Андрей Турков (Москва)
14 ноября состоялось
очередное заседание общественного совета
Твардовских чтений. В этом году они, как обычно,
пройдут в Смоленске в рамках Дней памяти поэта
18-21 декабря и станут третьими по счету. На
заседании обсуждали программу Чтений, место и
время их проведения. Решено, что уже традиционно
в день смерти А.Т. Твардовского (18 декабря)
делегация смолян отправится на Новодевичье
кладбище, где возложит цветы на могилы поэта и
его жены М.И.Твардовской, 100-летие со дня
рождения которой будет отмечаться 28 января 2008
года. На 19 декабря в областной библиотеке им.
А.Т.Твардовского намечена презентация сборника
Вторых чтений, первого номера журнала
«Смоленская дорога» и ряда других смоленских
изданий, увидевших свет в ходе подготовки к
100-летию поэта. Третьи чтения откроются 20
декабря в зале им. Глинки и продолжатся два дня.
Параллельно они будут проходить в большинстве
районов области.
В «Новом Смоленске» уже публиковались материалы
подготовленного к печати сборника Вторых чтений.
По сравнению с первым, в нем появились новые
разделы, он больше по объему почти в два раза. С
уверенностью можно сказать, что читатели найдут
в новой книге об А.Т. много интересного. Сегодня
мы предлагаем вам познакомиться с одной из
публикаций сборника. Ее автор – один из наиболее
авторитетных критиков и литературоведов России,
постоянный ведущий Твардовских чтений, лауреат
премии им. Твардовского 2006 года Андрей
Михайлович Турков.
Имена Салтыкова-Щедрина и
Твардовского невозможно не сопоставить друг с
другом как имена поистине великих редакторов,
которые возглавляли журналы «Отечественные
записки» и «Новый мир», сыгравшие выдающуюся
роль в истории не только отечественной
литературы, но и русской общественной мысли.
Оба писателя были органически привержены
демократическим традициям и, по выражению
Щедрина, ратовали за «расширение арены
реализма», бесстрашное изображение современной
им действительности со всеми ее болями и
противоречиями.
Сближают их и поистине самоотверженная
увлеченность редакторскими обязанностями,
редкостное внимание к авторам журнала, подчас
прямо-таки нежная заботливость о них, особенно
примечательная при отнюдь не идеальном характере
обоих, и даже определенная пристрастность,
односторонность в пылу отстаивания основных
своих идей и принципов, что приводило порой к
спорным, а то и просто ошибочным суждениям и
оценкам. Хорошо известны отзывы Щедрина о
толстовских романах или стихах Фета; в свою
очередь Твардовский резко высказывался о поэзии
Заболоцкого, не оценил по достоинству Бориса
Слуцкого. Анна Ахматова однажды обиженно
вспоминала об отношении Блока к ее стихам:»Как
вы думаете, это приятно, когда человек смотрит
сквозь вас на что-то свое?» Что поделать, -
«свое», всецело занимающее, выстраданное,
делающее, по выражению Щедрина, «фанатиком своих
воззрений», оборачивается иной раз и
несправедливостью к «чужому»!
Близость, существующая между Щедриным и
Твардовским, ощущалась самыми разными людьми.
Прочитав мою книгу о Щедрине, Евгений Евтушенко
спросил:»Знаешь, на кого похож твой герой?»
- На кого? - поинтересовался я, честно сказать,
предугадывая ответ, потому что эта параллель у
меня возникла давно.
- На Твардовского!
А года два спустя Александр Трифонович переслал
мне следующее читательское письмо:
«Уважаемый Александр Трифонович! Вы, несомненно,
выделяетесь из числа современных наших поэтов,
прозаиков, редакторов тем, что у Вас есть что-то
свое, которым Вы дорожите и за которое ведете
борьбу. Этим своим качеством Вы напоминаете
такого человека прошлого, как М.Е.
Салтыков-Щедрин. Именно поэтому я и решился
обратиться к Вам с просьбой дать свой отзыв о
личности и творчестве Салтыкова-Щедрина. Дело в
том, что я заинтересовался им, а отовсюду
приходится слышать, что это безнадежно
устаревший писатель и т. д. Мне хотелось бы
услышать мнение выдающегося ума, чтобы
окончательно решить этот вопрос. Если это
окажется возможным, то я буду Вам крайне
благодарен. С искренним уважением А. Хлебников.
6.Х11.67».
На обороте этого листка была не лишенная
лукавства приписка:
«Дорогой Андрей Михайлович! Нe найдется ли у Вас
экземпляра «Салтыкова-Щедрина» (т. е. моей книги
в серии «Жизнь замечательных людей». – А.Т.),
чтобы дать возможность ознакомиться моему
корреспонденту с «мнением выдающегося ума»по
вопросу о значении названного сатирика? Был бы
Вам очень признателен.
