Олегу Владимировичу Молоткову на днях исполняется семьдесят. Сразу оговорюсь, о Молоткове услышал впервые не как о заведующем кафедрой патофизиологии Смоленской медицинской академии, профессоре и докторе медицинских наук, а как о председателе возрождающегося земского движения. Хотя не знаю как у кого, а у меня дореволюционное земство как-то прежде всего ассоциируется именно с врачами. Чехов вспоминается, его дом в Мелихове, где он больных принимал, булгаковское «Полотенце с петухами». Они и в самом деле рядом – врачебная клятва Гиппократа и земская идея служения народу, делания добра, оказания помощи тем, кто бедствует. Как-то светлеет на душе при одной мысли о сотнях земских школ и больниц на той же Смоленщине, построенных на общественные деньги, на пожертвования. О тех замечательных русских интеллигентах, которые бросали налаженный городской быт и ехали в несусветную глухомань – учить и лечить, сеять разумное, доброе, вечное. И вот в тяжелейшее для России время, в середине 90-х годов у нас вновь заговорили о земстве – нашлись люди.
Может, поэтому сразу согласился на предложение редактора «Смоленска» взять «юбилейное» интервью у Олега Владимировича. С тем и отправился на кафедру с малопонятным для меня названием, которую С.В. Молотков возглавляет вот уже 35 лет.
- Олег Владимирович, вы коренной смолянин?
- Да, родился в Смоленске в 1939 году. Во время войны с сестрой и матерью были в эвакуации в Кировской области. В 1944 вернулись сюда. Такая деревня есть недалеко от Талашкина – Дрожжино. Мать работала там главврачом больницы. Я ходил в Талашкинскую школу. Сейчас и вспоминаю, и рассказываю, как мы сбивали фрески с Тенишевского дома (Флёново). Вот этот знаменитый Спас. Идиоты, конечно, были. Но тогда религия опиумом считалась, вредной вещью. Вот мы и боролись. На забавы наши смотрели сквозь пальцы. Склад там был, по-моему, каких-то химических препаратов.
А со второго класса уже мы были в Смоленске. Отец заведовал кафедрой патологической анатомии, я учился и закончил седьмую школу – нынешнюю гимназию. Потом пытался поступить в физико-технический институт. Был завзятым радиолюбителем. И до сих пор у меня есть радиопередатчик, свой позывной...
- То есть пытались выбиться из семейной колеи?
- Да, и это увлечение осталось – работаю в эфире. Знаете, и там мне очень интересно, и здесь. До сих пор всякие работы руками делаю – паяю, собираю схемы и проч. Просто интересно. Уже лет десять, как собрал собственного изобретения систему видеонаблюдения. Зачем спрашивать: кто там. Позвонили – у меня телевизор загорелся, всё видно. Очень удобно. Сейчас уже в продаже такие системы появились. А то я предлагал: давайте, буду делать, деньги зарабатывать.
Но с физтехом не получилось, и поступил в 1956 году сюда, в мединститут, закончил с отличием, женился на последнем курсе. Потом поехали в аспирантуру поступать. Но тяжело было. Такое время, когда считалось, что профессорские дети – это какие-то стиляги, избалованные, морально неустойчивые. В общем, волна была такая, что никаких там дальше аспирантур – иди работай. Хоть и жена тоже с отличием закончила, нас распределили в Тульскую область. Хорошо, был ректором Георгий Михайлович Стариков – мудрый, умный мужик. Он сумел нас отстоять на заседаниях парткома и проч. У нас даже запись такая была: мы едем туда работать, но с разрешением всё-таки сдать экзамен. Мы экзамены сдали, проработали в Тульской области два месяца всего, оттуда нас не отпускали... Не знаю, мне так кажется, что я и врачом был бы неплохим. Потому что с людьми всегда любил работать, так оно осталось и сейчас...
- Вы хирург?
