В год 70-летия Великой Победы Смоленское радио и журнал «Смоленск» продолжают знакомить земляков с событиями 1941-1945 годов и с историей наших Вооруженных Сил. Предлагаем вниманию читателей текст выступления по областному радио ведущего программы «Монолог», доцента Смоленского  госуниверситета Михаила  Исаковича  Рабиновича.

– В позапрошлом году в областной библиотеке имени Твардовского проходила презентация выпуска журнала «Родина», целиком посвященного 1150-летию нашего города. Состоялся интересный, я бы сказал, душевный разговор с главным редактором издания и его коллегами, приехавшими из столицы в Смоленск.

Майский номер журнала за этот год, как и следовало ожидать, целиком был посвящен другой важнейшей дате – 70-летию Великой Победы.

На обложке выпуска значилось: «Этот майский номер… мы делали вместе с поэтами-фронтовиками, погибшими и выжившими на войне».

Обратились вместе с редакцией Российского исторического журнала к судьбам и ратным делам сражавшихся с врагом литераторов, памятуя при этом, что материалы юбилейного номера посвящены и другим участникам великой битвы.

Здесь сделаю небольшое отступление.

Во многих, а возможно даже в большинстве изданий, откликнувшихся на знаменательное событие, сказано о Смоленщине, смолянах и о тех, кто сражался на смоленской земле. Удивляться не приходится: без истории нашего края нет великой истории России.

Естественно, что в юбилейном номере «Родины», где особое место отведено поэтам-фронтовикам, сказано и о нашем великом земляке Александре Трифоновиче Твардовском, помещена и его фотография. А вот и короткая справка о нем, составленная редакцией.

«Твардовский родился на Смоленщине. Его родители и старший брат были раскулачены. В 1939 году принял участие в Освободительном походе в Западную Белоруссию и в Советско-Финской войне. Участник Великой Отечественной войны с первых ее дней. Поэма Твардовского «Василий Теркин», «книга про бойца без начала и конца», стала одним из атрибутов фронтовой жизни».

И здесь же знаменитое стихотворение поэта. Не грех его воспроизвести.

«Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие

        не пришли с войны,

В том, что они –

        кто старше, кто моложе –

Остались там,

        и не о том же речь,

Что я их мог,

        но не сумел сберечь, -

Речь не о том,

        но все же,

                    все же, все же…»

В одном институте с Твардовским учился до войны другой поэт Давид Самойлов. Это был знаменитый МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и  истории). Военная биография будущего фронтовика начиналась, как и для тысяч его соотечественников, на трудовом фронте: летом 41-го рыл окопы и противотанковые рвы под Вязьмой. Потом было военно-пехотное училище, затем Волховский фронт. В 43-м был тяжело ранен осколком мины. После выздоровления продолжил службу в отдельной разведывательной роте на втором Белорусском фронте. Давиду Самойлову принадлежит памятное многим стихотворение, начинающееся строчками «Сороковые, роковые, военные и фронтовые, Где извещенья похоронные И перестуки эшелонные»…

Николай Майоров. Как вспоминал его сокурсник по историческому факультету МГУ, «он знал, что он поэт. И готовясь стать историком, прежде всего, утверждал себя как поэт. У него было на это право». Как многие другие студенты, летом 1941 года принимал участие в рытье противотанковых рвов на Смоленщине, под Ельней. Осенью того же года добровольцем ушел в армию. 8 февраля 1942 года был убит в боях на Смоленщине. А вот его пронзительные строки:

«Мы были высоки, русоволосы.

Вы в книгах прочитаете,

                                как миф,

О людях, что ушли не долюбив,

Не докурив

        последней папиросы»…

Напомню при этом: эти строчки родились еще в 1940-м, предвоенном году. Воистину настоящие поэты наделены даром предвидения.

