пароходное производство?  Зачем вам Боцман?  А Авдотья Никифоровна, видимо, кок? Только женского пола. 

­ Боцман ­ это у нас ни фамилия и даже не должность. Это имя нарицательное, как Зевс  в Древней Греции.   Авдотья Никифоровна на этом сладком месте  ­  Фортуна.  С ними лучше дружить!

   ­  Что Вы  пристали ко мне с расспросами? ­ вдруг ни с того, ни с сего взбеленился  регистратор.    ­ Хватит, не задавайте лишних вопросов. Говорите, зачем пришли?  Иначе у меня начнется обед. И ваше дело будет отложено на неделю.

­ Я принес документы на регистрацию недвижимости.

­ Что является вашей недвижимостью?

­ Земля.

­ Много?

­ Да нет.

­ Сорок тысяч.

­ Что?

­ Сорок тысяч, и земля будет вашей собственностью. Размер участка не имеет значения.

­ А что имеет значение?

­ Сорок тысяч. Боцман сказал, что это не большая плата, и  Авдотья  Никифоровна согласна с его мнением. У неё опыт расчетов с советско­комсомольских времен – самый передовой.

­ Я уже купил землю. Мне надо только зарегистрировать её в собственность.

­ Сорок тысяч или идите в суд и там доказывайте, что Вы её купили.  Пусть суд подтвердит, что вы землю купили, а не украли или не захватили самостийно. Вам всё понятно? Не занимайте моё время и не отвлекайте меня от работы. Я вам говорю русским языком – вот Вам конверт, кладите в него сорок тысяч, и через неделю земля будет Вашей собственностью на вечные времена. Вместе с землей Вам выдадут свидетельство, составленное по полной форме. Владейте, на зависть неимущим.

­ Кто  установил такую подлую прибавочную цену и на каком основании?

­ Не знаю. Может,  Боцман или кто­то до него, так уж сложилось, хотя до него не может быть. Он на своем месте сидит лет двадцать, а то и больше. Премудрый человек. Всех пересидел и еще пересидит. Мне до этого нет дела, я всего лишь клерк.  Мне спущен план. Клерк задрал голову к потолку и туда же протянул правую руку, выставив указательный палец. Взгляд Михаила Евграфовича последовал за указательным пальцем и уперся в потолок, покрашенный белой известковой краской. На потолке никакого плана не было видно.

­ Так где же хранится Ваш план, уважаемый? – спросил Михаил Евграфович.

­ Как выйдете из дверей здания, поверните на запад и следуйте прямо по улице, никуда не сворачивая, домов через десять­двенадцать Вы будете на месте. Но сами туда деньги не носите. Греха не оберётесь. Это моя обязанность. Я дорожу своим местом и не намерен действовать против установленных правил. У меня список. Я его ни обойти, ни изменить не могу. Вы в списке. А как Вы в него попали, мне неизвестно. Я придерживаюсь факта. Вас, прежде чем вы зарегистрируете свою недвижимость,  зарегистрировали в этом списке. С вас сорок тысяч.

­ Кто ещё занесён в ваш список? – спросил посетитель.

­ Список не мой. Этот список распространяется по всем административным службам, и составляется он на верху ­  регистратор вновь задрал правую руку к потолку. ­ Тем, кто в этом списке, не позавидуешь. Его составил юрист. Он от лица Боцмана всем чинит препятствия, опираясь на законы. У нас, чтобы жить без проблем, нужно платить. Людей хотят приручить.  Пусть живут, как все – платят и молчат. Естественно, Вы писатель, Вы в списке. Вот журналисты, вот правдоискатели, вот предприниматели – у всех разная такса. К Вам ещё отнеслись по­ божески. Что Вы капризничаете?  Посмотрите на цены предпринимателей. Ума лишиться можно.

­ А кого в списке нет?

­ Чиновников. У них солидарность. Знаете, такое замечательное свойство – услуга не за деньги, а за услугу. Всё по­братски. Замечательное установление!

­ У каждого произведения есть автор. Кто же составитель вашего списка? – спросил Салтыков­Щедрин.

­ Я Вам уже ответил, что список не мой. Я им пользуюсь в служебных целях.  Направление в суд – это патент Боцмана. Суд – это выигранное время для него и потерянное для Вас, это его месть за уклонение от его требований, за неподчинение установленным правилам. Полгода времени Вы точно потеряете в суде. К тому же решение суда можно оспорить и не один раз, и не по одному поводу. Такова практика муниципалитета. Так будете платить или пойдёте в суд?

­ Почему в суд?

­  Есть у Вас в суде свой человек? – не обращая внимания на ответ посетителя, регистратор издевательски переспросил. ­ Нет? Вам не позавидуешь.

­ Это почему?

­ Я смотрю на вещи через трубу. Не сквозь трубу, а поперек её, ­ сказал регистратор. ­ Мой взгляд подчинён закону о регистрации – регистрируемый объект рассматривается, как призма со многими плоскостями. Призмами нас не обеспечили, и я выбрал трубу, смотрю поперек её.

­ Мне понятно, ­ сказал Михаил Евграфович. – Труба, так труба. Вы не собираетесь регистрировать мою недвижимость?

­ Как Вы догадались, любезный?

­ А при Советах было так же? – не зная зачем спросил Михаил Евграфович,

­ Не знаю. Я тогда был школьником. Нас не учили задумываться над жизнью. Мы верили в коммунизм. В этом был смысл нашей жизни. Мне тогда казалось, что мы живём бессмысленно. И учение о коммунизме только подтверждало это.

­ Ваши граждане, господин клерк, чуть глуховаты и не столь красноречивы, но не слепы, ­ сказал Щедрин, выслушав исповедь клерка. ­  Они хорошо могут разглядеть происходящее   даже в полутьме, всё замечают, и кто такой Боцман, они тоже знают.

Михаила Евграфовича не сильно опечалила неудача с регистрацией земли.   Про себя он понял, что ему нужно идти в суд. Своих людей у него в нашем суде не было. Но суды он знал хорошо из прошлой своей жизни при монархе. Его удивило, что за сто пятьдесят лет в жизни российских чиновников ничего не изменилось, несмотря на технический прогресс и смену политических режимов.  Он надеялся на свою писательскую известность и на сочувствие к возрасту.

Январь 2015 года,

город Рудня,

Смоленская область.