В этом году исполняется двадцать лет со дня события, вошедшего в историю под непонятной молодым россиянам аббревиатурой «ГКЧП». Признаюсь, долго пытался подобрать исчерпывающее определение к этому «путчу», который новая власть по свежим следам пыталась представить «великим и ужасным». Тщетно: всё вспоминались Ильф и Петров с их краснеющим приютским воришкой Альхеном. Путч мне запомнился таким же - «голубым и стыдливым». Какое-то время о нём в рабочепутейских кругах напоминала лишь шутливая подначка: «А что вы делали 19 августа?». В своё время на полном серьёзе этим вопросом члены специальной комиссии донимали нашу незабвенную «бабу Веру» - бессменного секретаря журналистской организации Веру Константиновну Тонн. Угораздило же её попасться в этот день на глаза кому-то из бдительных сограждан с букетом цветов (у кого-то был день рождения) – вот она «гэкачепистка»!

А чтобы всерьёз разобраться... Нет, не припомню попыток. Это и заставило в конце 90-х годов заняться этой темой, пока совсем не забылось. Кое-что опубликовал тогда в новорожденном «Смоленске», кое-что – в «Смоленской газете», часть материала так и осталась в черновиках. Недавно взялся всё это перечитывать – и удивился, насколько уже всё забылось: как будто с кем-то другим всё происходило, а не с нами и не у нас. И ещё порадовался, что успел уговорить на интервью коллег и бывших своих начальников: редактора «Рабочего пути» Владимира Усова и его зама, а затем помощника последнего первого секретаря обкома Михаила Великанова – они уже сами не расскажут, «что делали 19 августа» и как расплачивались по чужим счетам...

Перелистывая старые записи и публикации, я вдруг задумался над тем, почему не видать на высоких постах тогдашних моих собеседников – главных смоленских демократических вождей-героев, праздновавших победу: Геннадия Косенкова, Николая Ермолаева и иже с ними? И почему, наоборот, иные из отъявленных «партократов» сделали неплохую демократическую карьеру? Может, вот тогда это и решалось?

Собирая материал о ГКЧП в Смоленске, я разговаривал со многими людьми, которые к заявлениям Государственного комитета по чрез­вычайному положению относились по-разному. Общим было одно: уже тогда многое забылось, рассказы о событиях трех августовских дней получались неожиданно короткими даже у тех, в чьей жизни они сыграли особую роль. Один из собеседников, добросовестно поморщив лоб, в конце концов, сказал: «Нет, ничего особенного не помню, да и не было ничего в Смоленске. Может, и вообще из мухи слона раздули...»

Видимо, стоит коротенько напомнить, как все это было. Утро 19 августа началось для нас с «Обращения к советскому народу» и Указа вице-президента СССР Г.И. Янаева о собственном вступлении в должность «в связи с невозможностью М.С. Горбачева по состоянию здоровья» исполнять привычные обязанности. Горбачев «хворал» в Форосе, а из репродукторов одно за другим летели тревожные слова «чрезвычайное положение», «Отечество в опасности», звучали призывы «сохранять спокойствие». И чем больше было этих призывов, тем меньше спокойствия и больше сознания, что здесь что-то не так. Потом был Указ и.о. Президента СССР о введении чрезвычайного положения в Москве «в связи с невыполнением постановления ГКЧП». И все подумали: «началось»...

А что, собственно, началось? По ТВ транслировали «Лебединое озеро». Потом была какая-то неубедительная пресс-информация явно растерянного Янаева. Много слухов и минимум информации.

А тем временем в Смоленске жизнь шла своим чередом. Впрочем, не совсем обычным. Помню, по свежим следам смоленский поэт Владимир Ионов говорил мне: «С утра, как услышал радио, топорик достал, к дверям поставил. Думаю, придут – одного-двух положу раньше, чем меня возьмут. Такая вот зэковская реакция была...» Лидер первой смоленской альтернативной партии (ДПР) Геннадий Косенков с улыбкой вспоминал: «На работу темную рубашку надел: всё равно на нарах валяться...» Тогда, конечно, ему было не до смеха. Да и не только ему.