- Нет, я терапевт по медицинской специальности. Хотя хотел быть хирургом и, может, стал бы. Но... Мы студентов абсолютно неправильно учим. Подход какой-то странный. До третьего курса никогда с больными дела не имеешь. На третьем курсе приходишь на специализацию. Вот так пришли мы на хирургию, и наш куратор, ассистент, который вёл группу, решил нам показать хирургическое отделение. Хорошая мысль, правда? Но первое, куда он нас привёл, в палату на одного человека. Ещё на подходе почувствовал неприятный запах... До сих пор в памяти. Лежит мужчина, над ним всё закрыто простынями. Наш наставник всё это распахивает – а там половина тела (ноги и выше) сине-зелёное мясо гниющее. Девчонки все – в обморок, мне тоже чуть плохо не стало. На этом мои, да и не только мои, мысли о хирургии кончились. До этого мы бредили все хирургией. А тут... Один человек только из группы стал хирургом, и то в травматологию пошёл. Хотя пацанов нас было 12 человек, и все, как один, друг перед другом: а-я-яй...
Так нельзя делать. Ну, как на анатомии: тебе ж не принесли сразу труп. Сначала косточку дадут посмотреть, фалангу. Человек постепенно привыкает. До трупа, положим, полгода проходит. А если вот так сразу тебя в анатомичку... Ну, как в армии. Тоже ведь неправильно, если тебе сразу винтовку в руки – и в бой. Бывало такое от безвыходности. А здесь... Профессия врача – очень сложная профессия.
Постепенно заинтересовался патофизиологией. После фиаско с хирургией больше ни на чём не хотелось задерживаться. Вообще, даже уходить хотел одно время. Но увлёкся теорией, аспирантуру по патофизиологии закончил. А потом долго пришлось другими вещами заниматься. И только в 1974 году стал заведующим кафедрой патофизиологии.
- Но вы ещё и до этого в медакадемии работали. Стаж солидный, есть с чем сравнивать. Конкурс по сравнению с прошлыми временами уменьшился?
- Конечно. Потому что народу становится меньше. Тем не менее, насколько знаю из сообщений ректора на учёном совете, проблем с набором пока нет. Хотя говорилось и о том, что они могут возникнуть. Сейчас у нас очень своеобразная ситуация в стране. Чуть ли не каждый губернатор рассуждает примерно таким образом: зачем нам посылать выпускников в Смоленскую академию – мы у себя можем организовать. Вот и организуют. В результате толком ни там подготовки нет, ни по крупным центрам.
- Много обид сейчас и скандалов, связанных с неквалифицированной медпомощью.
- Откуда возьмётся квалифицированная, если у нас создаются упомянутые так называемые учебные заведения. Это не вузы – это пародия. Организовать настоящий медицинский вуз крайне тяжело. Скажем, Мажар, с которым я дружу, организовал гуманитарный университет. Но там проще. Компьютеры, библиотека, кадров достаточно педвуз наготовил. А у нас? Вы посмотрите, какая база у нас по всему городу. И без неё ничего не сделаешь. Если брать нашу кафедру – это животные, экспериментальные животные. Их, кроме всего прочего, и кормить нужно. Да с теми же лягушками сколько возни, чтобы студенты своими руками могли поработать. Потом анатомичка. Практика постоянная нужна. А так – профанация. Перепроизводство так называемых дипломированных специалистов. Как с теми же менеджерами и юристами. А что за юрист, который купил диплом, не посещая занятий?
У меня есть одна семья хороших знакомых, переехавших к нам из другого региона. Муж – кандидат наук, доцент – поступил в один из частных вузов. Вскоре пришёл ко мне сюда с квадратными глазами: «Олег, что мне делать»? Что случилось? Оказывается, у него были студенты, которые весь год на занятия не ходили. Вызвал его директор и говорит: всем ставь не меньше «четвёрки». Как ставить, если они в группе только числились и преподаватель их не видел ни разу! «Не могу», - говорит мой знакомый. И директор тут же: «Не можешь – уходи».
- Как пришли к земскому движению?
- В принципе, всё началось с того, что Советский Союз распался. Все переживали. Не знаю, как вы, а я скептически относился к той власти. Хотя состоял в КПСС, точнее, вступил в КПСС, потому что деваться было некуда. Это и карьерный рост, и работа. По-другому нельзя было в то время. Хотя мы все понимали, что всё это задавлено, задушено, формализовано. И равенства толком не было. Вот я охотник, например, и видел, как охотились многие наши видные люди, как нам вдруг ни с того ни с сего закрывали наши угодья. Выставляли охрану и говорили: «Вам сегодня нельзя. И завтра тоже». Почему? У нас разрешение. А вот первый или второй секретарь райкома охотятся, не говорю уж про обком.
