Журнал «Смоленск» - первое на Смоленщине издание, где уже давно и регулярно появляется вот эта юбилейная рубрика. Собственно, она и представляет собой тот увлекательный род путешествий, о котором упоминает А.Т. в поэме «За далью – даль»: мы именно неспешно, на долгом дыхании «листаем обратно календарь», попадая то в загорьевское детство поэта, то в смоленскую беспокойную юность, то в пору могучей творческой зрелости военной поры или редакторства в «Новом мире». Не знаю, как читателям, но мне, ведущему эту рубрику, порой томительно-грустно бывает переворачивать или закрывать иные страницы. К чему-то хочется возвращаться снова и снова – перечитывать, искать между строк. Или обнаруживать новое, дополнять, прояснять для себя картину – приближать образ.
Это путешествие вот уже несколько лет помогает (и надеюсь не только мне) жить и ориентироваться в «разворошенном бурей быте». Приятно сознавать, что за три года существования общественного совета Твардовских чтений нам что-то удалось сделать в плане возвращения поэта и его творчества на малую родину… помимо организации Чтений и выпуска сборников. Как раз материальных, зримых следов нашей работы не так уж много. По-прежнему в планах остается издание к юбилею собрания сочинений Твардовского, установка памятника в Москве, открытие литературного музея в Смоленске (недавно общественный совет предложил городским и областным властям «незатратный» вариант решения проблемы – к этой теме еще вернемся), создание бюста в Починке. Но уже и то немало, что обо всем этом говорят сегодня как о вполне реальных, а то и решенных вещах (в недавнем письме В.А. Твардовская сообщила, например, что на памятник в Москве выделено 20 млн. рублей).
А всё ж и здесь не без странностей. Да, не было записано в плане, но вот появилась возможность установить памятник юному Твардовскому, уходящему в большую жизнь, на самом хуторе Загорье – вписать его в окружающий ландшафт, провести благоустройство. Готов взяться за работу наш известный смоленский скульптор Иван Ларионов. Причем, и денег из бюджета он не просит – готовы (пока) дать ему (именно ему!) на это конкретное благое дело средства те самые меценаты, по которым мы горючими слезами плачем, но… не вызывает, мягко говоря, энтузиазма эта инициатива у тех людей, от которых всего-то и требуется – разрешить. Собственно, и прецедент есть: поставили же недавно таким образом памятник М.К. Тенишевой – и никто не в убытке. Наоборот, в солидных центральных СМИ заговорили о Смоленщине как о некоем зарождающемся оазисе культуры. Так поддержите добрую славу!
Конечно, не сказать, что в области «культпросвет-инициатива» фонтаном бьёт, но за примерами уже далеко ходить не надо. Никак в областном центре не можем подступиться к работе над книгой «Земляки о Твардовском», а в Починке замечательный наш краевед В.Д. Савченков при активной поддержке главы районной администрации В.Н. Мудрякова выпустил первую книгу воспоминаний родственников и друзей поэта «Всегда с А.Т. Твардовским». Эти воспоминания были опубликованы в разное время в районной газете «Сельская новь» - не случайно новую книгу автор-составитель посвятил светлой памяти бывшего редактора «СН» П.С. Стародворцева. В твердой обложке, с золотым тиснением этот солидный (300 страниц) томик, изданный в Десногорске, поистине дорогого стоит. Я имею в виду, конечно, не только форму, и даже не только содержание. Здесь, в крохотном райцентре, стало реальностью дело, которое с таким скрипом идет в столице (а раньше и представлялось нам исключительно столичным делом!). Приведу лишь одну короткую цитату из письма В.А. Твардовской от 13.07.08.: «Сейчас сформировали книгу «А.Т. глазами современников»- в нее должны войти воспоминания из прежних изданий и ряд новых, появившихся позже (В.Быкова, Л.Лазарева, А.Туркова, Ю.Буртина, Ч.-П.Сноу, Р.Медведева и др.). Мемуарные очерки будут перемежаться с высказываниями из статей, очерков, писем и дневников современников (Айтматов, Гефтер, О.Лацис, Г.Свиридов и др.).
Изд-во вроде бы заинтересовалось такой книгой. А вот с дневниками пока неясно: переговоры как-то приостановились».