19 августа к 11 часам в кабинете заместителя председателя Смоленского горсовета В.К. Моисеева собрались депутаты и представители политических партий и движений, кроме КПСС. Решили созвать президиум городского Со­вета народных депутатов. В 12 часов группа депутатов облсовета (Иванов, Калиновская, Когатько, Новиков С.В., Семенов, Семцов) потребовала у Ермоленко В.Ф. (Л.В. Мамонтов был в отпуске) срочно созвать президиум област­ного Совета. 13 часов – Л.В. Мамонтов знакомится с текстом обращения ГКЧП и срочно прерывает отпуск. И уже в 14 часов президиум областного Совета принимает обращение к смолянам: не поддерживать неконституционные методы.

Власть у законно избранных органов, вмешательства в их деятельность со стороны ГКЧП не наблюдается.

15 часов - в Смоленске появляются листовки с тезисами и указами Б. Ельцина. Лидер РХДД (сейчас вряд ли кто вспомнит, что было в Смоленске такое Российское христианско-демократическое движение) Г. Жемчужный в знак протеста против произвола «чрезвычайки» объявляет бессрочную голодовку.

17 часов – заседание президиума горсовета, на котором присутствуют и депутаты облсовета. Восемь человек ставят свои подписи под Указом Ельцина №59 от 19 августа 1991 года: «В связи с действиями группы лиц, объявивших себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению, постановляю:

считать объявление Комитета неконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот, являющийся не чем иным, как государственным преступлением... На территории РФ действует законно избранная власть... Действия должно­стных лиц, исполняющих решения указанного комитета, подлежат преследованию по закону...»

И вот рядом с подписью Бориса Николаевича под этим историческим документом трое депутатов горсовета расписываться не стали (как бы засомневались!). Здесь такие известные фигуры, как В.И. Анисимов и В.Н. Прохоров. Хотя на следующий день В.И. Анисимов сомнения преодолел и в выступлении по областному радио определил свою позицию как «конституционную», тем не менее путч по-смоленски, получается, - именно дерзкая вылазка этих «отказников». Больше в смоленской хронике рокового дня ничего антиельцинского.

(Читатели не преминут отметить здесь ту странность, что как раз лица, не изъявившие готовности немедля отдать жизнь за Б.Н., в дальнейшем занимали самые высокие посты в областной иерархии. И если В.Н. Прохоров был расстрелян неизвестными возле своего дома десять лет спустя, едва вступив в должность первого зама губернатора Маслова, никто не рискнёт предположить, что это – расплата за 19 августа).

Последующие путчистские проявления свелись к тому, что на следующий день областное радио предоставило эфир депутату облсовета Овчинникову, который одобрил действия ГКЧП (интересно, какие?) и призвал поддержать злополучный комитет. В.А. Самородский, первый секретарь обкома КПСС, «проинформировал» депутатов, что «Рабочий путь» (тогда орган обкома) и впредь будет печатать документы ГКЧП (РП «впредь» так и не напечатал указы Ельцина, а ГКЧП никаких документов больше не дал). А первый секретарь Смоленского горкома В.И. Атрощенков вообще дерзнул упрекнуть «Смоленские новости» в поспешности публикации ельцинских указов.

Вот, собственно, и всё смоленское ГКЧП. В остальном же все три дня депутаты областного и городского советов соревновались, кто громче обличит «путчистов» и похвалит «законно избранную власть», которую Ельцин через два года без долгих разговоров расстрелял из танковых орудий.

А пока... Когда 21 августа (в 16.30!) Г.И. Косенков принёс депутатам известие, что ГКЧП арестован, те стоя аплодировали. И уже в 18 часов на площади Ленина состоялся митинг, где все выступавшие приветствовали победу демократии.

Так тогда писали – «победа демократии». И сейчас пишут. А над кем, собственно, победа? Я добросовестно перелистал подшивку «Смоленских новостей» (благо, в то время эта «альтернативная» газета уже существовала несколько месяцев) и выделенную выше фразу: «Власть у законно избранных органов, вмешательства в их деятельность со стороны ГКЧП не наблюдается», - взял именно оттуда. А вмешивался пресловутый ГКЧП хоть во что-то? Упомянутый «вестник победы» Г.Н. Косенков рассказывал мне, что имевшийся с утра страх быстро у всех прошёл, что местная ДПР постоянно поддерживала связь с центром, и, к их удивлению, никто на этот канал не посягал. Удивляло Косенкова и его соратников, разбрасывавших листовки, что никакая хунта им в этом не мешала и «в большинстве народ как-то безразлично к происходящему относился».