То есть я хочу сказать, что искренне радовался, когда Ельцин приходил к власти под лозунгами борьбы с коррупцией, борьбы с аппаратчиками. Такой был яркий, видный, гонял московских коммунистов – и мы радовались. А кончилось чем? Одно-другое, СССР развалили. Потом выяснилось, что плох был не только коммунистический режим, плохим оказалось вообще всё русское. Вот у нас диплом есть по земскому движению к 200-летию Пушкина. Если помните тот период, то мы его получили за то, что были одними из немногих, кто встал на защиту, чтобы Пушкина с грязью не смешали. Ведь всё затоптали, смеялись, издевались надо всем. Ничего святого. И вот возникло земское движение в России. Как реакция на подобное глумление, чтобы Россия сохранилась. В него вошли очень многие видные люди. Кстати, наш митрополит, теперь патриарх, Кирилл был одним из основателей российского земского движения. А до нас эти веяния дошли в 1994 году. Профессор Сильницкий (он работает в Смоленском университете) получил кое-какие документы и предложил: давайте попробуем у себя земство учредить. Человек шестьдесят на учредительное собрание пришло. Много было шума, споров. В конце концов, избрали меня председателем, причём единогласно. И вот уже пятнадцать лет руковожу. А идея была очень простая: сохранить то, что есть российского – культуру, традиции национальные, религию, если угодно. Я глубоко убеждён, что без православия Россия вообще бы развалилась. Это точно. Сейчас часто приходится слышать: вот, мол, священнослужители живут не так, как надо, наживаются и проч. А задайте другой вопрос: а не было бы церкви? И ничего не было бы. Какая-то генетическая наша память сработала в этих тяжелейших условиях. И мы, без ложной скромности, немало сделали. Причём, конкретно можно говорить о наших делах.
Вот у меня сейчас есть очень хорошая аспирантка – умная, толковая. А ведь я её буквально вытащил из школы Новодугинского района. Была в своё время у нас такая программа, принятая земским движением. Её поддержала и администрация области. Прохоров тогда был губернатором. Мы собрали большую комиссию из учёных разных направлений, команду, можно сказать. И ездили по районам с анкетированием. Ставили задачу перед директорами сельских школ: кто у вас выделяется по знаниям, умениям. Нам называли человек десять-пятнадцать, мы их тестировали и обычно двух-трёх отбирали. Потом добивались, чтобы они прошли здесь курсы. Тогда денег ни у кого не было – администрация пошла на то, что оплачивала им проживание в лагерях и т.п. Затем мы писали официально письма в администрацию, вузы. Педуниверситет, например, нам сразу навстречу пошёл. Чтобы при всех прочих равных условиях всё же отдавали бы предпочтение ученикам из села. И мы, надо сказать, так достаточно много людей устроили. Думаю, человек тридцать наберётся.
То есть вот главная цель – помогать людям, когда им тяжело. Несколько лет мы по минимальной цене семена раздавали. К нам очереди какие выстраивались! Это ж 90-е годы, когда вообще ничего не было. Помню, картошку сажали с сыновьями. У нас был участок шесть или семь соток. Просто жить иначе было нельзя. И семена купить нереально было. Несколько лет раздавали. У меня даже фото осталось. Мы с митрополитом и Глушенковым среди пенсионеров.
Или наш кадетский корпус. Как-то принято сейчас говорить, что организовала его администрация. Да, организовала. Но кто пробивал? Кто вообще эту мысль, безумную для той поры, высказал? Нас же просто слушать поначалу не хотели. А мы видели, как ребята просто пропадают: отцы спились, матери бросили. И никому не нужны эти ребята. Вот и возникла идея кадетского корпуса. Почему именно кадетского? Потому, что военные смогут этих ребят взять в руки и будут их держать. Год пробивали. Ходили по всем начальникам в образовании, подобрали кандидатуру будущего директора. Мы славы не ищем, но это полностью наше дело. Мы разработали план, нашли, откуда списать устав, нашли выход на Минобороны и т.д. Это всё было.
Народный Собор – тоже наша идея. Организаторы – митрополит Кирилл, Прохоров и земское движение. Это наша работа была. Мы составляли планы, проекты, уставы.
- Сейчас о Народном Соборе стали уже забывать, давненько он не собирался.
