Ближе к вечеру, ещё до наступления темноты, Зиновий Ма стал готовить необходимое снаряжение для предстоящей охоты. Проверил содержимое подсумка, положив в него компас, спички и фонарь. Отобрав семь патронов, снарядил патронташ. Протер карабин ветошью, предварительно смочив её в оружейном масле, и уложил карабин в чехол из дерюжной пятнистой ткани.
Собираться утром – в день охоты считалось непростительным делом. Утренние сборы проходили в спешке. И крайне нужные вещи, которые неожиданно могли понадобиться на охоте, часто забывались. Поэтому к походу в лес Ма готовился заранее, складывая инвентарь по составленной шпаргалке, чтобы ничего не забыть.
Цифра семь была для него магическим числом. Он, не подозревая себя в суеверии, брал на охоту семь зарядов, какой бы сложной и экзотической не являлась намечаемая охота. В этом Ма следовал старой самурайской поговорке: «Обладатель двух стрел мало ценит первую попытку и поэтому редко поражает цель». В воздух Ма никогда не палил и не тратил патроны впустую. Он не стрелял зря, не по причине экономии патронов, а следуя своим неизменным принципам, и каждый патрон снаряжал сам, тоже исходя из принципа.
- Мастер стреляет один раз, максимум два, иначе не отличить умелого охотника от размазни, - говорил Ма, тем, кто оказывался рядом на охотничьих привалах или в узком кругу, когда речь заходила об охоте и охотниках.
- Семь патронов на охотничью сессию и ни патроном больше, - завершал он свою речь об охоте ещё одной сентенцией. Второе изречение казалось Ма более ёмким и уместным, чем первое. Оно, к слову сказать, напоминало ему классический афоризм. На вопрос, что такое охотничья сессия, Ма ответить не мог, сколько бы раз его об этом не спрашивали. Он никогда не отвечал на вопросы, на которые не знал ответа. В ответ он спокойно молчал, с видом, что вопроса не задавали вообще, а не то, что он вопроса не слышал.
Ма считался непревзойдённым мастером огня и искусным охотником, хотя сам не помнил, с каких таких пор стал знаменитым. При подходящем случае он любил скромно, но твердо напомнить о своей знаменитости, чтобы окружающие случайно не забыли, с кем они находятся рядом. Но не всё выглядело безупречно в его превосходной оценке. Встречались любители охоты, которые имели более чем скромное мнение о Ма как об охотнике. Говорили, что звонкая слава отличного охотника пристала к нему незаслуженно. Хотя слава классного охотника продолжала распространяться и за пределы префектуры. Ему нравилась эта слава, и он страстно желал сохранить её за собой.
Жизнь в префектуре, не столь отдаленной от центра, для разных людей складывалась по-разному. Приехавшие на постоянное место жительства, застрявшие там случайно и коренные жители по-своему относились и ценили Ма. Ма был фигурой заметной. А по возникшему с незапамятных врёмен обычаю, знатной фигуре уделялось столько внимания, что жить становилось сложно. И чем выше фигура занимала пост, тем больше проявлялось к ней интереса.
Ма был главным чиновником префектуры. Имел счастливое воинское звание, и не трудно себе представить, сколько внимания уделялось конкретно ему. На него смотрели и снизу, и сверху, со всех боков и сторон. Он гордился военным званием, по-настоящему. А вот знал ли он свои прозвища, и сколько их было? В военной части, где прежде служил Ма, его называли – Удав. Прозвище сохранялось за ним много лет и куда более правдиво отражало смысл явления, чем звание.
Недобрые мнения о делах генерала и чиновника, как считал сам генерал-чиновник, шли от зависти к его успешной карьере «злобной» части населения. Об этой части, точно так же, как и об охотничьей сессии, никаких объяснений с его стороны не было. Он имел собственное мнение о себе как о положительном, честном и образцовом человеке префектуры. Противные мнения или чуть отклоняющиеся от выдвинутого образца, не признавались его окружением и считались крамолой.
Несомненно одно – завистники у Ма были, но не так много, как он того хотел, относя к их числу и тех, кого в этом нельзя было даже заподозрить.
Одно оставалось фактом: Ма нравилось сталкивать людей лбами, скрытно, наблюдая за развитием интриги, рожденной в его голове. Добровольные помощники, которые знали силу клеветы и навета, всегда находились у него под рукой, готовые шептать, говорить, писать во все инстанции, вступая в сражение с мнимым инакомыслием. И подлое оружие их было отточено остро-преостро.
Жена Ма, незабвенная Юленька, признавала мужа только великим, а друзья…? Надо сказать, что друзей ко времени, о котором мы рассказываем, он не знал и не хотел знать, считая, что дружба обременительна. Дружба к чему-то обязывает, а он считал, что не стоит стеснять свою совесть такими понятиями, как честь, доверие, добродетель. Он мнил себя реалистом. Ничуть не смущаясь, называл себя прагматиком и с ловкостью факира обыкновенный цинизм выдавал за прагматизм, любой ценой добиваясь того, что ему было нужно.
***
Провизия, приготовленная женой и крепкая выпивка, которая досуха истреблялась по завершению охоты, уже лежали в холодильнике. Собрать продукты, заварить чай и приготовить воду – входило в обязанность жены. Она безупречно выполняла возложенное на неё поручение, без особой радости, но и без возражений. Жена знала, что может понадобиться мужу на охоте. Зато за выпивку Ма отвечал сам и заранее говорил жене, что нужно положить из крепких напитков, и в каком количестве. Спиртного Ма никогда не покупал, ни для охоты, ни на праздники. Он обходился тем, что дарили или приносили просители.
