Главная | Архив |

  К 100-летию А.Т.Твардовского  
   

Публикацию подготовил
Петр ПРИВАЛОВ

 

Твардовский и Щедрин

 

 

Андрей Турков (Москва)

 

14 ноября состоялось очередное заседание общественного совета Твардовских чтений. В этом году они, как обычно, пройдут в Смоленске в рамках Дней памяти поэта 18-21 декабря и станут третьими по счету. На заседании обсуждали программу Чтений, место и время их проведения. Решено, что уже традиционно в день смерти А.Т. Твардовского (18 декабря) делегация смолян отправится на Новодевичье кладбище, где возложит цветы на могилы поэта и его жены М.И.Твардовской, 100-летие со дня рождения которой будет отмечаться 28 января 2008 года. На 19 декабря в областной библиотеке им. А.Т.Твардовского намечена презентация сборника Вторых чтений, первого номера журнала «Смоленская дорога» и ряда других смоленских изданий, увидевших свет в ходе подготовки к 100-летию поэта. Третьи чтения откроются 20 декабря в зале им. Глинки и продолжатся два дня. Параллельно они будут проходить в большинстве районов области.
В «Новом Смоленске» уже публиковались материалы подготовленного к печати сборника Вторых чтений. По сравнению с первым, в нем появились новые разделы, он больше по объему почти в два раза. С уверенностью можно сказать, что читатели найдут в новой книге об А.Т. много интересного. Сегодня мы предлагаем вам познакомиться с одной из публикаций сборника. Ее автор – один из наиболее авторитетных критиков и литературоведов России, постоянный ведущий Твардовских чтений, лауреат премии им. Твардовского 2006 года Андрей Михайлович Турков.

 

 