- Ну, не то чтоб давненько – два года. Сейчас, может, у губернатора более важные заботы есть. Да и митрополит Кирилл уехал от нас. С одной стороны, конечно, мы можем гордиться, радуемся, что во главе Церкви стал такой человек, патриот. С другой стороны, это большая потеря для смолян. Уже ощущается его отсутствие. Это очень мощная фигура. Он очень много делал. Человек знал, чего хотел. И спокойно шёл к поставленным задачам. Мне такие люди всегда импонируют. Были у него ошибки или нет – это другой разговор. Но последние лет десять мы были достаточно близки. Не столько, может, я лично, сколько земское движение. Мы в год постоянно больше десятка раз встречались и откровенно обсуждали многие вопросы. В одну из первых встреч он сказал фразу, над которой я сначала как-то особенно и не задумался. Мол, безгрешных людей не бывает на свете. И сказать, что я безгрешен – это самый большой грех. Для меня с годами это всё значительнее. Это я к тому, что Кирилла обвиняли и обвиняют во всех смертных грехах. И такой, и сякой. И вот он говорит: да, грешен, жили и выживали, как могли. Главное, чтоб не пристало к самому дурное. У меня нет сомнений – это колоссальная личность. Это и на последнем Всемирном соборе особенно уже ясно стало (а я только в первых двух таких соборах не участвовал, и выступать доводилось).
- Олег Владимирович, каким-то образом вы отслеживаете ситуацию в смоленской глубинке, на селе, где люди просто спиваются, вымирают, бегут оттуда, кто ещё может? Там страшные дела творятся.
- Земское движение проводило анкетирование молодёжи лет десять назад. Большой был охват. Докладывали о результатах на конференции в пединституте. О важности вопроса говорит хотя бы тот факт, что присутствовали на ней и митрополит Кирилл, и губернатор. И вот у школьников интересовались, как нравственность, самочувствие, каковы их идеалы, стремления, как в семье обстоят дела. Это был 96-97 год. И тогда нас очень обрадовало, что молодёжь патриотически настроена: слушать нашу музыку, жить в России и проч. Затем такое же анкетирование провели в 2002 году. И ужаснулись. То есть молодёжь уже начала говорить: «Да ну, патриотизм – это глупость. Надо жить там, где можно жить. Родина, где тепло и хорошо. Главное, побольше денег любым способом. Друзья – это всё ерунда». То есть мы просто ужаснулись.
В этом году мы проводим ещё одно анкетирование. Хотим разобраться, понять тенденцию. Кое-куда я уже отправил анкеты. Но будем опять-таки широко охватывать. И глубинку в том числе – районов пять-семь возьмём.
- Мне запомнилось ваше выступление на круглом столе, который проводил губернатор Маслов с представителями общественных организаций. В частности, губернатор высказал дикую, на мой взгляд, идею об усилении каких-то узловых медицинских центров. Например, в Вязьме сделать всё от и до, и из всех окружающих районов туда больных доставлять. Дескать, районные больницы (уже о фельдшерско-акушерских пунктах в деревнях даже не вспоминают) у нас слабые, никто там работать не хочет. Вот такой виделся выход. Как сейчас обстоят дела с медобслуживанием на селе?
- Если официально, то всё очень хорошо. Всё идёт, развивается. Мы с удовольствием про это слушаем. Говорят, начинает расти продолжительность жизни. А если брать реальность... Вот свежий пример: вчера в десять часов мне знакомые из Талашкина звонят – инфаркт миокарда, человеку под восемьдесят. Пока «скорая» туда приехала – повторный инфаркт, надо срочно в больницу. «Скорая» говорит: можем отвезти только в Стабну – так положено. Представляете? Из Талашкина – в Стабну! Вот знакомый просит: помогите хоть куда-нибудь в Смоленске, не доедет же, еле живой. Договорился в «Красный крест». Но столько времени, пока туда-сюда. Потом мне из больницы звонят: что-то не везут вашего больного. Уточняю у родственников: не довезли – умер.
Запад считает: чтобы чего-то достичь, если у человека сердце, «скорая» должна быть в пределах пяти минут. Причём «скорая» у них не только медицинская машина – пожарные могут быть, полиция, но обязаны появиться, доставить и проч. Вот у нас всё-таки немаленький город, но даже в пригородах наших уже ничего нет. Я под Касплей часто бываю, на охоту езжу. Была там в своё время хорошая больница. Сейчас практически ничего. Вот, говорят, в Стабне у нас центр, оттуда «скорая» должна приезжать. Ничего себе! В самом лучшем случае сорок минут.