Еще два поэта-фронтовика: Семен Гузенко и Юрий Левитанский. Многое связывало их: оба – киевляне, оба учились в знаменитом ИФЛИ, оба служили в ОМСБОНе (отдельной мотострелковой бригаде особого назначения НКВД), формировавшейся в основном из спортсменов для проведения диверсионных операций в тылу врага. Оба поэта, ставшие фронтовиками, были пулеметчиками – Гузенко первым номером, Левитанский - вторым, оба участвовали в боях на Смоленской земле. И, наконец, обоим повезло: были ранены, но дожили до Победы.

Из стихотворения Семена Гузенко «Ну что с того, что я там был?»

«Я не участвую в войне –

Война участвует во мне,

И отблеск Вечного огня

Дрожит на скулах у меня.

Уже меня не исключить

Из этих лет, из той войны,

Уже меня не излечить

От тех снегов, от той земли.

И с той землей, и с той зимой

Уже меня не разлучить,

До тех снегов, где всех уже

Моих следов не различить.

Ну что с того, что я там был?»

Из записок, полученных поэтом Семеном Гузенко на творческом вечере в зале Политехнического музея:

«Товарищ Гузенко! Сколько силы в Ваших стихах! От некоторых слов просто бегут мурашки по спине. Как Вы правильно обо всем пишете».

* * *

Теперь, продолжая знакомство с материалами праздничного номера «Родины», перейдем от стихов к прозе.

На одной странице – два портрета. На первом – молодой человек с погонами лейтенанта на плечах. На другом – немолодой человек с седой бородкой в гражданском костюме. На фотографиях один и тот же человек, похоже, однако, что два снимка разделило по крайнем мере полвека.

Лицо человека с бородкой со второго снимка показалось мне знакомым. Не очень удивился. Дело в том, что в свое время не раз приезжал с лекциями по линии общества «Знание» в Шумячский район. Приходилось выступать в разных аудиториях, включая августовские совещания учителей, а человек с фотографии, Александр Петрович Макаров, работал после войны в Снегиревской школе последовательно учителем начальных классов, заведующим учебной частью, директором школы и преподавал после учебы в Смоленском пединституте русский язык и литературу.

В Десногорске живет сын Александра Петровича Юрий Александрович, в семье которого сохранился фронтовой, на 88-и страницах дневник отца. Редакция журнала «Родина» поместила в том же юбилейном номере отрывки из него. Прежде чем познакомить земляков с ним, скажу несколько слов в виде вступления.

С войны вернулся Александр Макаров со скромными, но ценными фронтовыми наградами: орденом Красной Звезды и медалями «За отвагу». Но, судя по фотографии, работа педагога была отмечена еще и орденом Трудового Красного Знамени. Воистину, как сказал поэт, «из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд».

А фронтового лиха испытал земляк сполна. Вот его записи, сделанные карандашом в перерывах между боями, бомбежками и обстрелами.

«На фронт ухожу 11 июля 1941-го. Боевая жизнь начиналась под городом Ельня, где меня ранит в конце августа. В сентябре 1942 года, после госпиталя и артучилища принял артиллерийский взвод отдельного истребительного противотанкового полка. А потом меня вторично ранит и контузит, в связи с чем попадаю в город Смоленск, где прохожу лечение. На подступах к городу Могилеву меня снова ранит и контузит, и я прихожу в сознание опять в госпитале в родном Смоленске. В ноябре 1944 года по состоянию здоровья после контузий и ранений увольняюсь в запас. Военную жизнь кончаю в звании лейтенанта и должности командира батареи».

А вот еще фронтовые записи.

«14 ноября 1942 года. День прошел благополучно. Четыре раза штурмовали и бомбили немецкие Ю-88. Наших самолетов и зениток что-то не слышно. Получил кое-что из нижнего белья. Землянки оборудованы хорошо – жить можно, но сколько? Неизвестно.

18 декабря 1942 года тревога! Все орудия работали замечательно. После стрельбы сейчас же отправились в район Красноселья Демидовского района. Всю ночь ехали, спать не пришлось.

23 февраля 1943 года. Сегодня праздник РККА. Мы его немного отметили. Дали водки по 200 грамм. После обеда начали стрелять по нашей батарее из дальнобойных орудий. Мы были в землянке, она очень слабенькая. Всю ночь стрельба не прекращалась. Спать не пришлось.