Ма любил подарки и принимал их с удовольствием, не только по большим и малым праздникам, но и просто так, без всякого повода, коль несли. Он не видел в этом ничего порочного, лишь признавал влечение к красивым, добротным и нужным вещам. У него не было желания отказываться от удовольствия получать подарки. Он, как и большинство добросердечных людей, расценивал это как знак особого уважения или признания своих исключительных заслуг.
- Дарят, денег взамен не требуют, и хорошо, - возвращаясь по вечерам домой с очередным подарком, говорил он жене.
Предпочтение он отдавал дорогим и очень дорогим подношениям. Он обращал внимание на красоту и оригинальность преподнесенной вещи, но быстро забывал человека, сделавшего подарок. И не задумывался - от чистого сердца сделано подношение или из корысти, в расчете на будущую выгоду.
***
Ма ничего не ценил так высоко, как прилежную подготовку к охоте. День подготовки для него был праздником, ритуалом, и Ма выполнял его с особым старанием, испытывая при этом заметное возбуждение и детскую радость. Он радовался предстоящей охоте, потому что охота ненадолго могла отвлечь его от дел в префектуре.
Ма забыл, в какие годы к нему пришло увлечение охотой. Но этой страсти он посвящал больше времени, чем всем другим увлечениям. Поэтому свободное время он чаще всего проводил на охоте. Иногда, по обстоятельствам, позволял себе отлучаться на охоту и в рабочие дни. С карьерным ростом возможностей становилось больше, и рабочих дней, проводимых на охоте, тоже становилось больше.
Однажды высокий федеральный начальник приехал в префектуру провести отпуск и обратился к Ма с просьбой организовать хорошую охоту. Ма прикомандировал к гостю егеря-проводника, чтобы гость не заблудился в дремучих лесах. А через день и сам присоединился к ним. Они провели втроем несколько дней, постреливая зайцев и белок, в светлое время, а по вечерам в охотничьей избушке рассуждали о политике, ругая руководителей страны за некомпетентность. И никто не заметил, что дни эти в календаре Ма числились как рабочие.
Ма сбился со счета, попробовав как-то подсчитать федеральных знакомых, которые увлекались охотой и предпочитали охотиться в заповедных лесах.
Когда сборы закончились, Ма пожелал жене и дочери спокойной ночи и отправился в спальню, с намерением хорошо выспаться и завтра на охоте, показать отличную выучку и высокий результат стрельбы.
Съезд охотников к месту охоты был назначен на семь часов утра. Охота проводилась в заповедных местах, где зверь водился в изобилии, а лесники и егеря не пускали в те угодья никого, кроме охотничьих компаний с участием больших начальников.
Вечером, в канун охоты, Ма хотел одного: лечь в постель пораньше, хорошо выспаться, и пусть ночь пролетит как можно быстрее. Ждать похвалы от членов семьи, за хорошую подготовку к охоте было бы сверх всякой глупости, так как и жена, и дочь ничего в охоте не понимали и не стремились понять. К тому же в семье разговоры об охоте не поощрялись и были редки.
Ма вошел в спальную комнату, разделся, лёг. Его голова, коснувшись мягкой белой подушки, глубоко погрузилась в синтетический материал, мягче пуха и теплее овчины. Сладко и нежно что-то шепнули губы, и крепко сомкнулись чуть припухшие веки. Удовольствие скорой охоты отодвинуло реальность. Погружаясь в сон, Ма уже видел добытые трофеи и ликование охотников, восхищенных его точными выстрелами. И в этот самый момент, когда сон окончательно сковал его и прервать сон уже было невозможно, что бы не произошло вокруг, случилось нечто невероятное и фантастически злое.
Ма увидел себя стоящим на отведенном егерем номере в молодом хвойном лесу, недавно посаженном по его приказу. Он прислушивался к тишине молодого леса и ждал, когда послышится лай собак. Лай собак служил верным признаком, что загонщики обнаружили кабанов и сейчас погонят стадо в сторону охотников. И тогда нужно было не прозевать момента – выбрать подходящую тушу кабана и прицельно выстрелить. Ма приготовился к стрельбе и держал карабин перед собой, как и положено на охоте. Но лая собак слышно не было. Лес молчал, сохраняя тишину и покой. И Ма чуть отвлёкся думами о работе и людях, подчиненных ему.
В префектуре встречались люди, имеющие пагубную привычку пресмыкаться перед теми, кто был хоть на один ноготь выше. Никто не считал и не составлял списки таких людей, сохраняя их имена для истории края. Они были заметны и известны без всяких списков. Их примечали по желанию всегда и везде восхвалять Ма, а восхищаться его мудростью стало их жизненной потребностью. Их благополучие полностью зависело от него, и они не стеснялись в публичном проявлении своих чувств. Заметив это, Ма стал приглашать таких людей на охотничьи вылазки в качестве гостей, чтобы они распространяли слухи о Ма как о великом охотнике. Хотя присутствие людей, чуждых охоте, непременно мешало успеху. Ма это понимал, но стремление к славе, пусть даже поддельной, превосходило здравый смысл. Ему без притворства нравилось, когда его возвеличивали, и он ждал моментов, когда начинали отмечать его выдающиеся достоинства.
Льстецы порой знают своего хозяина лучше, чем он знает себя. Для них не составляет труда заметить болевые и чувственные точки в характере начальника и постоянно давить на них, выдавливая для себя незначительные выгоды и привилегии. Ма не щедро, но оказывал поощрение льстецам: кому подарит комнатку, кому квартирку, кому земельный участок. Конечно, не из собственного имущества и не из имущества, ставшего семье не нужным, а из закромов родины, которые ему доверили не только беречь, как зеницу ока, но и приумножать.
***
Ма почувствовал, что прошло достаточно времени, и его удивляло, что собаки до сих пор не подали голоса, вроде как их и не было. Для холодного и ветреного февраля, обычного в этих географических широтах, стояла несвойственная времени тихая и теплая погода.