Как красноречивы и, увы, привычны нам эти «вроде бы», «приостановились» и т.п. С особым чувством открываешь после всего этого замечательную починковскую книжку. В ней немало нового и для меня, последние годы не вылезающего из «твардовской темы». Прежде всего, несколько незнакомых писем А.Т., в которых так зримо предстает его характер, круг повседневных забот. Очень хороши воспоминания Михаила Григорьевича Плескачевского, двоюродного брата, сверстника, жившего в недальних от Загорья Плескачах, и единственного из многочисленной родни «собрата по перу» (он был журналистом). Вот небольшой отрывок воспоминаний, озаглавленных «Листая обратно календарь», начиная с письма А.Т. Михаилу Плескачевскому в Баку из Москвы 1938 года:
«… Живу, как говорится, потихоньку. Нынче кончаю, если буду жив-здоров, свой институт, пятый курс. Сдаю в печать новую книгу стихов «Сельская хроника». На днях выходит в Гослитиздате книжка «Дорога», стихи в ней все тебе известные, по-видимому, но всё ж я тебе её пришлю.
Находится в печати новое издание «Муравии».
Сейчас ничего оригинального не пишу, усиленно работаю над переводами из Шевченко, м. пр., перевожу поэму «Гайдамаки». Вот и все мои занятия.
Ещё раз спасибо за тёплое письмецо.
Привет жене, если таковая имеется.
А. Твардовский.
Вскоре осмелился послать ему свежий номер журнала «Литературный Азербайджан», в котором был опубликован небольшой мой рассказ «Рыбачка». Саша незамедлительно откликнулся коротеньким, но очень дорогим мне письмецом.
24. XI. 38. Москва
Миша! Получил сегодня журнал с твоим рассказом. Он (рассказ) произвёл на меня очень хорошее впечатление своей сдержанностью и продуманностью, строгостью отдельных выражений и деталей. Жене моей он также понравился. Присылай мне другие свои рассказы, хотя бы в рукописи.
Я не имею времени писать тебе сейчас более пространно, - хотелось только выразить то приятное чувство, которое вызвано было твоим рассказом. Привет!
А.Твардовский.
И этому Сашиному письму радовался безмерно, время от времени перечитывая драгоценные его строчки. Может показаться странным, но я скрывал от друзей переписку с Александром Твардовским.
Не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто я хвастаюсь этим. Никогда никому не говорил о нашем родстве. Всё же про себя гордился перепиской с Сашей, ждал его писем, как свидания с любимой.
В следующем письме от 2 апреля Саша подробно разбирал новые мои рассказы.
Москва. 2.IV. 39.
Дорогой Миша!
С большим удовольствием прочёл твои рассказы. Мне было как-то необыкновенно приятно видеть в них, во-первых, хорошую литературную грамотность, во-вторых, что гораздо важнее, - отсутствие стилистической дешёвки, сдержанность, чувство слова и фразы, в-третьих, - что совсем замечательно - довольно уже развитый глаз на детали, на частности, из которых, в конце концов, и складывается целостность произведения. Лучший рассказ «Расставание», в нём подмечена хорошая человеческая черта, присущая людям-строителям, - привязанность как к родным местам, к тому месту земли, Родины, где затрачен труд, где что-то создано и т. д.
В общем, я очень рад, глубоко убеждён, что из тебя может получиться настоящий писатель. А теперь - несколько слов иного порядка. Я буду строг, но знай, что, если б я не видел в тебе того, что вижу, я бы и не был строг, отделался бы общими словами.
Так вот, рассказы «Севиль» и «В вагоне» - это ещё довольно лёгонькие анекдоты, по сути дела. Берётся забавная ситуация: герой думает, что за стеной избивают женщину, а на самом деле - там репетиция спектакля. Мораль в том, что, мол, вот мы какие культурные и т. д. И всё. А люди в этой ситуации совершенно условные, приблизительные, т. ск. Их просто нет. А раз нет людей, нет человеческих характеров, раз действие (да, собственно, какое там действие, - и в первом и во втором рассказе всё заключается в формуле: «думал - то, а на самом деле вон что»), раз действие вытекает не из внутренней необходимости, а по заранее предположенному условию, - то и художества тут нет никакого. Беллетризованный, т. ск., анекдот.
И мне думается, что ты строил свои эти рассказы в таком плане не потому, что это тебя вполне самого «устраивает», а из ложного предположения, что это-то и требуется, что это хорошо. Сказался, м. б., и навык газетчика - украсить, закруглить, чтобы прямо в набор.
Такие рассказы печатаются в журналах вроде «30 дней». Ты очень легко можешь стать сотрудником этих журналов, но мне кажется, что тебя не это прельщает, что ты хочешь работать всерьёз. А если так, то нужно выработать в себе прямо-таки отвращение к «лёгкости», «занятности», ко всему тому, что упрощает и «закругляет» сложнейшие явления жизни. А анекдот есть анекдот. Его можно и наизнанку вывернуть. Я уверен, что когда-нибудь существовал (в каких-нибудь «Стрекозах», «Будильниках») рассказ о том, что некто, подслушав характерные выкрики и шум за стеной, думает, что это, допустим, провинц. актриса репетирует роль, а на самом деле, как явствует из развязки, её избивает муж или любовник. Ну, одним словом, всё это очень легко, нарочито и в жизни всё по-другому, - грубее и сложнее.
