На заре журналистской карьеры казалось (думаю, не одному мне), что ничего проще нет, чем оценку человеку поставить за его дела. Хотя бы самую общую: скажем, плохой человек или хороший. Но сколько раз на этом обжигался: кто в материале недавно вышел сильно положительный, сегодня, смотришь, – хуже не бывает, и наоборот. От тюрьмы да от сумы не зарекайся, добрая слава лежит – худая бежит и т.п. В результате пересечения всевозможных и безусловных народных мудростей непременно крутая каша заваривается. Об одном и том же человеке от разных рассказчиков наш брат-журналист такого наслушается (всегда так бывает, когда личность в коллективе обнаруживается: она всем свет застит) – прямо, толпа всевозможных типов, а не один нормальный герой (или хулиган, или подлец, или пьяница-тунеядец). И сколько ни пробовал собственноручно из всего услышанного объективный портрет сотворить – всегда конфуз получался. А если уж совсем в героя очерка влюбишься (в таких случаях – непременно очерк, никак не меньше), дотошно всё раскопаешь, скажешь себе с чувством исполненного долга, как советовал один хороший советский писатель: «И это всё о нем» – тогда беда. Хорошо, если и сам твой положительный герой только здороваться перестанет. Вот такая она непростая штука – жизнь, в том числе журналистская.
Перебирая «макулатуру», нашёл несколько старых блокнотов. Полистал. Странно – почти ничего не опубликовано...

Кошка помешала
Как-то повезло мне в одном хозяйстве наткнуться на идеального передового механизатора. И не пьёт, и не курит, и спортом занимается, и партийный, и наставник, и жена с высшим образованием в сельсовете сидит, и у самого подсобное хозяйство крепкое, и немощным старикам огороды пашет. Ну, прямо, идеально для рубрики «Коммунист и его дело» или, там, «Прорабы перестройки», которых чаще из пальца приходилось высасывать в отделе партийной жизни «Рабочего пути».
Но дёрнул меня чёрт пойти к одной такой немощной старухе. Чтобы она, значит, сама рассказала, какой замечательный коммунистический тип человека в их совхозе сформировался. Хатка у бабки, смотрю, в землю вросла, и сама она – типичная немощная наша одинокая старуха. Несколько кур да поросенок чуть не в доме у неё живут. Да ещё кошки. Не знаю сколько, но больше двух, точно. Время меня уже поджимало, и я сходу интересуюсь: как, мол, сосед – помогает? – Помогает. – Слышал, огород вам распахал нынче. – Распахал…
Чувствую, не идет разговор. И старушка, вроде, развитая, глаза у неё живые, умные глаза; дочки выучились – в Москве живут. Про это охотно рассказывает. А вот про соседа...
«Вы что, поругались?» – спрашиваю. – «Нехороший он человек», – уверенно так отвечает старушка, спокойно. У меня, прямо, внутри всё похолодело: готовый очерк посыпался. Но цепляюсь ещё: почему? – «Кошку мою отравил»…
Фу-ты, чепуха какая – кошку! Может, цыпленка съела или ещё что… «Хороший человек животное не отравит», – упёрлась, и всё.
В результате соорудил авторское выступление передовика-коммуниста «На трибуну XIX партконференции» (была тогда шумная такая кампания). А написать что-то своё не получилось, не пошло: почему-то даже не усомнился, что именно мой идеальный механизатор кошку отравил. Вот из-за такой ерунды куча материала осталась в блокноте – невостребованная… Последняя запись: «Кошка», с вопросительным знаком.

«Вечерний звон»
Так уж заведено было в советских газетах, что без коммунистического примера в быту и на производстве – никуда. Особенно плотно (вполне естественно) столкнулся с этим, перейдя в отдел партийной жизни «РП» к замечательному журналисту и завотделом Орику Ивановичу Лонскому. Вот почти половина блокнота исписана о молодом и перспективном руководителе хозяйства. Двадцать лет прошло, а запомнилась история. Наверное, потому, что один из первых крупных очерков, придя в партотдел, сотворил.