Ма напряг слух, повернул голову чуть влево, в надежде, что сейчас в этой стороне зальются лаем собаки. И неожиданно для себя увидел огромного вепря, жуткого, черного, с огромными белыми клыками, чисто из слоновой кости, и красными кровавыми глазками. Собаки не атаковали кабана и не захлёбывались в грозном лае. Собак, действительно, не было. Поэтому Ма напрасно ждал их предупредительного лая.
В длину секач был более двух метров и весил килограммов двести пятьдесят. Ма обрадовался удаче и посчитал, что ему повезло, коль достался такой крупный зверь. Но радость удачи была недолгой. Ма спохватился, не успев ещё прицелиться: одному с огромным зверем мне не справиться. Нужна поддержка. Ма вновь взглянул на кабана, оценивая его. Зверь стоял, как изваяние, на прежнем месте, и свирепость в его кровавом взгляде накапливалась.
- Эко, сатана, - очень тихо, хотя и вслух, произнес Ма. Он хотел жестами показать своим коллегам на номерах, чтобы они стреляли, если он не уложит кабана с первого выстрела. Ма аккуратно, чтобы не потревожить и не вспугнуть кабана, посмотрел налево, но слева на номере никого не было. Ма осторожно повернул голову вправо, но и справа на номере никто не стоял. Ма встревожился положением, что в ответственный момент никого рядом нет, и не мог понять, как это произошло.
***
Охота для Ма являлась простым развлечением. Для большего удовольствия Ма приглашал на охоты нужных людей, с кем был не прочь завести тесные и выгодные знакомства. Любители охоты из больших задымленных городов с благодарностью отзывались на приглашения. Иногда Ма проявлял снисхождение к непосредственным подчиненным. Он приглашал и их принять участие в охоте. Поэтому, на крупных съездах, с большим числом участников, можно было встретить не только ценителей охоты, но и чиновников, которые охоту ненавидели, но, находясь в зависимом положении, обязаны были проявить холопскую преданность и подчиниться приглашению. Для них эти восхитительные лесные праздники становились сплошным мучением.
- Досадно, - грубо подумал Ма, и мысль его, сосредоточившись на охотниках, оставила вепря в покое.
- Куда же подевались охотники? И кто стоит на ближних номерах? Хорошие они стрелки, чтобы поддержать меня огнем?!
Обычно на ближних к Ма номерах стояли только доверенные люди, уважаемые охотники и хорошие стрелки. Но сейчас это не имело значения, так как на номерах никого не было. Предстояло, не надеясь ни на чьи советы, решить, что делать – стрелять или подождать охотников? Ма заметно растерялся. Он всегда рассчитывал на чью-то помощь, а сейчас, когда вокруг никого не было, ни зрителей, ни помощников, он не знал, как поступить:
- Может, охотники, увидев гигантского зверя, испугались и спрятались за деревьями, чтобы зверь прошел мимо, не обнаружив их? - размышлял Ма.
Однако спрятаться за небольшими деревьями и оставаться незамеченными в ясное утро было невозможно. Ма хорошо видел, что за жидкими стволами деревьев никто не прятался, а тем более, никто не стоял. Надежды на помощь не было, но он не хотел отказаться от добычи и потерять уникальный трофей. Он ждал помощи, откуда бы она не пришла:
- Может, охотники отошли и сейчас вернуться на свои номера? Должны же они где-то быть рядом. Может, следует громко крикнуть и позвать на помощь, не может быть, чтобы все разбежались и бросили меня одного, - пугаясь одиночества, но надеясь на лучший исход, предположил Ма.
Он знал, что кричать на охоте не принято. Но и другого выхода не находил. Надо кричать. Он крикнул. В его крике не было никакого смысла. Он не услышал даже собственного голоса, и крик не нарушил покоя леса и не отозвался лесным эхом. Еле слышный храп прозвучал в тишине, ничуть не похожий на призыв о помощи и на крик о спасении.
Ма помнил, как на торжественных собраниях и сходках, которые в простонародье называют междусобойчиками, преданные люди произносили восторженные речи в его честь. Ораторы говорили о неизменном счастье, которое им выпало - работать рядом и под началом такого замечательного человека, каким является Ма. Они выражали огромное удовольствие, ни с чем не сравнимое, находиться рядом с ним. Работаешь, и работать хочется, несмотря на маленькую зарплату, плохие условия проживания и беспредельную усталость, вещали они. Полюбившиеся речи Ма слушал до конца, не прерывая оратора, правда, не всегда внимательно. Ему было важно, чтобы внимательно слушали и воспринимали, - какой он замечательный и достойный человек, - присутствующие.
Бывало, когда говоривший слишком увлекался своей превосходной речью, теряя всякую меру приличия, рекламируя достоинства Ма, будто торговал его на аукционе по завышенной цене, в этих случаях Ма, то ли действительно боясь аукционных торгов или чтобы обратить на себя внимание застолья, прерывал оратора ироническим замечанием:
- Скромнее нельзя? А то присутствующие подумают, что вы говорите сущую правду.
- Получат они у меня сполна, трусы, - раздражаясь, негодовал Ма.
Теперь Ма неотрывно смотрел в сторону вепря. Угрюмый зверь невозмутимо стоял прямо напротив, метрах в тридцати. Щетина на загривке секача казалась взбитой, что говорило о непростых намерениях зверя. Но не клыки и размер горбатого богатыря поразили Ма. Зверь целился в Ма из новенького карабина с лазерным прицелом. Точно такой же карабин держал в руках и Ма. Ему этот карабин подарили сослуживцы, когда Ма уходил с воинской службы на должность префекта. Ма брал этот карабин на ответственные охоты, и сейчас карабин был с ним.
