Смоленская земля всегда была богата одарёнными личностями, внёсшими неоценимый вклад в историю не только нашего края, но и России в целом. Подборкой публикуемых заметок, написанных о наших земляках в конце 19 - начале 20 веков, мы постараемся вернуть некоторые утраченые портреты людей нашей Родине.


Не должно забыть [России] … богато одарённых, честных, горячо любивших своё отечество тружеников только потому, что они имели менее успеха, что рамка их деятельности была уже, что их часто стесняла ограниченность средств и, наконец, что на своём высоком, но скорбном пути они встретили непреоборимые препятствия.
Настоящий очерк имеет в виду одну из таких личностей, а именно – Александра Викторовича Рачинского [1826-1876]. Имя это, мало известное в России, было одно время необыкновенно популярно в Болгарии.
Настоящая статья не имеет претензии быть биографией или даже некрологом, в ней читатель не найдёт обстоятельных указаний на года и числа, это просто дань признательности памяти благородного русского деятеля и доброго человека, которому наша пресса не посвятила ни одной строки, не взирая на то, что уже скоро минет четыре года, как он мирно покоится на одном из Московских кладбищ.
А.В. Рачинский, сын помещика Смоленской губ., Бельского у., родился в богатой семье, но в противоположность Самарину получил самое бестолковое и непоследовательное образование, и если впоследствии сделался замечательным лингвистом и приобрёл множество глубоких и разнородных познаний, то этим он обязан исключительно своей необыкновенной памяти и блестящим способностям.
Молодость свою он провёл бурно.
В конце сороковых или в начале пятидесятых годов [19 века] он был выбран Бельским уездным судьёю, и даже в то тёмное время по возможности не только вычистил Авгиевы конюшни, называвшиеся уездным судом, но что ещё труднее, самому чиновному персоналу сумел придать человеческий образ и подобие.
Восточная война вызвала его к новой деятельности. Попав прапорщиком в бельское ополчение, он во время скучной стоянки в Измаиле изучил болгарский и сербский языки и завязал сношение с болгарами, что впоследствии не мало содействовало успешному сформированию болгарского ополчения. После войны он участвовал в комиссии, исследовавшей злоупотребления комиссарских чиновников и других лиц, а затем был назначен вице-консулом в Варну, и тут-то началась его горячая, благотворная деятельность. Он исходил и изъездил чуть не всю Болгарию; поддерживал падающий дух угнетённого народа и веру в лучшую будущность, а это было не легко после Севастопольского погрома. Истинный сын Православной церкви, горячий славянофил и патриот, он вступил в ожесточённую борьбу с католической пропагандой, подкапывавшей религию, с фанариотами, душившими народность. Но этим ещё не исчерпалась его деятельность в Турции. Множество молодых болгар отправлено им в Россию, в семинарии, духовные академии и университеты Одессы, Киева и Москвы, где они получали содержание и образование на средства Рачинского. Московские болгары были моими товарищами и я могу упомянуть несколько имён, которые вероятно не будит забыты в летописях их родины, так например, Даскалов, братья Милодиновы, Коста Боньев, двое Христичей и другие. Всё это не только расстроило под конец состояние Рачинского, но и поставило его в необходимость нажить долги, которые были уплачены, по высочайшему повелению, по окончании его служебной деятельности в Варне. После отставки Рачинский жил в имении своём, селе Минине, Бельского у., изредка навещал своих питомцев болгар в Москве, видался там с друзьями: Хомяковым, Погодиным, Бодянским и другими, посещал кружки славянофилов и занимался небольшими литературными работами.
Великая крестьянская реформа, в свою очередь, вызвала горячее сочувствие Рачинского и надолго поглотила всё его внимание. Служа словом и делом, он ей всецело посвятил себя, пока польское восстание не побудило его избрать иную деятельность.
При первых симптомах мятежа, изучив с ему только свойственною быстротою польский язык, он принял место секретаря комиссии для разработки виленских архивов. Тут ему снова пришлось вступить в тяжёлую борьбу за народность, с полонизмом, ультрамонтанами, иезуитами и, что ещё труднее, с плохими патриотами, более других тормозившими дело обрусения края.
Но всё это было ещё так недавно, а потому печатный рассказ о служебной деятельности Рачинского в Западном крае пока не мыслим: могу только сказать, что записки Рачинского, говорящие об этом периоде его жизни, полны глубокого и серьёзного интереса.
Твёрдый в своих убеждениях, неподатливый на какие бы то ни было компромиссы, Рачинский не мог устоять против интриги, опутавшей тогда не только его личность, но и весь Западный край.
Он подал в отставку. Вернулся домой он как будто для того, чтобы быть свидетелем своего полного разорения. Нужно было ликвидировать долги, нажитые им на службе Отечеству, вследствие чего он продал все свои имения и остался при самых ничтожных средствах. Удар был силён и им то, может быть, объясняется мистическое настроение, сказавшееся в нём, в последнюю пору его жизни, а равно и то обстоятельство, что он года полтора прожил в Ниловой пустыне (Тверской губ., Осташевского у.) где, между прочим, изучал монастырский архив. Признательный за тихий приют, он пожертвовал монастырю свою богатую библиотеку.
Единственным светлым лучом в эту безотрадную пору его жизни был августейший подарок: её императорское высочество великая княгиня Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская, удостоила пожаловать ему золотой перстень, украшенный семью бриллиантами. Вскоре после того он получил место при архиве Министерства иностранных дел в Москве. Несколько статей в «Русском вестнике» остались пока единственными результатами этого периода его службы.
Зачиналась восточная война, Рачинский снова хотел вступить на служение общеславянскому делу, но ему не суждено было видеть русские знамёна на берегах Босфора и Эгейского моря, не суждено было дожить до переговоров в Сан-Стефано и Берлинского трактата, надолго отодвинувших цель всей его жизни, его заветные чаяния, что будет «едино стадо и един пастырь».
Он скончался в Москве, и как я уже говорил выше, московская интеллигенция, знавшая о его трудах, о его жизни, не удостоила почтить усопшего словом.
После него осталось множество бумаг. Я часто, указывая покойному на это обилие материалов, советовал приняться за их серьёзную обработку, но он всегда выражал, что прежде нужно досыпать житницу до верху и уж тогда расточать».
Вот всё, что я нашёл возможным сказать в сжатом очерке о светлой и симпатичной личности Александра Викторовича Рачинского.

Контр-адмирал Сергей Александрович ЖЕГАЛОВ (скончался 2 марта 1898 г. на 92 году жизни в сельце Василькове Вяземского у.), прослуживший во флоте более 35 лет и в течение своей службы принимавший участие в Турецкой войне. В чине лейтенанта, на парусном фрегате «Княгиня Лович», в эскадре вице-адмирала Рикорда он участвовал при блокаде Дарданелл и Константинополя и с 1828 по 1883 год находился, служа на том же фрегате, в крейсерстве в Средиземном море и Архипелаге. В войну же 1853-1856 годов он командовал парусным кораблем «Св. Георгий Победоносец», принимал участие в защите Кронштадта от англо-французского флота; в 1854 году в составе эскадры адмирала Рикорда, а в 1855 году, командуя тем же кораблем, находился в отряде паровых и парусных судов под начальством вице-адмиралов Замыцкого и Фон-Шажа. С 1853 и по 1862 год, год отставки, покойный Сергей Александрович на берегу командовал 14 флотским экипажем, резервным экипажем 1-й бригады и 26 флотским экипажем. По выходе в отставку, живя в имении своем, сельце Василькове, Сергей Александрович служил почетным мировым судьею в Вяземском округе, где и умер, окруженный семьею своих внуков.