17 сентября 1943-го. Полный день стреляли по фрицам. Нам тоже дают жизни. Но все пока живы. У меня сзади в 3-4 метрах разорвалась мина, но все прошло благополучно. Земле, как говорят, пока бог и люди. Четвертые сутки уже не спал. Вчера был дождь, весь вымок, аж сегодня никак не высохну. Ночевал в кустах. Сладко спал пару часов, больше не дал обстрел. К исходу дня послали фрицам около двухсот снарядов.

18 сентября 1943-го. Три дня не спал. Глаза покраснели, что у волка. Жизнь идет как-то неразберихой. Каждый день споришь со смертью. Ничего не мило, лишь бы скорее на Запад. Скоро буду получать награды, но сколько придется носить, не знаю. Переехали на самый передний край. Чего только не пришлось испытать. Рядом рвались снаряды и мины, рядом кончались друзья, а я счастлив – живу и сегодня.

Затем были передышки. Но через несколько времени начался сильный огонь из самоходок. Мы стояли в кольце немецких танков. Я не думал в это время остаться в живых. Здесь героически погибли Гозин и Шатских, тяжело ранило Тимофеева и Сорокина. Я был рядом с ними, и как остался жив – не знаю.

24 сентября 43-го. Приказали двигаться в район Рудни. Не доезжая до Рудни с километр, как нас сильно стали обстреливать прямой наводкой. Одним снарядом убило Попова, Служаева тяжело ранило, но он умер. Ранило тяжело Полицеймако, Коважных, Пузевича и других.

Я успел завернуть за сарай, и здесь было много ужасного: стонали раненые, один за другим рвались снаряды. Поздно вечером подожгли мою машину, все сгорело, но пушку вытащили из огня. Пехоты  впереди нет. Мы одни. Кругом строчат автоматчики. Я думал, что нам там придется навсегда остаться всем, но ночь прошла ничего.

19 декабря 1943-го. Вся картина прорыва переднего края немцев была на моих глазах. Часов в 9.30 начала «играть» «катюша». Это ужас! Смотреть было страшно, не то, чтобы быть под ее разрывами. По ее сигналу заговорила артиллерия. Гром стоял около двух часов. За каких-нибудь 20 минут моя батарея выпустила 120 снарядов.

13 июня 1944-го. День наступления. Часов в 10 меня ранило в правую ногу и контузило. С этого дня пошел штурм будущей жизни. Из госпиталя в госпиталь путешествую.»

Этим днем заканчиваются записки бывшего фронтовика.

К сожалению, этот смелый, заслуженный, симпатичный человек не дожил до 70-летия Победы. Похоронен он в деревне Снегиревке, где родился, жил, многие годы работал.

* * *

Неизвестно, в каких госпиталях Смоленска лечился от ран и контузий фронтовик, а затем народный учитель Александр Петрович Макаров. Возможно, один из них размещался по адресу: улица Пржевальского, дом 4, - а это, напомню горожанам, бывшее женское епархиальное училище, потом университет, затем пединститут, а теперь Смоленский государственный университет. Трудно поверить, но с начала 1944 года здесь размещались сразу два госпиталя, рассчитанных на три тысячи раненых. В годы Второй мировой войны наша медицина дала самый высокий процент излечившихся раненых, возвращенных в строй. Но к великому сожалению, для многих тяжелые ранения оказались смертельными. Эти бойцы и командиры покоятся на смоленских воинских кладбищах.

А в каких неимоверно сложных условиях пришлось работать нашим медикам в Смоленске, рассказал 30 лет назад в своей книге «Записки военного врача», вышедшей в издательстве «Московский рабочий», начальник одного из двух госпиталей Петр Григорьевич Царфис. После войны он станет доктором медицинских наук, профессором.

Вот свидетельства автора названной книги.