Вообще, надо сказать, много удивительного было в этом «путче». Я, например, на каком-то этапе сбора материалов задал себе вопрос: где же был в эти дни «наш рулевой» - КПСС? Без неё ведь ничего и никогда у нас не происходило. Но ни в каких хрониках о ней упоминаний нет. Полистал подшивки – ни обращений, ни заявлений, ни партийных собра­ний. Как будто и не было уже у нас такой партийной организации. А ведь деятельность компартии в СССР (РФ) только после ГКЧП приостановили. Впрочем, перед этим (тоже после ГКЧП) проскочило в печати обращение ЦК: сохраняйте спокойствие, ходите на работу, уделяйте внимание уборке и заготовке кормов. Полезные такие советы.

Так в чем же дело и где была КПСС? Об этом в конце 90-х говорили мы с Михаилом Великановым, и думаю сегодня, что именно в его рассказе надо искать разгадку многих странностей того «голубого и стыдливого» путча.

«... Утром включил радио, и все мои планы полетели кувырком. Быстро собрался и побежал в обком. Первый секретарь (В.А. Самородский; М.В. в то время работал его помощником. – Ред.) уже был на месте и на мои вопросы ответил коротко: знаю то же самое, что и ты. Честно говоря, я был в состоянии эйфории: наконец-то порядок настанет, наконец-то серьезное дело, наконец-то этого болтуна Горбачева освободят. Где-то полдня ходил по обкому, обсуждали всё это. У приемной Мамонтова увидел группу наших местных демократов. По-моему, коленки у них заметно дрожали. После ГКЧП у нас в Смоленске героев появилось больше, чем после Великой Отечественной войны. Так не всегда они такими героями были.

Члены бюро собрались часов в десять. Все были в растерянно­сти. С утра звонили в ЦК секретарям – никого. Ивашко, первый зам. генсека, - в больнице. Начали звонить Лукьянову как председателю Верховного Совета - тот в горах, в отпуске. После обеда пришла информация от Шейнина. Ничего особенного: соблюдать спокойствие, призвать людей к работе. Не давать поводов для провокаций. Не разгонять митинги, если они будут в рамках законности.

Виктор Андреевич поступил и мужественно, и прозорливо: на шифрограмме расписался только один, членам бюро никому не дал. Кто-то предложил писать обращение к на­селению. Я за это взялся, но успел написать лишь один абзац. Позвонил Самородский и сказал: пока оставь это дело, ничего не ясно, к чему будешь призывать? Так это обращение никогда и не состоялось.

Полное разочарование появилось в пять вечера, когда посмотрел пресс-конференцию. Если уж в стране объявлено чрезвычайное положение, зарубежные журналисты автоматически на это время лишаются аккредитации. Никаких пресс-конференций быть не долж­но. А эта выглядела особенно убого. Янаев, понятно, волновался, и его можно понять. Но возникло ощущение, что их дело проиграно.

На следующий день пришёл к те­летайпу – получили телеграмму от Ивашко, который находился в больнице. Кроме недоумения, она ничего вызвать не могла. Он обращался к коммунистам страны, чтобы дали ему возможность вылететь в Форос и лично убедиться, болен ли Горбачев. И это второй человек в государстве пишет!

Говорю Виктору Андреевичу: давайте звонить в ЦК куратору. Позвонили по ВЧ, и наш куратор вдруг стал нас просить, чтоб мы ему эту телеграмму продиктовали. Я не выдержал и говорю: посоветуйте ему позвонить в Монастырщинский райком и узнать, как там у них в ЦК дела идут.