Вепрь считал этот лес своим и третий год добывал здесь пропитание. Вепрь избегал встреч с охотниками и не раз уходил от преследования, изучив изощренные приемы охотников. Он презирал охотников и не раз в отместку за их жестокость калечил, а иногда и убивал охотничьих собак, нападавших на него во время преследования. Схватки с собаками вепрь проводил доблестно и достойно. Теперь зверь смотрел на Ма угрожающе, чувствуя своё превосходство. Зверь был уверен в себе и сохранял нечеловеческое хладнокровие. Он видел панику и растерянность в действиях прославленного охотника.
Увидев вепря с ружьём, Ма обомлел от изумления, низко присел, как бы стремясь увернуться от выстрела. Но выстрела не последовало. Ма, не веря глазам своим, не то перекрестился, не то протер их, не снимая с рук теплых охотничьих рукавиц. Но видение не исчезло. Вепрь стоял на прежнем месте и целился в Ма, зажав ружьё передними копытами и присев на задние мускулистые ноги. Ма хорошо знал повадки зверя, не раз ходил на кабана и всегда выходил победителем. К небольшой семье кабанов Ма подкрадывался тихо и незаметно и стрелял во взятого на прицел зверя раньше, чем тот учует опасность. Или стрелял, когда стая, почуяв опасность, уходила с приветного места, уводя первогодков.
- Что вдруг произошло? И откуда у зверя ружьё, и кто учил зверя владеть огнестрельным оружием? А самое главное, - зачем зверю ружьё, - недоумевал Ма.
- Останутся ли теперь любители охоты и заядлые охотники или смертельно испугаются и забудут про охоту, если все дикие звери будут вооружены подобным образом? – так от одной несуразной мысли Ма переходил к другой – еще более несуразной.
Охотник и зверь стояли друг против друга, как на дуэли, будто ждали сигнала секундантов, но секундантов не было и не могло быть. Ма собирался не на дуэль. На дуэль он бы никогда не согласился, хотя и был хорошим стрелком. Ма по своим моральным убеждениям не мог позволить себе такого рискованного удовольствия, как дуэль. Он никогда бы не вызвал на дуэль человека, кровно оскорбившего его, и не поднял бы брошенной ему перчатки от человека, которого оскорбил он.
- Дуэль опасна и бессмысленна, - считал Ма. Рисковать своей должностью, в конце концов, жизнью, в его намерения никогда не входило. Он не был способен на риск. Его поступки - тихие и незаметные, всегда кто-то прикрывал, оставляя Ма в тени.
- Надо по-тихому уходить или бежать, но куда бежать? – думал Ма.
- При такой ясной погоде выстрел догонит. И проворным бегством не спастись, если кабан начнет преследовать. Видимо, тонкое обоняние и чуткий слух помогли кабану выследить меня, - мелькнула безрассудная мысль в голове Ма.
- За что вепрь решил отомстить мне? Почему вепрь нарушил установленный природой порядок? Всегда люди охотились на зверей, а не наоборот, - нелепость такой мысли не удивила рассуждающего.
Причин не любить и отзываться нелестно о главном начальнике префектуры хватало. Поэтому мнения, умаляющие авторитет или выражающие сомнения в авторитете Ма, воспринимались как крамольные, и никто не думал об основах негативных суждений. Высший чиновник в префектуре считался лицом неприкосновенным, как часовой в доблестной армии. И задевать неприкасаемую душу какими-либо не восхитительными суждениями никому не позволялось.
Крамолу старались, если не искоренить на корню, то подкосить под корень. А главное, удержать её в границах префектуры и не доносить до ушей Ма, дабы не расстроить нервную систему префекта, ведь его нездоровье могло ухудшить положение и без того, из рук вон, плохое.
За нераспространение крамолы отвечали чиновники-добровольцы, зачисленные в штат по статье, несоответствующей их добровольной деятельности. Они по своей инициативе вели расследования по каждому случаю сомнительного высказывания. Сбившись с ног, искали тех, кто открыто ставил под сомнение авторитет Ма. Кто говорил об этом вслух. Выясняли, где и при каких обстоятельствах это сказано. Интересовались в одинаковой степени и теми, кто говорил, и теми, кто слушал. Кто и как реагировал на разговор - одобрял или опровергал услышанное мнение?
Так возникали и велись тайные следствия, которые, правда, ни к чему хорошему не приводили. В следственных затеях, как утверждали люди, знающие все сплетни и слухи, гуляющие по префектуре, участвовали не только штатные сотрудники, а четверть населения. Людей вызывали, расспрашивали, вели душевные беседы, склоняли к доносительству, предлагая взамен блага или угрожая коварством. Результат этой работы всегда был один – ссоры, подозрения, взаимные обвинения. Ни о каком доверии внутри многочисленных групп чиновников префектуры говорить не приходилось. Все подозревали друг друга в непорядочности, и всё это делалось если не по приказу, то в угоду Ма.
Ходил слух, что Ма давал задания собирать компромат на всех без исключения - от уборщиц и мойщиков посуды до своих заместителей. Собирали всё, что можно было собрать, даже басни неизвестных авторов и анекдоты. Ма знал, что любые выдумки и пустяки со временем станут компрометирующим материалом, только надо дождаться подходящего времени. Говорили, что, отдавая такие распоряжения, Ма надевал черный плащ, покроя времен инквизиции, с длинными рукавами и невероятно большим капюшоном, который полностью скрывал лицо говорившего. Поэтому утверждать точно, что это были его распоряжения, никто не мог. И лица под капюшоном никто не видел. Только оставались в памяти слова наставления: «Что от кого услышишь или увидишь, тотчас сообщай, не исключай из памяти людей, заявляющих обиды обоснованно, а уж тем более гневающихся без причины».
***
Мысли о возможном спасении приходили и спешно уходили из разгоряченной головы Ма. Он не знал, откуда может придти помощь и надежда на спасение. Охотники словно испарились, словно они никогда не заходили в знакомый лес. Лес хранил полную безучастность к происходящему. Только Ма и секач стояли друг против друга, и секач целился в Ма из новенького оружия.