Вы знаете, меня просто бесят все эти разговоры о достигнутом прогрессе и планы, которые сейчас появляются. Собираюсь на конференции об этом говорить. Придумали построить вдоль трассы классные больницы. Чтобы уменьшить травматизм и проч. Ну что за бред? Кто думает, что с помощью этого мы улучшим состояние здоровья людей? И какие огромные деньги вкладываются. Ну, спасём, может быть, несколько автомобилистов.
- А в том же селе, случись что, человек обречён, получается?
- Именно так.
- Вспоминаю классику – Чехова, Булгакова, Вересаева. Как в своё время вот эти интеллигенты работали в деревнях, к людям шли...
- Тогда идеология была другая – помогать ближнему, служить народу. На свои деньги строили школы, больницы. Бросали благоустроенную жизнь в городах, шли в народ. Интеллигентнейшие люди. Вот идея земства. А сейчас... Мне хорошо, а остальные – как угодно. Это официальная идеология. Не знаю, как вы, но я не смотрю сейчас телевизор – не могу. Самая поганая программа сейчас – первая. И везде она идёт. Есть, конечно, и похлеще, но эта – у всех. Приезжаешь куда-то в район – два канала. И что люди смотрят? Ха-ха-ха, трали-вали – больше ничего. Двадцать человек, которые пляшут, глумятся и делают всю погоду на ТВ. Что люди видят? Ладно, взрослые. А пацаны, которые наблюдают и слушают, что, к примеру, «голубым» быть классно. Или наркотики... Подумаешь, я уже бросил, и мне тыщу лет они уже ехали-болели. Но кто и где скажет – дошёл до героина – смерть. Ничто и никто уже не поможет. Никакие деньги не помогут.
Вот и держимся, земское движение, изо всех сил. Хотя считают, что сейчас оно уже менее актуально. В самом деле, раньше говорить о русском было дурным тоном. Вообще, как ругательное слово. Но сейчас и президент и правительство о патриотизме вспомнили и говорят. Это уже что-то. Другое дело, что пока бал правят не самые достойные люди. Может, кризис, как пишут, разметёт многих и наступит какое-то просветление ума.
В своё время я руководил и местным отделением народной партии. Сходная с земской программа. Нужно было что-то противопоставить проамериканской идеологии. Пытались что-то сделать. Пять лет держались, пока кислород не перекрыли. Сейчас вхожу в региональный комитет «Справедливой России». Считаю, нельзя в стороне оставаться от того, что происходит.
- Как оцениваете перспективы России, Смоленщины в ближайшем и более отдалённом будущем?
- Это, наверное, президенту такие вопросы надо задавать. Но, со своей стороны, я не вижу пока каких-то жёстких и необходимых движений. Я студентам обычно рассказываю, что когда Буш-младший пришёл к власти, один из первых указов был: в армии США запрещено курение, иначе штраф в пять тысяч долларов. Сначала об этом у нас писали, потом резко забыли. Это высшее должностное лицо высказалось. А у нас: давайте бросим курить, давайте то, другое. Указ – запрещено курить! Вот такого я не вижу у нас. Ладно, демократия, но если, допустим, в школе я увижу ученика с бутылкой пьяного, директора школы тут же не будет. Я вам даю слово: прекратилось бы это безобразие, в момент. То же самое с куревом. Но у нас нет этого. У меня внук заканчивал школу, пришёл с выпускного и говорит: «Я тебе, дедушка, подробности рассказывать не буду. Но перепились там все. Хорошо, директор рано ушёл и не видел». Мудро поступил. Но это не выход. Нужна жёсткая позиция, а не стоны о том, как молодёжь пропадает. Последовательная политика нужна.
Вот прочитал, что во Франции бум рождаемости. Казалось бы, развитая европейская страна, и такого быть не должно. А что сделали? Никакого материнского капитала. Беременную женщину освобождают от работы на два года с сохранением зарплаты. Детский сад – бесплатно. И прочие льготы – питание, проезд. Вот и бум. А мы материнский капитал крутим в банках, наживаемся.

- Спасибо за интервью, Олег Владимирович. Примите наши поздравления с юбилеем и пожелания успехов в вашем служении России.