Первая запись: «ПСГ – +++»...
То есть по приезде в райцентр прямиком отправился к первому секретарю горкома. Так, мол, и так, имею соответствующее срочное задание по программе «Возрождение села». И тут здорово меня обрадовал секретарь. Есть молодой (чуть за тридцать) директор совхоза. Техническое образование, столичный вуз закончил, сам напросился в отстающее хозяйство, и вот за год – потрясающие успехи. Нынче отсеялся первым, молодёжь в хозяйство привлёк, дом культуры отремонтировал капитально, новый строит. Вообще, строительство развернул – дома со всеми удобствами, дорогу асфальтирует. Художественная самодеятельность, спорт и т.д. и т.п.
«То, что надо! – восхитился я. – Давайте вашего директора»... – «А вот сейчас как раз подъедет. Мы тут именно по «Возрождению» руководителей собираем. Долго его не задержим – с ним и в совхоз поедете».
Директор мне сразу приглянулся. Разве что полноват немного. А так... Очень, очень увлечённый человек, планы – огромные. А какая речь! И рассказывает – глаза, что называется, горят. Всю долгую дорогу (директор – за рулём уазика) до центральной усадьбы говорил он без умолку. Мол, главное – люди. Создай условия, и ни в какой город не побегут. Он вот сам не нарадуется, что вырвался с асфальта, нужное дело делает. Земля – здесь все наши корни, всё будущее здесь. И главная трагедия – обезлюдела деревня. Мужики в трудоспособном возрасте мрут. Нет в хозяйстве механизаторов, которые до пенсии дожили. И не только, что труд тяжёлый. Главное – пьянка их губит. С чем угодно он как руководитель может смириться, но не с этим злом. Тут уже все знают: попался директору на работе выпивши – снимет с техники, пока не осознает человек. Или справку не принесёт: мол, закодировался. Надо учиться радоваться жизни без спиртного...
До самого вечера водил меня директор по фермам, стройкам, в дом культуры, в школу, в спортзал и т.п. И что-то мне всё тревожней становилось. Не так много времени до электрички остаётся, а собеседник мой как бы и не понимает, что гостя надо бы покормить: с самого раннего утра приезжий человек не евши. Обычно-то в хозяйствах, где довелось побывать, с этого чуть ли не начинали: в столовую ведут или в кабинете председательском стол накроют. И не без того, чтоб выпить граммов по сто пятьдесят-двести. А потом и на дорожку, чтоб ехалось веселей, да писалось подобрей. Здесь, пожалуй, про «боевые сто грамм» и не мечтай...
Но тут как бы спохватился мой молодой коммунист. Пора, мол, поужинать, да и пообедать заодно. Это уж у него как обычно – поесть и не успевает толком. А жена дома ждёт: предупредил, что гость будет – знатного борща наварила.
Дом у директора – так, ничего особенного («сначала людям надо построить»). А вот жена и в самом деле насчёт готовки – искусница большая; и борщ, и всё прочее исключительно вкусным показалось. Эх, думаю, под такую закуску бутылку бы высидеть для душевного разговора очень невредно. И тут же хозяин телепатические способности проявил: «Лена, – говорит, – дай-ка нам там, а то как-то не по-русски сидим». А Лена уже и несёт бутылку... шампанского. Директор мой с каким-то ненатуральным смешком лихо хлопает пробкой, разливает по фужерам игристый напиток. «Безалкогольное, – сообщает. – «Вечерний звон». Между прочим, вкуснее обыкновенного. И полезней». – «Да», – без особого энтузиазма подтвердил я, прихлёбывая шипучку и сознавая, что безнадёжно (и совершенно зря!) опоздал на электричку.