Ма не находил сил поднять свой карабин и прицелиться. Он боялся признаться себе, что струсил и в минуту опасности забыл о своём звании, распорядительном голосе и прочих преимуществах статусного положения, о чем никогда не забывал в повседневной жизни, и не только не забывал, но и пользовался ими без меры и надобности. Как будто для него безграничные привилегии были закреплены в декларации прав человека и этим оправдывали все его поступки.
Сейчас были нужны мужество и спокойствие, но эти качества если и хранились когда-либо в душе Ма, то когда неожиданно представился случай их проявить, они бесследно пропали, и страх парализовал Ма. Он не мог сдвинуться с места, не мог пошевелить конечностями рук и ног.
Ма собрал последние силы и остатки духа и потянул карабин к плечу, чтобы по настоящему прицелиться и произвести выстрел первым и наверняка, но руки не слушались, словно были чужими. Карабин оказался настолько тяжелым, что Ма, как ни старался, не мог его поднять и крепко прижать к плечу. Обычно всё было так просто и, вдруг, на тебе. Страх и волнение не проходили, тревога становилась сильнее. Ма не был готов к сопротивлению, не понимал, что делать, что предпринять и как вызволить себя из этой страшной ловушки.
- Испытывает ли дикий зверь страх, когда видит, что его хотят убить? Лишить жизни, ради удовольствия и развлечения, а не ради добычи пропитания, и не в целях самообороны. Или зверь не чувствует страха, не боится смерти, не зная своего предназначения на земле и не пытаясь его исполнить? - в страхе подумал Ма.
- Почему Бог не признал убийство животных ради развлечения страшным грехом? Нет, зверю не понять удовольствия от убийства. Звериную, как понимает человек, жажду крови, - не успокоившись и теряя рассудок, Ма перешёл на философские рассуждения.
- Что испытает вепрь, ранив или убив меня - сожаление или наслаждение? - задал себе очередной нелепый вопрос Ма.
Ма представил, как соберется стадо, пасущееся где-то рядом, самки освежуют его, взрослые кабаны выпьют кровь, кто сколько в силах, а затем съедят сырьём. Или, похрюкав вволю и дождавшись, пока прогорит костер, опалят на костре и съедят, слегка подкоптив: всего, до последней косточки, без всяких эмоций и чувств, ради удаления голода, - мысли путались в голове Ма, в ожидании выстрела вепря.
Ма начинал понимать, что выхода нет и искать его бесполезно. Воля и сила духа покидали его, теперь он надеялся на то, что кто-то всё-таки придет и спасет его, защитит от злого вепря, и он останется жить. Ма начал подозревать, что стоящий перед ним вепрь – вепрь-оборотень, под шкурой, которого прячется кто-то из его завистников или заклятых врагов. Ему даже показалось, что вепрь засмеялся зловещим смехом, увидев беспокойство на лице Ма и угадав его мысли. Смех вепря окончательно сломил волю к сопротивлению.
И, тут, в голове Ма возникла спасительная мысль. Он подумал, что вот сейчас лучше всего извиниться перед вепрем и принести клятву:
- Это неплохая идея, лучше, чем никакой. Отсутствие мыслей приводит лишь к полному их отсутствию или быстрому карьерному росту в политике, – и Ма решил клясться и в чём клясться:
- В дальнейшей жизни он не возьмёт в руки ружья, и никогда не пойдёт на охоту ради удовольствия и развлечения. Он не будет больше, убивать зверей малых и больших, гонятся за лисами на снегоходах, искать встречи с поднятым из берлоги медведем.
Ма опустился на колени, отложил в сторону карабин и сложил руки, настраиваясь на молитву и покаяние. Сейчас он станет просить пощады у вепря и прощения у Бога. Но язык не поворачивался, язык одеревенел от страха. Ма не сумел выдавить из себя ни слова, Клятва не получалась.
В своей жизни Ма присягал дважды: Первый раз - лет тридцать назад, тогда он принял воинскую присягу. Второй раз он присягнул, когда возглавил правительство префектуры. Больше он не присягал никому и не давал других обещаний и клятв или сейчас не помнил об этом. Конечно, он клялся будущей жене, перед свадьбой и в день свадьбы, но так, по молодости, поступают все, и клятва жене была не в счет.
Ситуация в лесу становилась безвыходной и Ма решил повторить попытку и попробовать клясться и просить, просить прощения снова, как бы это не было трудно. Главное выжить.
Ма никогда не замечал в себе склонности к отчаянью. Он всегда был агрессивен и всегда первым переходил в наступление на своих противников и некому не обещал пощады. А, если обещал, то лишь из-за соображений тактики, чтобы ослабить решимость соперника. Сейчас, почуяв трагический исход, Ма старался вспомнить хоть одну молитву о прощении. И не удивился, что не знает ни одной и не умеет даже толком перекреститься.
– Зачем я хожу в церковь? – спросил Ма себя, потому, что рядом никого не было. Он не знал, что на этот вопрос один из Пророков ответил ещё тысячу лет назад: «Если вы спрашиваете – спрашивайте; обратитесь и приходите».
– В поисках популярности, - неожиданно для Ма, ответило ему его сердце, несмотря на то, что сердце, от страха было не на месте. Поэтому Ма хотелось бежать без оглядки с проклятого места. Ма принял ответ сердца, без удивления. Сейчас ему было не до этого.
И вслед за подсказкой сердца, Ма подумал:
- Если вспомнить хоть один праведный день моей жизни, и попросить у Бога прощения, напомнив Богу о добрых поступках по отношению к людям и любви к Богу, то Бог простит меня и прогонит вепря.