Имена Салтыкова-Щедрина и Твардовского невозможно не сопоставить друг с другом как имена поистине великих редакторов, которые возглавляли журналы «Отечественные записки» и «Новый мир», сыгравшие выдающуюся роль в истории не только отечественной литературы, но и русской общественной мысли.
Оба писателя были органически привержены демократическим традициям и, по выражению Щедрина, ратовали за «расширение арены реализма», бесстрашное изображение современной им действительности со всеми ее болями и противоречиями.
Сближают их и поистине самоотверженная увлеченность редакторскими обязанностями, редкостное внимание к авторам журнала, подчас прямо-таки нежная заботливость о них, особенно примечательная при отнюдь не идеальном характере обоих, и даже определенная пристрастность, односторонность в пылу отстаивания основных своих идей и принципов, что приводило порой к спорным, а то и просто ошибочным суждениям и оценкам. Хорошо известны отзывы Щедрина о толстовских романах или стихах Фета; в свою очередь Твардовский резко высказывался о поэзии Заболоцкого, не оценил по достоинству Бориса Слуцкого. Анна Ахматова однажды обиженно вспоминала об отношении Блока к ее стихам:»Как вы думаете, это приятно, когда человек смотрит сквозь вас на что-то свое?» Что поделать, - «свое», всецело занимающее, выстраданное, делающее, по выражению Щедрина, «фанатиком своих воззрений», оборачивается иной раз и несправедливостью к «чужому»!
Близость, существующая между Щедриным и Твардовским, ощущалась самыми разными людьми. Прочитав мою книгу о Щедрине, Евгений Евтушенко спросил:»Знаешь, на кого похож твой герой?»
- На кого? - поинтересовался я, честно сказать, предугадывая ответ, потому что эта параллель у меня возникла давно.
- На Твардовского!
А года два спустя Александр Трифонович переслал мне следующее читательское письмо:
«Уважаемый Александр Трифонович! Вы, несомненно, выделяетесь из числа современных наших поэтов, прозаиков, редакторов тем, что у Вас есть что-то свое, которым Вы дорожите и за которое ведете борьбу. Этим своим качеством Вы напоминаете такого человека прошлого, как М.Е. Салтыков-Щедрин. Именно поэтому я и решился обратиться к Вам с просьбой дать свой отзыв о личности и творчестве Салтыкова-Щедрина. Дело в том, что я заинтересовался им, а отовсюду приходится слышать, что это безнадежно устаревший писатель и т. д. Мне хотелось бы услышать мнение выдающегося ума, чтобы окончательно решить этот вопрос. Если это окажется возможным, то я буду Вам крайне благодарен. С искренним уважением А. Хлебников. 6.Х11.67».
На обороте этого листка была не лишенная лукавства приписка:
«Дорогой Андрей Михайлович! Нe найдется ли у Вас экземпляра «Салтыкова-Щедрина» (т. е. моей книги в серии «Жизнь замечательных людей». – А.Т.), чтобы дать возможность ознакомиться моему корреспонденту с «мнением выдающегося ума»по вопросу о значении названного сатирика? Был бы Вам очень признателен.
Ваш А. Твардовский»
Пора сказать, что Щедрин принадлежал к числу тех писателей, которых поэт знал, любил и не раз перечитывал. «Великое удовольствие получаю от Михаила Евграфовича», - запись в рабочих тетрадях 1970 года. Любопытно проявилось это во время его беседы с Хрущевым летом 1957 года, к сожалению, известной нам лишь по кратким записям в дневнике поэта.
Встреча Александра Трифоновича с всесильным главой государства произошла в весьма драматической обстановке, когда пресловутая «оттепель» переживала очередной «заморозок», от которого пострадала и литература: подверглись яростной критике сборник «Литературная Москва» и некоторые другие издания, роман В.Дудинцева «Не хлебом единым», яшинский рассказ «Рычаги» и другие талантливые и правдивые произведения.
В этой кампании принял участие и сам Хрущев, активно поддержавший откровенных реакционеров вроде Грибачева и Софронова, охарактеризовав их как «помощников партии» и «образно» уподобив «автоматчикам» (вряд ли он рискнул бы их так назвать, если бы знал, что в армейском, фронтовом фольклоре «автоматчиками» именовали вшей!).
Твардовский не только тяжело переживал воцарившуюся атмосферу, но и откровенно высказал свое неприятие очередной «проработки», которой подверглась литература, в разговоре с видным работником ЦК Д.А. Поликарповым. Тот же ответил, что следовало бы, мол, сказать это же самому Хрущеву. Возможно, что здесь прозвучало знаменитое: слабо, мол, это сделать. Но поэт не дрогнул и дал понять, что готов повторить и самому «вождю» сказанное.
Поликарпов сумел организовать эту встречу. Надо отдать справедливость Никите Сергеевичу: от относился к поэту с явной симпатией и в 1954 году отнюдь не торопился давать согласие на его увольнение из «Нового мира». И на сей раз он не только согласился принять Твардовского, но, по-видимому, довольно внимательно выслушал его «еретические» речи.
Поэт же, как сказано в его дневнике, «понес … все то же, что и Поликарпову, т.е. то же, что говорю обычно о литературе, о ее нуждах и бедах, о ее бюрократизации. Часа полтора».
Весьма недвусмысленно оценивая события последних месяцев, он при этом апеллировал к давней статье Щедрина «Литературное положение» из цикла «Признаки времени», в которой речь шла о писателях, ощутивших было в эпоху реформ середины XIX века некоторую свободу и осмелевших, но вскоре «одернутых» и самой властью, и некоторыми своими собратьями, так сказать, автоматчиками тех времен. Сам Щедрин называл их «опытными охочими птицами».
Твардовский же, не затрудняя своего вельможного собеседника подробностями, резюмировал щедринский сюжет, вместе с тем характеризуя тогдашнее положение в советской литературе словами: «птицы ловчие заклевали птиц певчих».
Трудно сказать, какое впечатление произвело все сказанное на Хрущева. Какого-нибудь «перелома» в литературе и в печати не наступило. Однако несколько месяцев спустя Твардовского вновь назначили главным редактором «Нового мира». Не знаю, будет ли очень смело связывать с описанной встречей и то, что цикл погромных статей «Во сне и наяву», начатый было летом 1957 года одной из самых «охочих» птиц - Софроновым, был неожиданно прерван по явному указанию «сверху».