«А мы в райцентр не поедем, – успокоил меня директор. – Тут станция рядом – два раза успеем». И, действительно, успели, ещё минут десять на платформе стояли. Был тёплый майский вечер, в желудке булькал и игриво шибал в нос «Вечерний звон». Директор развивал тему возрождённого села. Из станционного буфета вывалились разогретые и оживлённо жестикулирующие мужики. «Вот до какого состояния людей водка доводит», – неприязненно покосился в их сторону мой собеседник. «Кремень-мужик, – подумалось. – А вот я не отказался бы»...
Материал написался неожиданно легко и быстро: новая трезвая жизнь возрождённого села вела меня и рвалась из каждой строчки. Но потянул очерк за четыреста строк и застрял в секретариате: упорно у нас боролись с «гигантоманией». Я расстроился, конечно, несколько раз напоминал, а потом махнул рукой. И вдруг через три с небольшим месяца сообщает мне ответсек: поставили, посмотри в полосе. Мне б радоваться, но что-то не по себе стало. Дай, думаю, позвоню в район, мало ли что. Звоню первому: вот, мол, поставили, наконец, вашего коммуниста. А в ответ – испуганный вскрик: «Да вы что!.. Никакой он уже не коммунист! В самую страду запил, две недели найти нигде не можем».
Рванул в секретариат, потом – бегом в типографию: досыл потащил вместо снятого моего злосчастного очерка. И звучал в голове неотвязно известный мотив: «Вечерний звон, вечерний звон, как много дум наводит он».

«Уголовный тип»
На первый взгляд, какая-то абракадабра в блокноте.
1. Письмо тех<нического> инт<еллигента> – см.
2. Вотчина д<иректора> с<овхоза>
3. Ув<ольнение> за кр<итику>
4. ВИЛ<В.И. Ленин>, КМ<К. Маркс> – рев<олюционное> дей<ствие> - см. тетр<адь>
5. Ком<мунисты> и нар<од> пр<отив> – собр<ание>
6. Суд?
Вслед за этим на страничке несколько рядков прихотливо заштрихованных узоров и жирно обведённое (каждую буковку вырисовывал) – УГОЛОВНЫЙ ТИП.
На удивление легко восстановил сокращения. Покойный Лонский как-то сказал, что зря я мучаюсь, гоню, пытаюсь стенографировать в блокнот. Надо доверять своей памяти. Дескать, его наставник в журналистике обходился в командировках для заметок спичечным коробком, он сам – папиросной пачкой, да и то не всегда. Чем больше запишешь – тем больше времени потеряешь при работе... на ерунду. Главное само всплывет, а всякая цифирь и мелочёвка – кому это интересно? Вот я и пробовал...
И удивительно: листаю старые блокноты, сплошь исписанные торопливо, – с трудом разбираю почерк, теряю нить, не могу вспомнить. А тут... хоть роман пиши.
В перестроечную пору письмами редакцию «РП» завалили. Причём, едва ли не половину расписывали на партотдел, ранее этой каторги «письменных дней» не знавший (отвечать надо было каждому или готовить к публикации). В основном, письма эти никуда не годились: повторяли газетные передовицы, ругали абстрактных «аппаратчиков», Сталина, Хрущёва, Брежнева и т.п. Но, пожалуй, и самые острые материалы рождались вот из этого письменного потока. Так, завотделом передал мне письмо «технического интеллигента» – коммуниста из пригородного совхоза – и сказал: «Надо ехать. Похоже, гнобят человека»...
Вообще, Орик Иванович считался слишком «мягким» завотделом. Но это со стороны. Он не ругался, не школил, не устраивал разносов и выговоров. Но, бывало, вот так скажет – и никто никогда не торгуется: почему я, почему сегодня и т.п. Думаю, просто дорожили мы его добрым мнением и ... уважением. В общем, прихватил письмо и по дождю потопал на автобус.