Но ни одного доброго дела, которое он сделал от чистого сердца, вспомнить не мог. Да и в Бога Ма никогда не верил. Он был атеистом и, как верный страж клана воинствующих атеистов, преследовал верующих, и неусыпно следил за служителями культа. Он не боялся, что священнослужители отступят от Бога, этого Ма, как раз добивался. Ма следил затем, чтобы они своей стойкой верой не причинили вреда другой вере, той нелепой, в которую верил Ма.
Вопрос о существовании Бога перед ним никогда не стоял – Бога нет. Это всё, что он знал о Боге, а о религиозных чувствах людей не имел ни малейшего представления. И все, кто верил, в Бога были для него людьми темными, необразованными и неинтересными и даже лживыми.
- Как можно верить в то, чего нет? Это был его основной аргумент, и дальше такого аргумента, он не углублялся в малоизвестную ему тему. Или скрывал свои познания в этой области, чтобы однажды не раскрыть их перед начальством и не навлечь на себя ненужных подозрений. Человек незнающий ценился выше человека знающего.
Ма понимал, что думать об этом, в обстановке, в которой он оказался, не стоит, что нужно уносить ноги, как можно дальше и быстрее от места, где разгуливает вооруженный зверь. Но голова, вопреки его желаниям, не освобождалась от ненужных мыслей и в ней продолжали вертеться навязчивые рассуждения:
- Коммунизма, ведь то же не было, а я верил. Или не верил? Претворялся, что верю?
От этого чистосердечного признания, настроение стало совсем скверным и тоскливым. Ма пришел в полное и глубокое отчаяние:
- Добрых дел, действительно, не было или я не могу их вспомнить из-за испуга,- размышлял Ма, перескочив с философской темы на тему бытовую.
- Зачем же я тогда жил? Жил, хуже этот вепря, но он же зверь, а я числюсь человеком, у меня должна быть вера, уж если не в Бога, то в людей, в земляков, в соотечественников, как же иначе жить. Ма от обиды и незащищенности заплакал и в этот момент проснулся.
Ма открыл глаза, по щекам текли мелкие слёзы, кабан ещё стоял перед ним, нагло щурясь, но через долю секунды исчез. Ма не шевельнулся и лежал неподвижно ещё некоторое время, пока не понял, что свирепый кабан с ружьём всего лишь сон.
- Какой странный сон, - подумал Ма, постепенно, приходя в себя. Реальное сознание возвращалось к нему, он даже хотел усмехнуться, вспомнив сон, но улыбки не получилось. Испуг не проходил. Включив свет, он посмотрел на большие настенные часы с крупным циферблатом, висевшие в его спальне. Он спал почти семь часов. Времени для отдыха достаточно, но странный сон всё испортил. Ма ощутил усталость, а главное – беспредельное унижение.
- Почему такой сон приснился в ночь перед охотой? Почему я так испугался во сне? Сон далек от действительности, - лёжа в постели, думал Ма.
Это вызвало у него чувство повышенного беспокойства. Ещё не освободившись от сна полностью, Ма понимал, что настроение испорчено, и только ухудшится, если не сделать чего-то полезного и не отвлечься от неприятного сновидения. Но, что делать? Ма решил отложить воскресную охоту, приняв увиденный сон за недоброе знамение. Он позвал жену, зная, что она должна встать к этому времени и приготовить ему завтрак. Жена не откликалась, Ма повысил голос и почти закричал, но и на этот крик ответа не последовало.
- Что за наваждение, сколько это будет продолжаться? – Он обошел весь дом. Жены нигде не было: ни на кухне, ни в ванной, ни в кладовых.
- Она, что в такую рань на огород пошла, что ли? - спросил Ма, не к кому не обращаясь, так как вокруг никого не было.
- Значит, звонить и предупреждать коллег, что он не примет участия в охоте, придется самому, - только он не хотел этого делать, стараясь избежать долгих оправданий. Пусть всех предупреждает жена. Он ещё раз крикнул жену, теперь уже в полную силу. Ответа не последовало.
- Переутомился я на работе, - усмехнулся Ма.
- Пойду к гадалке, пусть растолкует сон: к болезни это или к неприятностям.
В последнее время неприятностей хватало. Ходили упорные слухи, что его лишат должности или переведут на другую должность и в другую префектуру. Ма не устраивал такой вариант, он терпеть не мог служебных перемен и нового трудоустройства.
Ма подошел к окну, посмотреть, пришла ли машина с личной охраной. Машины не было. Он посмотрел на часы, оставалось десять минут до назначенного времени выезда. Времени предупредить о своём отсутствии на охоте у него уже не оставалось. Все, наверное, давно выехали. Но он сделал усилие над собой, взял телефон и позвонил господину Сы, своему заместителю и товарищу по охоте. Ма хотел предупредить его и попросить Сы возглавить охоту в своё отсутствие. Телефон не отвечал. Ма позвонил по очереди господину Хью и господину Икоте, но и их телефоны молчали.
- Что произошло, может они тоже увидели во сне вооруженного вепря и, испытав ужас, решили навсегда покончить с охотой? Или они, следуя договорённости, уехали из дома в назначенное время? Конечно, если им что-то и снилось, то не вепрь. Им снились другие сны. Наверное, приятные, и они спокойно отбыли на охоту, в надежде на успех и расчете на трофеи, - размышлял Ма.
Ма снова подошёл к окну. Машины с охраной на месте не было. Тогда он позвонил начальнику охраны и строго спросил:
- В чем дело, когда вы будете на месте?
Начальник охраны удивился вопросу и ответил, что они у подъезда и ждут его не менее получаса. Ма, снизив грозный тон, попросил начальника охраны оповестить участников охоты, что ему нездоровится, и по этой причине его не будет на охоте.
- Пусть сегодня охота пройдёт без меня, - сделал заключение Ма.
- Я свою охоту уже провел, - Ма положил телефонную трубку, закончив разговор с начальником охраны.