Твардовский долго не мог остыть от того, что «нес» на встрече с Хрущевым: «Сегодня заглянул в Щедрина, - записал он в дневник 26 июля, - не дай бог им почитать там все подряд. (Сказанул-то я так, по памяти)».
«По памяти» ли или при очередном «заглядывании» в книги сатирика, но щедринские мысли и оценки, не говоря уж об отдельных афористических высказываниях, возникают в дневниках, статьях и переписке Твардовского неоднократно.
Мало того, что некая щедринская «составляющая» чудится мне в сатирической фантастике «Теркина на том свете», но и горестная судьба той поэмы, вынужденное признание ее «ошибкой» отзывается в дневнике автора опять-таки цитатой из сочинений Михаила Евграфовича о мучительной «обязанности признания разумного неразумным».
«Добавить можно только то, - с горечью замечает поэт 14 июня 1954 г., - что «недоразумения», происходящие от «форм жизни», враждебных тебе по самому изначальному существу своему, - это еще не так горько, как «недоразумения» от «форм жизни», за которые ты готов положить голову и вне которых не представляешь себя человеком».
Необычайно трагическая запись!
Вновь же обращаясь к 1957 году, могу засвидетельствовать еще один пример «начитанности» Твардовского в щедринском наследии.
Во время одного из наших разговоров с ним, 10 декабря 1957 года, Твардовский нашел в своей библиотеке то ли том собрания сочинений писателя, то ли отдельное издание его книги «За рубежом» и увлеченно прочел мне отрывок о беседе рассказчика со случайным попутчиком, который «укрепил свой ум чтением передовых статей» и с этой «высоты» поучал собеседника, упрекая его в «отсутствии патриотизма», а также формулировал собственную идейную «программу»: «Итак, первое дело - побоку интеллигенцию, второе - побоку печать!»
В финале этого эпизода рассказчик в сердцах замечает: «…Гляди на картонное лицо не помнящего родства прохожего и слушай его азбучное гудение! И не моргни!»
В тогдашней атмосфере, когда, опять же но щедринским словам, «творчество - не в ходу; зато на подозрительность требование», уж не то что в Твардовском, выслушавшем и прочитавшем за первый же свой редакторский срок немало подобных рацей, но и в таком новичке, каким я тогда был, прочитанное вызывало самые прямые ассоциации.
Не будет недостатка в подобных перекличках и в пору нового пребывания Твардовского в «Новом мире». В дневниках поэта упоминается щедринский цикл «Круглый год», многое в котором звучало для редактора советского журнала более чем злободневно.
«Это был порочный круг, - жалуется, например, рассказчик. - И нужна самостоятельность, и ненужна, то есть нужна «известная» самостоятельность. И нужна критика, и ненужна, то есть опять-таки нужна «известная» критика! Словом сказать: подай то, не ведомо что, иди туда, неведомо куда. И при этом еще говорят: нет, вы отлично знаете, и куда идти, и что подать, да только притворяетесь, что не знаете».
А как многозначительно, едко и горько звучит щедринское словцо, вспомянутое Твардовским в письме Валентину Овечкину 11 ноября 1965 года: «Итак, нужно погодить, как говорит у Щедрина, кажется, Глумов. Будем годить». Словцо из «Современной идиллии» афористически выразившее всю трагичность положения литературы, вынуждаемой к молчанию о многих острейших проблемах действительности.
Летом 1969 года (как оказалось, в последние месяцы пребывания Александра Трифоновича редактором) он однажды вдруг сказал:
- А вы, Андрей Михайлович, мало написали о конце «Отечественных записок»!
Драма щедринского журнала, закрытого по решению четырех царских министров, явно вспоминалась поэту в эту пору, когда по адресу «Нового мира» все явственно звучало многоголосое «Ату!»
Смысл и напечатанного в софроновском «Огоньке» заявления одиннадцати писателей об «идейно-порочной» линии журнала Твардовского, и адресованного «открытого письма» некоего, как тогда выражались, знатного рабочего, Героя Социалистического Труда, сфабрикованное редакцией газеты «Социалистическая индустрия», в сущности, можно было бы исчерпывающе выразить словами щедринского персонажа:
- Однако, вы… не патриот!»
Вынужденно покидая свое любимое детище, поэт мог бы с полным правом сказать о своем журнале то же, что некогда Щедрин об «Отечественным записках”, что он «представлял дезинфектирующее начало в русской литературе и очищал ее от микробов и бацилл». Оба писателя пережили случившееся трагически.
«Не схожу ли я с ума? Нет сил быть подробным в изложении всей той лжи, заушательства и оскорблений и облыжных политических обвинений, которые обрушиваются на журнал и на меня уже столько времени и в таких формах перед лицом миллионов читателей»… Если б не упоминание о «миллионах читателей», то и не отличить эту дневниковую запись поэта от подобных горестных излияний великого сатирика, который, по его выражению, был «объявлен публично всероссийским дураком»:
«Обидно следующее, - писал Щедрин, - человека со связанными руками бьют, а Пошехонцы разиня рот смотрят и думают: однако, как же его и не бить! ведь он – вон какой! Неужели я, больной, издыхающий, переживу эту галиматью!»
Действительно, давно и тяжко больной, Щедрин все же после катастрофы с «Отечественными записками» прожил еще пять лет.
Твардовский же, увы, хоть и не был обойден «щедрой выдачей здоровья и сил надолго про запас», сгорел куда быстрее предтечи, не вынеся крушения своего «воза», который, по собственному страстному признанию, тянул «выбиваясь из хомута, боком, боком, по скользкой глине изволока, под кручу, с замираньем в груди (сорвусь!), с мукой и отвращением и только с неизменным сознанием, что бросить нельзя – совесть заест».
Вечная обоим память...




 


 

 

 

№11 (11)На главную

 

 

 

 

 

 

 

 

 


 

 

© Журнал Смоленск / 2006-2018 / Главный редактор: Коренев Владимир Евгеньевич