«В институтских помещениях не уцелело ни одного окна, были разрушены двери и местами стены, бездействовали отопление и водопровод, повреждена вся электропроводка. В первых же несколько дней закрыли окна, где фанерой, где железом, стекол хватило лишь для больших комнат. Быстро пустили в ход электродвижок, окрещенный госпитальным людом «днепрогэссом». Стали расставлять повсюду печурки из железных бочек с длинными коленчатыми трубами. Добыли бочки, кипятильники, бачки. В начале января 1944 года эвакогоспиталь №3829 приступил к работе».

Молодой в ту пору военврач вспоминал, что войне «доставало» раненых на излечение.

Однажды после налета вражеских бомбовозов в госпитале начался пожар. И тогда произошло неожиданное: из землянок, из полуразрушенных зданий выбежали смоляне, выстроившиеся длинной цепочкой до самого Днепра и ставшие передавать в ведрах воду. Пожар был потушен. К счастью, обошлось без жертв.

Это тоже память войны. Память, которую мы не просто должны, но обязаны сохранить. Пожалуй, лучше других сказал о необходимости помнить о великом испытании, пережитом нашими людьми на фронте и в тылу, Александр Твардовский, 105-летие которого отмечали в июне. Воспроизведу его пронзительные строчки из поэмы «Дом у дороги», создававшейся поэтом в 1942-1946 годах.

Прошла война, прошла страда,

Но боль взывает к людям:

Давайте, люди, никогда

Об этом не забудем.

Пусть память верную о ней

Хранят, об этой муке,

И дети нынешних детей,

И наших внуков внуки.

Затем, чтоб этого забыть

Не смели поколенья.

Затем, чтоб нам      

        счастливей быть,

А счастье не в забвенье!

* * *

И еще два портрета на одной странице, - но это разные люди: два молодых красавца в военной форме с летными эмблемами в петлицах. И помещены две фотографии уже не в журнале «Родина», а в другом столичном издании, журнале «Загадки истории» №22 за 2015 год.

О подвиге, совершенном этими двумя авиаторами, сообщила почти 50 лет назад только армейская газета «Красная звезда». При этом глупейшая наша сверхсекретность помешала тогда нашим инстанциям сообщить   имена и фамилии пилотов, и подробности трагедии, разыгравшейся в небе и на земле. Названный журнал заполняет очередное «белое пятно» нашей истории.

Итак, случилось это в апреле 1966 года. С одного из аэродромов группы советских войск в Германии взлетели два самолета «Як-28». Полетное задание не было сложным: надо было перегнать истребители и бомбардировщики на другой аэродром. Но уже через 20 минут полета случилось неожиданное: в самолете с экипажем в составе капитана Бориса Капустина и старшего лейтенанта Юрия Янова отказали сразу два двигателя. Потом комиссия установит, что причиной стал заводской брак, допущенный еще при изготовлении машины. А самолет терял управление. Для принятия решения у летчиков оставались не более 30 секунд. Здесь дословно процитирую автора статьи под названием «Стрела самолета рванулась с небес…» Сергея Уранова:

«После остановки двигателей, перейдя на планирование кругами, бросая самолет то вверх, то вниз, командир экипажа капитан Капустин пытался запустить двигатели и не дать машине сорваться в штопор. Через несколько секунд Як-28 пробил облака, и летчики прямо по курсу увидели огромный город… Решение созрело мгновенно. Элероном крыла пилот изменил траекторию полета самолета, и тот, продолжая снижаться, ушел влево. Единственный, на первый взгляд, пригодной площадкой для аварийной  посадки оказался редкий лесной массив, на деревья которого командир решил приземлиться. Но тут же от этой мысли пришлось отказаться – это оказалась территория кладбища с многочисленными посетителями, пришедшими по случаю Пасхи навестить могилы своих родных. Капустин приказал штурману Янову покинуть самолет, но напарник отказался. Вдали показалась водная поверхность, и командир, с трудом максимально потянув на себя штурвал, немного приподнял нос самолета. Но было уже поздно. Пролетев над дамбой, по которой проходило шоссе с оживленным движением, самолет врезался в озеро».

Но тут добавлю несколько от себя. Что же за город спасали от многочисленных разрушений и жертв два советских пилота? Это был один из крупнейших городов Европы – Берлин.

