Когда «На сеновале» появилось в печати, я сразу прочла его, но почему-то не вдумалась, не вгляделась. Разговор с Иваном Прокофьевичем очень отчетливо напомнил последние строки.

Ну, а теперь посмотрим, что же именно было «жизнь тому назад»? Что, как, когда соединило двух людей — Ивана Прокофьевича Иванова и Александра Трифоновича Твардовского? Почему именно они подружились, вместе в какое-то время стали решать все самые жизненные для себя вопросы. Как скажет потом Твардовский:

В 1922 году объединяются вместе несколько волостей с центром в Пересне. Место это было выбрано не случайно и удачно. Железнодорожная станция, через которую ездили в Смоленск и обратно язвищенцы, николинцы, ляховцы... В Пересне открываются библиотека, волисполком, кооперативные лавки...

Это было романтичное, стремительное время. Библиотекарь считался заметной фигурой. Он не только заведовал книгами, занимался их выдачей, но их пропагандировал самым прямым способом: сам читал неграмотным сплошь крестьянам.

Иван Прокофьевич вспоминает, как сперва брали книги лишь учителя да немногие грамотные мужики. Библиотека становилась центром по ликвидации неграмотности. Вот когда сюда хлынули и женщины, и дети. Запоем читалась классическая литература, чаще всего требовали Льва Толстого и Горького. Но уже неотложно нужны были книги о сегодняшнем, новые учебники, люди спрашивали ленинские статьи. Иван Прокофьевич четко помнит эти первые ленинские сборнички — тоненькие, в бумажных розовых обложках.

Здесь рассказывали и читали о лекарственных травах, и прямо отсюда шли в поход за ними. Здесь решали: помогать инвалидам гражданской войны, собрать яблок для голодающих детей Москвы. Это были планы, незамедлительно выполняемые. Библиотека была и несомненным центром эстетического воспитания по одному тому, что, как уже говорилось, сюда свозились из бывших имений произведения искусства.

Вот в какое время, в какую библиотеку, к какому библиотекарю приходит однажды в Пересну мальчик Шура Твардовский.

Ивану Прокофьевичу было девятнадцать лет. Твардовскому тринадцать. Через некоторое время обстоятельства заставляют паренька на какое-то время уйти из дому. Куда он идет? Где ищет приюта? В чьей помощи не сомневается? Он стучится к Ивану Прокофьевичу. В его возрасте даже такая небольшая, в сущности, разница в годах воспринимается огромной. Вспомним себя в тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет. Двадцатилетний в нашем представлении чуть ли не старик. Но Иван Прокофьевич обращает мое внимание на одну деталь. Мальчик Твардовский не любил играть со своими сверстниками. Он предпочитал общество тех, кто старше его. Он тянулся к старшим. Какое благо, если этот старший на твоем пути — Человек, если он полон добра и счастлив поделиться с тобой этим добром.

Давайте остановимся и подумаем, что же именно влекло загорьевского мальчишку к культпросветчику и библиотекарю Иванову?

К этому времени Твардовский окончил всего лишь начальную школу. Иван Прокофьевич, как уже говорилось, девятилетку, да еще курсы в городе. Иван Прокофьевич был хозяином среди книг не только в силу, так сказать, своего служебного положения, но и потому, что был образованнее, больше успел прочитать, знал, что надо читать. И он составляет для мальчика, как бы мы теперь сказали, рекомендательные списки, побуждает его выработать систему чтения. Подбирает ему книги.

Стихи свои юный Твардовский стеснялся читать.

Но так трепетно воспринимал чужие, что у Ивана Прокофьевича не оставалось мнений, что и сам он пытается их писать. Именно поэтому Иван Прокофьевич раздобыл в уездной библиотеке для начинающего поэта специальную книгу Томашевского о технике стиха. С ней Твардовский не расставался. Вполне возможно, что она цела в его библиотеке и до сих пор.

Не без помощи Ивана Прокофьевича мальчика Твардовского берут на работу в волисполком — посыльным. Он старательный посыльный, его повышают — делают страхагентом. А уже напечатано первое стихотворение в «Смоленской деревне», даже с портретом. Уже пишутся им заметки на злобу дня, чем он зарабатывает немалое уважение среди окружающих. Вот как говорит о том времени сам Твардовский:

«Летом 1924 года начал посылать небольшие заметки в редакции смоленских газет. Писал о неисправных мостах, о комсомольских субботниках, о злоупотреблениях местных властей и т. п. Изредка эти заметки печатались. Это делало меня, рядового сельского комсомольца, в глазах моих сверстников и вообще окрестных жителей лицом значительным. Ко мне обращались с жалобами, с предложениями написать о том-то и том-то, «протянуть» такого-то в газете...».

Как мы знаем, в числе других заметок была и та, в защиту друга — «Вали на бурого».