Ваш А. Твардовский»
Пора сказать, что Щедрин принадлежал к числу тех
писателей, которых поэт знал, любил и не раз
перечитывал. «Великое удовольствие получаю от
Михаила Евграфовича», - запись в рабочих
тетрадях 1970 года. Любопытно проявилось это во
время его беседы с Хрущевым летом 1957 года, к
сожалению, известной нам лишь по кратким записям
в дневнике поэта.
Встреча Александра Трифоновича с всесильным
главой государства произошла в весьма
драматической обстановке, когда пресловутая
«оттепель» переживала очередной «заморозок», от
которого пострадала и литература: подверглись
яростной критике сборник «Литературная Москва» и
некоторые другие издания, роман В.Дудинцева «Не
хлебом единым», яшинский рассказ «Рычаги» и
другие талантливые и правдивые произведения.
В этой кампании принял участие и сам Хрущев,
активно поддержавший откровенных реакционеров
вроде Грибачева и Софронова, охарактеризовав их
как «помощников партии» и «образно» уподобив
«автоматчикам» (вряд ли он рискнул бы их так
назвать, если бы знал, что в армейском,
фронтовом фольклоре «автоматчиками» именовали
вшей!).
Твардовский не только тяжело переживал
воцарившуюся атмосферу, но и откровенно высказал
свое неприятие очередной «проработки», которой
подверглась литература, в разговоре с видным
работником ЦК Д.А. Поликарповым. Тот же ответил,
что следовало бы, мол, сказать это же самому
Хрущеву. Возможно, что здесь прозвучало
знаменитое: слабо, мол, это сделать. Но поэт не
дрогнул и дал понять, что готов повторить и
самому «вождю» сказанное.
Поликарпов сумел организовать эту встречу. Надо
отдать справедливость Никите Сергеевичу: от
относился к поэту с явной симпатией и в 1954
году отнюдь не торопился давать согласие на его
увольнение из «Нового мира». И на сей раз он не
только согласился принять Твардовского, но,
по-видимому, довольно внимательно выслушал его
«еретические» речи.
Поэт же, как сказано в его дневнике, «понес …
все то же, что и Поликарпову, т.е. то же, что
говорю обычно о литературе, о ее нуждах и бедах,
о ее бюрократизации. Часа полтора».
Весьма недвусмысленно оценивая события последних
месяцев, он при этом апеллировал к давней статье
Щедрина «Литературное положение» из цикла
«Признаки времени», в которой речь шла о
писателях, ощутивших было в эпоху реформ
середины XIX века некоторую свободу и
осмелевших, но вскоре «одернутых» и самой
властью, и некоторыми своими собратьями, так
сказать, автоматчиками тех времен. Сам Щедрин
называл их «опытными охочими птицами».
Твардовский же, не затрудняя своего вельможного
собеседника подробностями, резюмировал
щедринский сюжет, вместе с тем характеризуя
тогдашнее положение в советской литературе
словами: «птицы ловчие заклевали птиц певчих».
Трудно сказать, какое впечатление произвело все
сказанное на Хрущева. Какого-нибудь «перелома» в
литературе и в печати не наступило. Однако
несколько месяцев спустя Твардовского вновь
назначили главным редактором «Нового мира». Не
знаю, будет ли очень смело связывать с описанной
встречей и то, что цикл погромных статей «Во сне
и наяву», начатый было летом 1957 года одной из
самых «охочих» птиц - Софроновым, был неожиданно
прерван по явному указанию «сверху».
Твардовский долго не мог остыть от того, что
«нес» на встрече с Хрущевым: «Сегодня заглянул в
Щедрина, - записал он в дневник 26 июля, - не
дай бог им почитать там все подряд. (Сказанул-то
я так, по памяти)».
«По памяти» ли или при очередном «заглядывании»
в книги сатирика, но щедринские мысли и оценки,
не говоря уж об отдельных афористических
высказываниях, возникают в дневниках, статьях и
переписке Твардовского неоднократно.
Мало того, что некая щедринская «составляющая»
чудится мне в сатирической фантастике «Теркина
на том свете», но и горестная судьба той поэмы,
вынужденное признание ее «ошибкой» отзывается в
дневнике автора опять-таки цитатой из сочинений
Михаила Евграфовича о мучительной «обязанности
признания разумного неразумным».
«Добавить можно только то, - с горечью замечает
поэт 14 июня 1954 г., - что «недоразумения»,
происходящие от «форм жизни», враждебных тебе по
самому изначальному существу своему, - это еще
не так горько, как «недоразумения» от «форм
жизни», за которые ты готов положить голову и
вне которых не представляешь себя человеком».
Необычайно трагическая запись!
Вновь же обращаясь к 1957 году, могу
засвидетельствовать еще один пример
«начитанности» Твардовского в щедринском
наследии.