Раздражение Ма из-за отсутствия жены и жуткого сновидения, после разговора с охраной, немного улеглось, но полного спокойствия не наступало.
- Что делать? - задал себе вопрос Ма.
Было раннее утро.
- Спать? - Ма понимал, что уснуть не сможет. Вдруг снова появится свирепый вепрь с ружьем и, не дай бог, на этот раз выстрелит. Ма решил заняться каким-нибудь полезным делом.
Как никак, но Ма был чиновником высшей категории, а не профессиональным охотником, и хлеб свой добывал не охотой, а чиновным промыслом. Поэтому на выходные дни он брал домой кипу документов, имея желание поработать. Но никогда еще за всё время своей карьеры он не выполнил ни одного подобного намерения. Как только он приходил домой, желание работать тут же исчезало. Он не открывал своего солидного портфеля и не доставал из него лежащих там бумаг. И в выходные дни, когда не было охоты или официальных мероприятий, он целыми днями валялся на диванах, ни о чём не думая.
В минуты откровения Ма позволял себе вспомнить свои недостатки и достоинства. К достоинствам своего характера он относил умение сделать карьеру, не обладая для этого ни большими знаниями, ни способностями. И никто не мог объяснить как? Как ему это удавалось? Значит, просто везло. Да, он был не только охотником, но и карьеристом, и чтобы идти вверх по карьерной лестнице, не считался ни с какими обстоятельствами. Ему всегда хотелось быть первым и главным, и ему это удавалось, - подвергнув себя психоанализу, Ма хотел вернуть обычное расположение духа, но и этого у него не получалось.
Ма из спальни направился на кухню. Открыл аптечку, налил в стакан кипяченой воды и капнул в стакан несколько капель валерьяны, чтобы немного успокоиться и заняться делом. Может быть, действительно, почитать документы? Ма вернулся в кабинет, достал из кожаного, добротного портфеля ворох бумаг, в беспорядке разложил их на письменном столе и попробовал прочитать первый, попавший в руки. Но строчки документа тут же рассыпались на отдельные буквы и закружились перед глазами черными мухами. Смысла в прыгающих, скачущих и летающих буквах разобрать не удавалось. Нет, читать он не мог, и Ма отложил своё желание вместе с документами. Следовало заняться чем-то другим, но чем?
– Воскресенье пропало из-за какого-то дикого кабана, которого даже не было в реальности. В чём причина расстройства?
- В страшном сне, - сделал заключение Ма, но не успокоился.
Он встал из-за стола, подошел к бару, достал бутылку солодового виски, налил четверть стакана и выпил одним махом, сморщив лицо от неудовольствия, как будто проглотил кусок колючей проволоки. Прошло минут десять, Ма ждал, что настроение после выпитого виски улучшится, но оно не улучшалось, оставаясь таким же тревожным и безрадостным.
Ма снова вспомнил странный сон и подумал:
- Если бы кабан застрелил меня на самом деле? Сколько бы было удивления и разговоров? А какие бы организовали похороны - торжественные и пышные? С почётным военным караулом, салютом и множеством приезжих, может быть, даже из-за рубежа. Чтобы состоялся салют и был военный караул, моё тело обязательно облачат в генеральскую форму. В ней я выгляжу солиднее и краше, чем в гражданском костюме. Интересно, кто возьмёт ответственность стать распорядителем похорон? Или распорядителя назначат? А я ведь даже не составил завещания и не написал пожеланий, как меня хоронить.
Фантазия Ма устремилась вперед. Он вспомнил о некрологе и объявлениях в газетах: - Какое объявление разместит в большой газете его друг – главный редактор? Какие обороты и обращения он использует в своём материале? Вставит ли он слова «безвременно», «скоропостижно», «невосполнимая утрата»? Ма живо представил, как его хоронят и что говорят люди, пришедшие на панихиду:
- Нагонят чиновников всех мастей. А городские обыватели…? Простой народ не придёт, какое им дело до чиновника высшего ранга, да и мне какое дело было до них. Моя обязанность заботиться о народе ни в чем конкретном не выражалась. Ездил по селениям, открывал отремонтированные школы, проводил детские утренники и праздники, одним словом, веселил и успокаивал народ, как мог. Кому-то грозил, кому-то что-то обещал, а что в этом толку?
- Нет, траурный этикет никому не позволит сказать правду. Да и какой смысл её говорить? Для кого? Как покойник воспримет правду? Он её даже не услышит и не увидит ничего из происходящего.
И снова мысли Ма возвратились к кабану:
– Получить выстрел от кабана, какая нелепость. Кто в это поверит, только сумасшедший. Чушь, бред, вздор, вопиющая несправедливость. Люди умирают, как люди, а я – от выстрела кабана! - говорил он всё громче, пока не сорвался на крик.
- Зиновий, что с тобой? Ты почему не поехал на охоту?
Предчувствуя беду, в кабинете появилась жена, внимательно оглядываясь и надеясь обнаружить тех, на кого кричал муж:
- На кого ты кричишь, здесь никого нет?
- На тебя кричу, только не могу докричаться. Где ты была?
- Я готовила тебе завтрак, на кухне. Что случилось?
- Ничего не случилось. Ты разве не знаешь? Меня застрелил кабан, - не снижая тона, ответил Ма и тут же подумал:
- Как я её не заметил, я же всего несколько минут назад был на кухне, пил капли. Или я там не был, как и в лесу? Но почему она не заметила меня? Кто из нас плох?
- Зиновий...
- Что тебе Зиновий, - перебил криком жену взволнованный Ма.
- Зиновий, тебе нужно обратиться к врачу, оставить работу и отдохнуть, хоть несколько дней - переходя на примирительный и заботливый тон, сказала жена.