В связи с пребыванием Твардовского в должности страхагента Иван Прокофьевич вспоминает такой случай. Вместе они собрали сто с чем-то рублей страховой задолженности. Хоть и молод был страхагент, ему поручили самому отвезти деньги в Смоленск, вот только на билет не дали. Разделив и спрятав деньги самым хитроумным способом, ребята забрались в поезд зайцами. Как и следовало ожидать, уже в Рябцеве их ссадили. Успели сесть снова. В Колодне ссадили во второй раз, да еще и с ног до головы окатили мазутом. Деньги они все-таки довезли в целости и сохранности, но какой испуг отразился на лицах служащих страхагентства, когда перед их глазами предстали все в мазуте, как черти из преисподней, два друга.

Отсюда, из Пересны, Твардовский поедет к Исаковскому в Смоленск, будет принят им, как говорит Иван Прокофьевич, ласково.

Квартируют они в Пересне — молодой библиотекарь и начинающий поэт — то в доме председателя сельсовета, то в будке путевого обходчика, с весны до снега ночуют на сеновале. И сколько там было переговорено, какие грандиозные планы зарождались в их головах. Именно здесь пролег некий рубеж между деревенским молодым, беспечальным временем, когда еще все-все было впереди, и тем,что их ожидало, было после-после. Сюда Твардовский приезжал еще некоторое время, уже перебравшись в Смоленск.

В тридцатые годы друзья в Смоленске. Именно в это время Иван Прокофьевич становится директором областной библиотеки. Твардовский поступает в институт. И теперь он бывает у Ивана Прокофьевича, а то и живет у него.

...При библиотеке стараниями ее директора выделяется комната для писателей — кабинет писателя. Здесь трижды дружно и организованно отвергается «Страна Муравия». Она выходит затем в Москве, и с тех пор Твардовский покидает Смоленск.

Но с Иваном Прокофьевичем дружбу он не порывает до самой своей смерти. Тут уместно привести последнее его письмо Ивану Прокофьевичу, но и оно тоже требует некой предыстории.

Мы уже знаем, что учиться музыке Иван Прокофьевич начал еще в семнадцатом году. Кроме уже названных, учительницей его в Смоленске была Надежда Симовна Соколова, закончившая Сорбонский университет и Парижскую консерваторию. Еще живя в Пересне, Иван Прокофьевич поступает в народную консерваторию на отделение фортепиано. С этих пор он уже никогда не прекратит занятия музыкой. Будет учиться в музыкальном техникуме, в студии Дома учителя. Наконец, он станет учеником известнейшей, прославленной музыкантши Юлии Николаевны Сабуровой, внучки Данзаса, секунданта Пушкина.

Ни одно из увлечений Ивана Прокофьевича, проложивших заметный след в его жизни, никогда не отделяло его от того основного главного дела, которому он посвятил жизнь — книги, библиотека. Но то, что он еще и музыкант, помогло ему собрать в библиотеке партитуры интереснейших музыкальных произведений, таких редких, как, скажем, «Маленькая пастораль» Жан-Жака Руссо,— он любил ее играть,— автографы Листа, Мендельсона... Многое погибло в войну.

Он был таким учеником Сабуровой, что именно ему она привозит из Дрездена в 1927 году работу владельца известнейшей фортепианной фабрики — Блютнера — «Секреты настройки фортепиано», и переводит эти «секреты» для Ивана Прокофьевича. В том же году, изучив это руководство, Иван Прокофьевич впервые берется за настройку инструмента. Ему это удается, о чем с гордостью сообщается в газете. С тех пор не только в Смоленске знали Ивана Прокофьевича как непревзойденного настройщика, но и все приезжающие к нам музыканты, певцы неизменно пользовались только его услугами.

А в голодные годы музыка еще и кормила. Мало уже кто помнит немое кино, и непременно где-то в уголке у экрана пианино, и музыка, музыка, то бравурная, праздничная, то грустно-прегрустная, то светлая, весенняя... За два раза в неделю директор кино «Палас» Финклер платил Ивану Прокофьевичу 25 рублей, это была прибавка к зарплате заведующего библиотекой в 68 рублей. Первая получка в кино «Палас» была ознаменована покупкой костюма для Твардовского. Купить можно было только на толкучке. Впрочем, купленный там костюм вскоре пришлось продать, а взамен купить толстовки—одному и другому. Они вылиняли, тут же.

Иван Прокофьевич успел закончить педагогический институт, учился в Ленинградской консерватории. С 1935 года начинается его преподавательская деятельность в музыкальных учебных заведениях нашего города.

С давних пор, с газетной моей юности, с каким бы человеком ни приходилось знакомиться или разговаривать, всегда было обидно, что невозможно овладеть решительно всеми интересными специальностями. Вот и теперь: как жалко, что не смогу написать не только о том, что такое настоящий настройщик, но и, пожалуй, не пойму. Одно мне все-таки сумел втолковать Иван Прокофьевич: что если сам человек не играет, он не будет в состоянии настроить никакой инструмент. И еще: тут надо иметь абсолютный музыкальный слух, которого не выработаешь никакими занятиями или упражнениями, если у тебя его нет от рождения.