«Новоселье» содержит несколько хороших деталей (описательных гл. обр.), но растянутость общая плюс обнажённость «идеи» (все обыкновенные люди могут вдруг совершить подвиг, готовы к тому) губят его. Но хорошо, что хоть нарочитых ситуаций нет (правда, «буря» появляется как раз - когда нужно, - как в плохих пьесах, и прямо-таки заготовлена автором с первой страницы («Красиво, а вот норд подует - куда что денется»).
«Расставание» нужно бы развить, сделать сильнее, острее это чувство привязанности человека к месту своего созидательного труда, т. сказать, - этот психологический конфликт, если его развить правдиво и умело, мог бы втянуть и какие-то ещё штуки в свою орбиту, и тогда замысел, «идея» не так легко бы вышелушивалась, не ощущалась бы отдельно от всей повествовательной ткани.
Общее пожелание: будь смелей, исходи не из соображения о том, что будто бы требуется, а из своего самовнутреннего убеждения, что это, о чём пишешь, так, а не иначе, что ты это твёрдо знаешь, что ты так хочешь. Конечно, эта убеждённость должна вырастать на настоящем знании жизни и на правильном, нашем, понимании её.
Пожалуй, хорошо, что ты покамест развиваешь свою манеру на материале, добытом уже тобой после детства и юности. Но ты, мне думается, неизбежно обратишься ещё и к тому материалу, что идёт от детства, от семьи, родни, деревни - и, м. б., именно на том материале ты проявишь себя более решительно. А в общем ты молодец, и хорошая у тебя есть скромность и теплота, хотя они покамест несколько пропадают или тонут в схемке, в штампиках, пусть не самых ходовых, но всё ж достаточно использованных.
Писал я тебе от чистого сердца и с радостью, но спешил и далеко не всё сказал и, м. б., не то, что больше всего нужно.
Присылай всегда новые вещи.
Привет и пр. А. Твардовский.
Было воскресное утро, когда почтальон принёс это письмо, я только что проснулся, и после первого прочтения письма всерьёз подумал, что, может, это продолжение сна. Прочитал второй раз, третий. И только тогда нашло оцепенение. Но тут же заныло сердце от доброты, сердечности, участливости Саши в моей жизни. Его лестный отзыв о моих рассказах обрадовал и очень смутил - смогу ли я оправдать надежды почитаемого мною человека, как мне справиться с неверием в свои силы, где искать пути для постижения глубинных явлений нашей действительности. Было мучительно больно от сознания своей несостоятельности, нерешительности. Мне никак не удавались сюжетные построения, и некоторые рассказы так и остались недописанными.
В этом письме-рецензии А. Твардовский, на мой взгляд, довольно определённо высказал и свои теоретические предпосылки насчёт «лёгкости» и «занятности» литературного письма, «упрощения» и «закругления» сложнейших явлений жизни…
<…> Очень долгими были пути наших писем. Но вот открытка от 31 января 1943 года дошла из Москвы в Сталинград всего за неделю.
В ней говорилось:
Дорогой Миша, всегда рад слышать твой голос, а теперь особенно хорошо узнать, что ты жив и есть на свете и ещё приветствуешь меня по случаю появления в печати новой моей работы. То, что ты знаешь -только начало. Если даст бог - будет длиннейшая штука. Где и что я? Работаю в «Красноарм. правде» -газете Зап. фронта; с год работал на Юго-Зап. фронте. Много всяких было со мною историй мало приятного свойства. О братьях знаю только, что Костя тяжело ранен, Иван погиб, Васька болтается где-то на Урале. Старики и сестры - там.
Пиши. Обнимаю тебя, милый Миша.
А. Т.