Жена была уверена, что её муж все свои силы отдает работе, пренебрегая здоровьем. Что так относиться к обязанностям нельзя, и переубедить её в обратном никто бы не мог. Она на себе чувствовала, как преуспела семья, благодаря его работе, и ценила заботу о семье превыше всего, как любая предприимчивая женщина.
- И что я буду делать, когда оставлю работу? – язвительно спросил Ма.
- Ходить на охоту или выращивать овощи на твоём огороде? – новым вопросом ответил на свой вопрос Ма и продолжил:
- И врач у меня был, да посадили врача, посадили и не выпустят. Восемь лет будет сидеть за свои проделки, и меня опозорил своей близостью к нам. А всего-то ведь только врач. Он еще что-то хотел добавить к своей речи, но вовремя остановился.
- Прости. Сорвался, - уже дружелюбно сказал он жене, и чтобы не продолжать ненужной перебранки, вышел из кабинета, оставив жену одну.
Жена вышла из кабинета следом. У неё возникли подозрения в глубоком расстройстве психики мужа из-за неприятных событий, происходящих вокруг их семьи. Она знала, что с работы муж не уйдет, если только его не снимут…. Она тоже не желала этого. Ей нравилось быть первой леди и пользоваться уважением окружающих, пусть даже притворным. Да и благосостояние семьи росло день ото дня, год от года, что было главным в их совместной жизни последних лет.
Ма ракетой пролетел по большому дому, напоминающему княжеский особняк, и влетел снова в кабинет с навязчивыми мыслями о похоронах. Он знал, какие трогательные речи произносят на гражданских панихидах, когда провожают в последний путь чиновников его уровня, людей, которых считают, неизвестно почему, заслуженными или выдающимися.
В день похорон, на девятый и сороковой день, о них говорят много замечательного и скорбят, как о самой большой утрате. Восхваляют, как великих государственных деятелей, даже если они ничего полезного не сделали для общества, а лишь присутствовали при государственной должности. Ма понимал, что не только он, но и многие ему подобные получили должности по счастливому стечению обстоятельств, без обсуждения вопроса – заслуженно или незаслуженно.
О покойнике-чиновнике на панихиде говорят только хорошо, независимо от того, заслуженна им похвала или нет, впрочем, плохо говорить об усопших не принято. Равенство между усопшими соблюдается полностью, и никто не может нарушить его.
Ма понимал, что многие пришедшие на панихиду зло ухмыльнутся в ответ на трагические речи о достоинствах усопшего и скорчат пудовую гримасу скорби. Но как только закончится панихида, всё будет иначе. Начнутся откровенные разговоры, и заговорят, кто на что способен, больше вспоминая обиды, чем что-то доброе. И достоинства будут толковаться как недостатки, начнут промывать косточки усопшего и промоют, лучше всякого археолога. Ма представил, что будет говорить над его телом преданный заместитель – господин Сы.
Он обязательно скажет, что долгом всех сотрудников учреждения с этого дня становится месть дикому зверю. Что он, господин Сы, второй по значимости человек префектуры, уйдёт завтра в лес и не вернется, пока не отыщет вооруженного вепря и не убьет его, проклятого, осмелившегося поднять передние ноги на святое святых, на самого дорого ему человека, охотника высшей лиги Ма.
Затем слово возьмет другой оратор, тоже заместитель, господин Икота. Он заверит присутствующих, что будет продолжать общеполезное дело, начатое Ма, и непременно его завершит. Что он разоблачить всех скрытых противников Ма, кто мешал ему сделать больше, чем он сделал, и тех, кто завербовал и подговорил вепря совершить мерзкий поступок, кто долгие годы, считаясь друзьями, скрывали свои подлинные лица и вредили ему. И эти лица остаются не разоблачёнными и не раскрытыми, что нужно положить этому конец и всех разоблачить.
И тут Ма задумался. А Икота – это кличка или фамилия? Ма живо вспомнил, что у господина Икоты при виде большого начальства отваливалась челюсть и начиналась сильная икота, а на совещаниях, на которых он ожидал разноса, у него открывался ещё и насморк. И он не в силах остановить ни икоты, ни насморка, спешно покидал совещание, и ни у кого не возникало желания что-то сказать об этом господине. Ма озарила мысль первооткрывателя:
- Уж не наследственная ли болезнь – икота. И сколько веков назад его предкам записана такая фамилия? С кем приходится работать?!
Ма без причины обиделся на тех, кто обязательно будет присутствовать на похоронах, забыв, что не все придут по собственной воле. Он знал не только речи, но и думы присутствующих и их глубокое безразличие к происходящему. Что никакого душевного сочувствия ни к семье усопшего, ни к самому усопшему они не проявят. Он сам призывал их лишь соблюдать правила приличия и не больше, а на похороны ходить только по необходимости.
Он понимал, что его никто не любил и не уважал, скорее, боялись. Боялись коварства, которое он мог применить против тех, кого не любил, кого опасался, не зная на то причины.
Больше всего он не любил людей независимых и свободных, правдивых и честных, то, чего не хватало ему. Ведь люди завидуют только тому, чего у них нет, тому, чего они лишены.
- Вот так история, - всплеснул руками Ма, будто собираясь плыть, но плыть было некуда.
- А, действительно, если бы я погиб на охоте от пули кабана, и это была чистая правда, и Сы знал эту правду сказал бы он тогда честно об этом невероятном случае? Или выдумал бы правдоподобную историю, похожую на трагический случай на охоте? Нет, правду бы не сказал никто, - и у Ма после трезвого размышления возникла здравая мысль.
- Правды в его окружении не говорит никто, даже в мелочах. И он тоже ни кому и никогда не сказал правды. И все его тревоги и беспокойство как рукой сняло. Он тут же решил: забыть свой сон, никогда его не вспоминать, не ходить к гадалке, никому о нем не рассказывать, и ничего не менять в своей удавшейся жизни.