...После смерти своей матери Марии Митрофановны в 1965 году Твардовский уже не приезжал в Смоленск. Что мать любил преданно, знаем из его автобиографии, из несравненного цикла стихов, ей посвященных. Стихов пронзительной нежности и грусти. Сидел у Ивана Прокофьевича после похорон, просил играть, и Иван Прокофьевич играл Листа. Твардовский слушал, молчал, плакал. И вот это последнее письмо:

«Дорогой Иван Прокофьевич! Очень тронут был твоим приветом.

Спасибо! Хочу думать, что живешь ты если не столь уж счастливой жизнью (кто этим может похвастаться в нашем с тобой возрасте!), то, по крайней мере, тихо и без особых потерь покоя. А чего еще нужно? У тебя есть верный друг — музыка и не менее верный друг — книга, жить можно!

У меня жизнь не очень тихая, во многом изнурительная и часто мало продуктивная из-за «независящих обстоятельств», как говаривали в старину. Но ничего!

Обнимаю тебя, надеюсь сделать это не заочно по теплым дням, — все никак не соберусь в Смоленск, хотя и надо бы...

Твой Твардовский».

Как известно, ни по теплым дням, ни в другое время он уже не смог приехать.

Что Твардовского и Ивана Прокофьевича соединяла сердечная дружба, не требует доказательств. Тут, может, следует добавить, что еще их соединяло столь тесно, кроме участия в культурно-просветительной работе в первые послереволюционные годы, кроме любви к книге. А соединяла еще некая черта характера, которую, пусть и не вполне исчерпывающе, можно определить словом — совестливость. Совестливость, как мера отношения к людям, к работе... Совестливость — внутренняя оценка, внутреннее сознание моральности своих поступков, чувство нравственной ответственности за свое поведение. Эту черту характера отмечали в Твардовском его родные, литераторы, близко его знавшие.

От тех времен у Ивана Прокофьевича осталось многое-многое. Никогда не тратить себя на внешнее в жизни. Сперва, правда, не до того было, и отнюдь не только по материальным соображениям. Но и после материальное, быт не захлестывали, просто некогда было, не мог он себе позволить транжирить время и силы не на главное.

Иногда Иван Прокофьевич прикидывался этаким простачком. Но то не более, как камуфляж, защитная одежда. Недаром сказано, что «юродство — древняя русская форма самозащиты».

Вспомним два четверостишия:

И простоватость, и смех — иногда сквозь слезы — это для того, чтоб «над ухом не дышали».

Иван Прокофьевич рассказывал мне, как в 1937 году его вызвали в НКВД и предъявили обвинение в том, что он бывал в домах руководящего состава Смоленска, большая часть которого была уже по ложным наветам арестована.

В их домах он, действительно, бывал — как настройщик. Поэтому и ответил: «Но ведь у рабочих нет пианино, бывал там, где пианино есть...»

В 1926 году Иван Прокофьевич был призван в Красную Армию. Так как строилась тогда армия по территориальному признаку, он проходил службу в Смоленске, в Нарвских казармах в составе 64-го артполка.

«Комсомольцы и все красноармейцы нашего полка, - говорит Иван Прокофьевич, — были хорошо информированы о том, что международная обстановка накаляется, что против нашей Родины готовится военный поход».

Я говорила уже, что Твардовского и Ивана Прокофьевича соединяла такая черта характера, как совестливость. Иван Прокофьевич еще был по-настоящему скромен. Но скромность его была не от унижения, не из удобства, мы, мол, люди маленькие, чего от нас требовать.

Один из космонавтов — Филипченко — говорил: «Я очень ценю в людях скромность.— Но добавлял: — Скромность способного человека. Что проку в скромности, если это единственное достоинство? А если человек мастер своего дела, но не выпячивает это, не кичится, значит, достоин уважения».

Эти слова в полной мере можно отнести и к Ивану Прокофьевичу.

В послесловии к «Запискам краскома Е. М. Марьенкова» Твардовский сказал, что скромность — один из признаков настоящего таланта.

И эти слова имеют прямое отношение к Ивану Прокофьевичу Иванову.

Иван Прокофьевич жил до последнего времени все в том же треугольничке-особнячке, что примыкает к старому зданию библиотеки.

Не всегда, редко, но вдруг увидится тот особнячок тем, прежним, таинственным. Особенно, когда из распахнутого окна донесется музыка. То бравурная, праздничная, зовущая в неизвестную мне жизнь, так не похожую на все обычное; то грустная, теперь все чаще грустная. Здесь, в этой комнате, откуда льется музыка, сидел в свой последний приезд в Смоленск Твардовский и плакал...

А на подоконниках стоят, расположились на полочках цветы, цветы. А наискось, если заглянуть в окно, видна репродукция щемяще-скорбной шишкинской «На севере диком стоит одиноко» — черно-сине-белой сосны над бездной.

Мне не кажется она случайно выбранной.

Спасибо Ивану Прокофьевичу.