Во время одного из наших разговоров с ним, 10
декабря 1957 года, Твардовский нашел в своей
библиотеке то ли том собрания сочинений
писателя, то ли отдельное издание его книги «За
рубежом» и увлеченно прочел мне отрывок о беседе
рассказчика со случайным попутчиком, который
«укрепил свой ум чтением передовых статей» и с
этой «высоты» поучал собеседника, упрекая его в
«отсутствии патриотизма», а также формулировал
собственную идейную «программу»: «Итак, первое
дело - побоку интеллигенцию, второе - побоку
печать!»
В финале этого эпизода рассказчик в сердцах
замечает: «…Гляди на картонное лицо не помнящего
родства прохожего и слушай его азбучное гудение!
И не моргни!»
В тогдашней атмосфере, когда, опять же но
щедринским словам, «творчество - не в ходу; зато
на подозрительность требование», уж не то что в
Твардовском, выслушавшем и прочитавшем за первый
же свой редакторский срок немало подобных рацей,
но и в таком новичке, каким я тогда был,
прочитанное вызывало самые прямые ассоциации.
Не будет недостатка в подобных перекличках и в
пору нового пребывания Твардовского в «Новом
мире». В дневниках поэта упоминается щедринский
цикл «Круглый год», многое в котором звучало для
редактора советского журнала более чем
злободневно.
«Это был порочный круг, - жалуется, например,
рассказчик. - И нужна самостоятельность, и
ненужна, то есть нужна «известная»
самостоятельность. И нужна критика, и ненужна,
то есть опять-таки нужна «известная» критика!
Словом сказать: подай то, не ведомо что, иди
туда, неведомо куда. И при этом еще говорят:
нет, вы отлично знаете, и куда идти, и что
подать, да только притворяетесь, что не знаете».
А как многозначительно, едко и горько звучит
щедринское словцо, вспомянутое Твардовским в
письме Валентину Овечкину 11 ноября 1965 года:
«Итак, нужно погодить, как говорит у Щедрина,
кажется, Глумов. Будем годить». Словцо из
«Современной идиллии» афористически выразившее
всю трагичность положения литературы,
вынуждаемой к молчанию о многих острейших
проблемах действительности.
Летом 1969 года (как оказалось, в последние
месяцы пребывания Александра Трифоновича
редактором) он однажды вдруг сказал:
- А вы, Андрей Михайлович, мало написали о конце
«Отечественных записок»!
Драма щедринского журнала, закрытого по решению
четырех царских министров, явно вспоминалась
поэту в эту пору, когда по адресу «Нового мира»
все явственно звучало многоголосое «Ату!»
Смысл и напечатанного в софроновском «Огоньке»
заявления одиннадцати писателей об
«идейно-порочной» линии журнала Твардовского, и
адресованного «открытого письма» некоего, как
тогда выражались, знатного рабочего, Героя
Социалистического Труда, сфабрикованное
редакцией газеты «Социалистическая индустрия», в
сущности, можно было бы исчерпывающе выразить
словами щедринского персонажа:
- Однако, вы… не патриот!»
Вынужденно покидая свое любимое детище, поэт мог
бы с полным правом сказать о своем журнале то
же, что некогда Щедрин об «Отечественным
записках”, что он «представлял дезинфектирующее
начало в русской литературе и очищал ее от
микробов и бацилл». Оба писателя пережили
случившееся трагически.
«Не схожу ли я с ума? Нет сил быть подробным в
изложении всей той лжи, заушательства и
оскорблений и облыжных политических обвинений,
которые обрушиваются на журнал и на меня уже
столько времени и в таких формах перед лицом
миллионов читателей»… Если б не упоминание о
«миллионах читателей», то и не отличить эту
дневниковую запись поэта от подобных горестных
излияний великого сатирика, который, по его
выражению, был «объявлен публично всероссийским
дураком»:
«Обидно следующее, - писал Щедрин, - человека со
связанными руками бьют, а Пошехонцы разиня рот
смотрят и думают: однако, как же его и не бить!
ведь он – вон какой! Неужели я, больной,
издыхающий, переживу эту галиматью!»
Действительно, давно и тяжко больной, Щедрин все
же после катастрофы с «Отечественными записками»
прожил еще пять лет.
Твардовский же, увы, хоть и не был обойден
«щедрой выдачей здоровья и сил надолго про
запас», сгорел куда быстрее предтечи, не вынеся
крушения своего «воза», который, по собственному
страстному признанию, тянул «выбиваясь из
хомута, боком, боком, по скользкой глине
изволока, под кручу, с замираньем в груди
(сорвусь!), с мукой и отвращением и только с
неизменным сознанием, что бросить нельзя –
совесть заест».
Вечная обоим память...
|
|