<…> Лишь после освобождения Чернигова, на Днепровском рубеже получил от Саши письмо без даты. Он писал в нём:
Дорогой Миша, пишу тебе из Москвы, куда приехал вчера по вызову ПУ. У нас с тобой как-то прервалась переписка за время наступательных боёв конца прошлого года и начала этого. Я уже давно не в Москве. Сейчас - в районе нашего с тобой родного города. Мне посчастливилось пройти родные места (Однажды даже ночевал в Юкавщине - где-то возле твоих Плескачей) в одной из армий. Правда, мои родные места разорены и обезображены ужасно. Но что настоящее счастье - это что я нашёл в целости всех своих родных. Их даже больше стало, как шучу я теперь, ибо Маруся-сестрёнка успела выйти замуж и родить двоих детей. (Правда, и потерять уже мужа на войне). Павел, не вышедший из окружения, тяжко больной, находился со стариками. Сейчас снова в армии - обошлось без неприятностей. Я работаю по-прежнему там же. (Пп. 15205-К), устал и постарел. Были и есть вместе с редкими радостями частые огорчения - мелкие и побольше. Всё больше из-за моего Васьки <Теркина – ред.>.
Очень, очень рад знать о твоей целости и сохранности. Из всей многочисленной родни - ты мне, понятно, самый родной. Обнимаю. Пиши, пожалуйста.
Твой А. Твардовский.
И это письмо перечитывал много раз, будто разговаривал с его автором, так тепло отозвавшемся обо мне, назвавшим самым родным из многочисленной родни. Как говорится, был на седьмом небе. Приятно и радостно, что Саша нашёл в целости всех своих родных. Пытался представить, что им пришлось пережить в оккупированном Смоленске, как они дотянули до освобождения. Машу помнил девчонкой, и вот она уже мать двоих детей и солдатская вдова»...
Повторяю, эти несколько писем с короткими комментариями двоюродного брата взял я, что называется, навскидку. И вряд ли они нуждаются еще в каких-то дополнительных разъяснениях. Кого-то удивит зрелость мысли и твердость эстетических воззрений уже у молодого, довоенного Твардовского (каков анализ рассказов, и с каким заинтересованным участием!), кто-то отметит для себя неизвестные «семейные подробности» в военных письмах (например, о считавшемся погибшем Иване или «не вышедшем из окружения» брате Павле – всё это так или иначе в его произведениях, том же «Доме у дороги»). А я, например, в очередной раз убеждаюсь в верности оценки Марии Илларионовны, что главным в А.Т. была его бесконечная доброта. Это притом, что немало осталось воспоминаний, как крут в суждениях бывал Твардовский, как боялись его писатели и поэты, а иные со слезами из редакторского кабинета выходили. Не удержусь здесь привести и последнее письмо двоюродному брату. Может потому, что оно вообще из числа последних писем Твардовского.
29.VIII. 70. Пахра - Десна.
Милый мой Миша!
Перечитал твоё прекрасное письмо, - дошла до него очередь (веришь ли, только сейчас, в конце августа, справляюсь с юбилейной почтой, наконец-то иссякающей!). Вообще должен сказать тебе, дорогой пенсионер, что, несмотря и даже вопреки всяческим заботливым ограничениям, почта была со всех сторон невероятная. Собственно, не имея оснований жаловаться на недостаток внимания со стороны читателей в течение двух-трёх десятилетий, я нынче ощутил объём своей популярности. Тут ещё по времени совпало дело с моим уходом из журнала - просто бяда, как выражался Лев Николаевич. И, конечно, в таких случаях самые добрые друзья, как ты, остаются напоследки, - свои, подождут, мол! Прости, пожалуйста.
Отзываюсь я (телеграммами в особых случаях, книжками большею частью, письмишками - по необходимости куцыми и однотипными, фотографиями) на одно из 20, примерно, посланий, но и то ужасно много. Раскланиваюсь, раскланиваюсь - аж до боли в пояснице.
Посылаю и тебе, дорогой Миша, двухтомничек, вышедший к юбилею, хотя всё в нём тебе известно до строчки.
Не думаешь ли показаться в столице нашей Родины? Звони - 227-42-00 - на гор. квартиру - там Оля или богом данный мне зять скажут, где и что я. С 15.IX, кажется, буду в Барвихе, но и в этом случае тебе скажут, как туда доехать и всё такое.
Не задумал ли ты по пенсионному нынешнему своему положению удивить мир каким-нибудь злодейством вроде мемуаров, что ли?
Надо бы, Миша! Обидно, что ты... подлинно интеллигентный человек, да плюс ещё журналист, писучий человек, не накатаешь чего-нибудь - хотя бы из опыта бакинских лет.
Впрочем, это - как ты захочешь, корысти у меня редакторской уже нет, а ты мне и без мемуаров мил и дорог, какой ты есть. Хочу только верить, что перечисленные тобой недуги ты преувеличиваешь. Отдохнёшь, оклимаешься, как говорят пьяницы, и само собой потянет тебя на некое действие.
Обнимаю тебя, дорогой мой.
Привет всем твоим домашним.
Твой А. Твардовский…