Человека, действительно, «гнобили». До недавнего времени был он главным механиком, а теперь сидел дома, отстранённый директором от работы в «24 часа». «Ничего у него не выйдет – никуда не уйду. Хоть скотником пойду работать в хозяйстве, – сходу сообщил мне бывший главмех. – Из партии хотели исключить со своим дружком-парторгом – не проголосовали люди. Тоже не слепые они».
А история, в общем-то, типичная для «застойных» времён. Директор и его ближайшее окружение хозяйство рассматривали как собственную вотчину. Брали, что нравилось, «премировали» себя, как хотели – словом, жили-не тужили и начальство не забывали. Никто их не обижал – наоборот, награждали, продвигали и проч. И регулярно наезжали за дармовой свининкой-телятинкой, да в баньке попариться, да расслабиться на природе.
«Что говорить, я мог бы здесь как сыр в масле... Сколько они меня в свою шайку завлекали, жену зав. столовой сделали. А я ей сказал: не таскай сюда ничего. Я коммунист, мне стыдно. Можно на любом месте честно работать». И этот странный человек достал тетрадку, куда выписывал цитаты из Ленина и Маркса – и свои мысли об окружающей действительности. Вряд ли кого эти мысли побеспокоили бы, если б не самая главная идея, взятая моим собеседником от классиков: с несправедливостью мириться нельзя – надо бороться. И вот он рассказывает о безобразиях и воровстве на партийном собрании, предлагает исключить директора и парторга из партии. Коммунисты на такое не пошли. Тогда он «самовольно» расклеил объявления об общем собрании. Ну и началось... Несоблюдение партийной дисциплины и проч.
И вот человек наседает на меня: до каких пор будет беспредел – напишите: вы же партийная газета! Как Ленин учил – беспощадно вскрывать, а с коммунистов втрое спрашивать. Вот – том, страница...
Всё это хорошо, говорю, но я ж не могу так просто написать, что директор – вор, что руководящие товарищи, которые к нему в гости наведываются, – воры. Доказательства нужны, документы. «Были у меня документы, – вздохнул бывший главмех. – Отдал по дурости»... Ладно, говорю, напишу в общих словах – «о наболевшем», но без фамилий и тетрадочку вашу с цитатами и мыслями перестроечными использую.
... Не успел. На следующий день вызвал меня редактор. Сообщил, что звонили «оттуда» (глянул на потолок). Мол, корреспондент бегал по деревне, собирал сплетни, даже с директором не встретился. («Не было его, и сказали: не будет»...). Зато был дома у записного кляузника и пил с ним водку. («Да он вообще не пьёт!»). Между прочим, на твоего непьющего ангела заведено уголовное дело (оказалось, пугали. – П.П.) – он украл у людей одежду и документы. («Не так всё было!»). «Там» сказали, что это – уголовный тип.
Во всё время этого внушения я рисовал в блокноте упомянутые узоры, как бы записывая руководящие указания. Не хочу сказать, что это так уж был разнос, что редактор был чинодрал и т.п. Вовсе нет. Хороший был человек наш редактор. И выслушал мой рассказ, и посочувствовал, и кое-что посоветовал. В результате «кое-что» мы опубликовали (а, по правде, достаточно было и просто «помелькать» корреспонденту), и человека не съели. А мог бы, действительно, вполне «уголовный тип» получиться...
Говоря юридическим языком, факт кражи, как бы, имел место. Руководствуясь указаниями классиков о пагубности бездействия, наш герой дождался очередного визита руководящих товарищей и, воспользовавшись родственными отношениями (жена накрывала для дорогих гостей директора стол прямо в предбаннике), изъял всю наличную одежду и имевшиеся в карманах документы. При этом он оставил участникам помывки записку, что всё утраченное имущество они смогут получить в прокуратуре по первому требованию.
Правда, до прокуратуры дело не дошло. Да, «были документы, и отдал по дурости» – то есть под давлением супруги, которую изрядно-таки подставил.