На церемонию прощания с нашими пилотами прибыли делегации из всех городов тогдашней ГДР, братская миссия выделила военный оркестр (самолет упал в английской зоне Западного Берлина), на траурном митинге выступал бургомистр Западного Берлина, будущий канцлер ФРГ Вилли Брандт.  Летчиков  посмертно удостоили орденов Красного Знамени, похоронили каждого на его малой родине. И здесь подчеркну особо: штурманом экипажа был наш земляк Юрий Янов, погребенный в Вязьме на Екатерининском кладбище, недалеко от могил героя Великой Отечественной войны генерала Ефремова и его сына полковника Ефремова.

И в заключение этой героической и трагической истории затрону еще один момент. Главную ответственность взял на себя, как и положено, командир экипажа капитан Капустин. В чем же тогда состояла роль нашего земляка? Отвечу на этот вопрос.

Во-первых, Юрий Янов проявил высочайшую мужскую солидарность, впервые, может быть, в своей жизни нарушив приказ командира – нарушив ценою собственной жизни. И, во-вторых, он понимал, что выстрел катапульты, который был для него счастливым, мог еще больше ухудшить ситуацию: снизив высоту и лишив машину остатков маневренности. А Эдита Пьеха спела песню, которую в свое время знала вся наша огромная страна.

* * *

Продолжу авиационную тему. Речь в данном разделе «Монолога» пойдет о самолетах-памятниках. Их до последнего времени было в Смоленске четыре. Один – МИГ-23 – на бывшем военном аэродроме «Северный». Другой – пассажирский Як-42 на Покровке. Недалеко от него – истребитель Миг-17, находившийся  в охраняемой зоне, и знакомый едва ли не всем смолянам бомбардировщик Ту-16 на улице Багратиона.

На последнем и сосредоточу внимание. А повод для этого будет такой: прошел слух, что самолет, столь привычный для взглядов смолян, собираются демонтировать, а на месте одного из самых симпатичных и уютных скверов областного центра задумывают какую-то стройку.

Козьма Прутков когда-то призывал: «Не всякому слуху верь!». Не всякому – значит, каким-то можно и поверить. Поясню, почему меня затронул этот проклятый слух.

Много сказано и написано в последние годы о коррупции. Действительно, страшное зло, искоренить которое оказалось очень не просто. Но рядом витает другое зло – равнодушие наших чиновников. Нет, не хочу огулом обвинять всех  - знаю чиновников, исключительно добросовестно исполняющих свой гражданский долг. Но нет-нет, а равнодушие проявляется даже по отношению к нашей исторической памяти. Чтобы не быть голословным, приведу факты.

Вот только что я упомянул самолет-памятник Миг-17. Увы, его уже нет в городе – увезли предприимчивые москвичи. Хорошо еще, если в один из музеев, коих в столице сотни. А если на металлолом?

Вот другой известный смолянам факт. Помню потрясение, которое испытал, когда, проезжая мимо трамвайного парка, повернул голову и обнаружил исчезновение одной из ценнейших реликвий минувшей войны – полуразрушенного здания мелькомбината. Объяснение, как слышал, было такое: снесли в целях безопасности. Напрашивается аналогия: знаменитый дом сержанта Павлова сохраняют в Волгограде десятки лет. А ведь этот дом кирпичный, в то время как «наш» памятник войны был из железобетона и простоять мог, как минимум, лет сто.

Вспомним и другой, более далекий факт. Тогда руководитель обычной организации партии (замечу сразу, не Иван Ефимович Клименко – он оберегал исторические реликвии Смоленщины) надумал пустить «каменное ожерелье земли русской» - Смоленскую крепостную стену на стройматериалы. На пути «предприимчивого» партийного деятеля встали тогдашний начальник областного управления культуры Нина Сергеевна Чаевская и несколько ее коллег. Ценнейший памятник земляки отстояли. А Нине Сергеевне Чаевской, пользуясь случаем, шлю в связи с ее 97-летием искреннее поздравление и пожелание здоровья и жизненных радостей!