Когда всё кончилось, на пятом этаже нагородили баррикады из шкафов и сейфов. На работу сотрудников обкома не пустили. Ленинградское телевидение снимало нас на Блонье, как некую достопримечательность. Не пустили и Виктора Андреевича, который был депутатом облсовета. Потом мне позвонили на квартиру и сказали, что 26-го я должен явиться на рабочее место: нужно осмотреть мой кабинет. Пришел. В дверях поставили майора милиции, чтоб я никуда не сбежал. Женщина и мужчина (не знаю, откуда они) залезали ко мне в карманы, перебирали бумаги, требовали секретные документы. Безуспешно пытался объяснить им, как работают с секретными документами. Самым активным при обыске был бывший комсомольский работник А.Ф. Семцов, который нас раньше коммунизму учил, а тут стал ярым демократом.

Когда нашли в сейфе 16 пистолетов, о которых ни я, ни Виктор Андреевич ничего не знали, то-то радости у них было. «Ну, серьезные вы люди? - говорю. - С этими пистолетами даже Кардымовский район не захватишь»...

Потом приглашали в прокуратуру, но предъявить ничего не смогли.

После этого обкому выделили одну комнату на четвертом этаже и две комнаты горкому, чтобы с партийными карточками разобраться. Коммунисты по привычке приносили еще взносы, но платить их было уже некому: дела свернули...

На комиссию по трудоустройству я не пошёл: разведка донесла, что против моей фамилии пометка: специальности не имеет. Это после того, как я тридцать лет проработал журналистом. Людям, у которых было педагогическое образование, предлагали чуть не дворниками работать. Такая вот победила демократия. И Фатеев начал с заявления, что не допустит ошибок Горбачева, и никто из коммунистов нигде работать не будет»...

Вот и всё. Сегодня можно рассуждать, хорошо это или плохо, что вот так, в одночасье, ликвидировали у нас компартию. Но факт остаётся: ГКЧП (путч) был необходимым, главным предлогом и замечательным средством осуществления этого, казалось бы, невозможного дела. Не подлежит сомнению имевшийся на самом верху план-сговор «бескровной ликвидации» КПСС. Этот смешной ГКЧП заранее обрекли на безусловный провал, лишив его главной движущей силы: коммунистам было приказано не вмешиваться, а затем и самоликвидироваться. Вернее, были использованы для нейтрализации и окончательной компрометации всесильной 19-миллионной КПСС её хвалёная партийная дисциплина и крае­угольный принцип «демократического централизма». Доведённое до абсурда положение, когда «активная жизненная позиция» могла выражаться только в том, что партийцы не одной, а двумя руками в едином порыве голосуют за спущенные сверху указания, привело к упоминавшемуся «исчезновению» КПСС, когда конкретных указаний от первого лица не по­следовало. К очередной годовщине Октября Ельцин узаконил создавшееся положение и своим указом компартию запретил.

О том, что всё давно «согласовано с руководством» и нас всех («демократов» и «коммуняк») здорово надули, я, как и подавляющее большинство народа, естественно, не знал. Поэтому с недоумением наблюдал последнее официальное мероприятие в истории Смолен­ского обкома КПСС. В.А. Самородский оперативно собрал партаппарат в большом зале Дома Советов и безо всяких комментариев предложил всем уволиться, получить расчёт и искать работу. Чем оперативнее выполните первую часть инструкции, тем легче и удачнее сложатся дела со второй и третьей. Кто не поспешит с увольнением, тот рискует остаться на бобах. Кто-то попытался заговорить о Конституции, о борьбе за сохранение партии, о готовно­сти костьми лечь. «Ничего этого не надо», - пресёк тему в зародыше отныне бывший и последний секретарь обкома КПСС. Так же, без возражений, было сдано и немереное «партийное имущество». Всё это здорово смахивало на популярный анекдот: «Завтра все приходите на площадь с верёвками – будем вас вешать. Вопросы есть?» - «А верёвки намыливать?»...

Мы могли и можем сколько угодно язвить на предмет «путча-1991», но он, действительно, имел место и увенчался полным успехом – победой демократии, если угодно. Государственный строй в России и прочих союзных республиках был изменён без каких-либо парламентских процедур. В октябре 93-го был всего лишь сорван последний фиговый листок бывшей Советской власти. Ура?..