Часть третья
Проснувшись, и проведя в постели не больше минуты, Ма встал с кровати и медленно прошелся по комнате. Было заметно, что у него есть готовое решение, и он не намерен медлить с его выполнением. Ма спешил, хотя в его действиях не проглядывалось никакой торопливости, никакой суеты.
Накинув на плечи туркменский халат, расшитый золотом, Ма посмотрел в красный угол, где висела икона Богоматери в серебряном окладе, подаренная Владыкой, и посчитал необходимым перекреститься перед ней, приступая к делу и собираясь в дорогу.
Однако движения руки и сложенные персты, не имея навыка моления, получались неуклюжими. Знамение не складывалось, если бы кто посмотрел на это со стороны, то увидел бы, как всё выглядело вяло и недостойно. Ма заметил это и сам, но исправлять неполучившееся обращение к Богоматери не стал и в отчаянье махнул рукой и на икону, и на свою попытку выразить христианское почтение, проявить уважение и тем самым получить в ответ одобрение и поддержку Всевышнего, так нужное ему сейчас.
Не вышло, так не вышло, - успокоил он себя.
Ма открыл шкаф, разглядывая и выбирая одежду, в которой он бы достойно выглядел, выполняя задуманную миссию. Ничего из одежды ему не приглянулось.
– Оденусь позже, - решил Ма.
Мысль о явке с повинной преследовала его с момента встречи с вождём. Покаяние он считал чисто церковным ритуалом, истоки которого лежат в христианской вере, и покаяние он считал малым искуплением грехов, тем более к церкви у него было своё отношение – атеистически служебное, привитое, как вакцина от свирепой болезни в школьные годы. Его «контора» всегда не доверяла церкви, соперничая с ней в идеологии. И Ма, не сворачивая, следовал по стопам, протоптанным сапогами его предшественников, как человек преданный делу и клану. Правда, в последние годы его отношение к священнослужителям стало мягче, он исполнял требования власти не сильно присматривать за церковью и священнослужителями, попусту их не дергать, но и не оставлять совсем без присмотра.
Материальные вещи в жизни Ма играли такую же важную роль, как в уголовном деле вещественные доказательства, приобщаемые в ходе следствия с особой тщательностью. Его жизнь была подчинена в основном бытовым обстоятельствам и домашней утвари: одежде, обуви, стульям, сервантам, охотничьему снаряжению. То он болезненно переживал из-за отсутствия в доме каких-то, как он считал, нужных вещей и стремился во что бы это ни стало эти вещи приобрести, то был обуян не менее страстным стремлением от этих вещей избавиться, заменив их чем-нибудь новым. Словно он жил ради накопления того, что было и не очень-то нужно. Поэтому, если не уделить места описанию отношения Ма к материальным вещам и ценностям, которые он имел или которые ещё только собирался приобрести, то его характер не будет понятен вполне.
Ма любил декарированную мебель, считая, что элемент декора быта самый важный. Из всей мебели, расставленной в многочисленных комнатах большого дома, кровать, стоявшая в спальне, и сундук, находившийся на чердаке, ценились им больше всего, несмотря на то, что в доме имелись вещи и изящнее, и более высокой стоимости.
Уважение к кровати складывалось не только из-за того, что он проводил на ней статистическую треть жизни. Столько времени, по утверждению физиологов, человек тратит на сон за свою жизнь, невзирая на то, короткая она или продолжительная. Кровать являлась для Ма культовым предметом, символом благополучия, самой осязаемой и необходимой вещью в домашнем имуществе. Ма пользовался кроватью по её прямому назначению, без всяких отклонений от её и своей сущности, отлеживаясь на кровати, когда болел, недомогал или чрезвычайно уставал, когда внезапно приходила хандра и лень, отлёживаясь до тех пор, пока не приходил в себя. Радость и удовольствия, связанные с постелью, тоже случались на этой кровати. Кровать была необыкновенной ширины. На ней могло бы разместиться отделение пехотного взвода и ещё бы оставалось место для двух-трех командиров. У Ма возникал вопрос: зачем ему такая широкая кровать? И частенько укорял себя за то, что не подумал об этом при покупке кровати.
- Я, наверняка, переплатил за ненужную ширину, но иметь такую широкую и удобную постель - одно удовольствие. Если достигну поста министра в большом правительстве - Ма надеялся получить высокий пост, без всяких оснований на то, но с неподкупной уверенностью – то закажу фамильный герб. В центре герба главным элементом пусть будет изображена кровать. Заглавные вензелевые буквы фамилии и имени «М» и «З» устарели, - рассуждал Ма каждый раз, просыпаясь по утрам и вставая с кровати. И только сегодня, погруженный в тревожные мысли о предстоящем раскаянии и признании, он не вспомнил о гербе и должности министра.
За кровать, на которой он спал, когда не отлучался из дома, и которую в нашем повествовании мы не смеим обойти стороной, Ма заплатил шестнадцать тысяч долларов. Он всегда помнил об этом и хранил чек из мебельного салона на всякий случай, помня, где хранится чек, хотя чек был ему ни к чему: гарантийные обязательства на кровать давно кончились.
Ма помнил о высокой стоимости кровати, потому что к иностранной валюте относился трепетно. Получая её из неизвестных источников, он уединившись где-нибудь в самом незаметном месте, пересчитывал только что полученную валюту – евро и доллары, и у него от этого приятного занятия слегка дрожали руки и наворачивались на глазах слёзы. Но дрожания рук не наблюдалось, когда он снимал, как добрый урожай, успешно прилипающие к его рукам рубли и рупии. Он считал, что эти деньги с изъяном и уверовал, что название «рубли» произошло от глагола «рубить», поэтому их называют деревянными, быстро сгораемыми от инфляции и неудобными для хранения. Индийские рупии он вообще не признавал за деньги. Об Индии он знал не слишком много, только то, что это родина слонов и других экзотических животных, названия которых никогда не мог вспомнить, ограничиваясь самыми распространенными – львами, тиграми и кобрами. Повадки этих животных он примерял к себе в поисках сходства и находил, что у животных благородства больше, хотя хищники свирепы и хитры, но у них нет пороков и они не так расчетливы.
То, что ширина кровати не используется и столько места пропадает зря, волновало Ма, особенно по вечерам, когда он готовился ко сну. Иногда он думал об этом и утром, вставая с кровати и начиная новый день. Разрешить посторонним пользоваться его кроватью он мог только в случае приказа вышестоящего начальства, опасаясь и одновременно надеясь на такой приказ. Он ждал, что вот-вот приказ поступит, а приказ всё не поступал. Ещё он надеялся на то, что сможет сдавать кровать в наём. Но и в этом виделись непредолимые трудности.
Такую широкую кровать сдавать на ночь одному человеку или одной паре резона не было. Кровать не окупится. Сдавать одну кровать группе из восьми-десяти человек - свои неудобства. Каждому нужно дать гигиенические принадлежности и индивидуальный постельный комплект: подушку, простыню и одеяло, а это траты на приобретение спальных принадлежностей и на их санитарную обработку после каждого использования.
В его голове статьи расхода и дохода от сдачи кровати в аренду не сходились, и он еще надеялся что-нибудь придумать.
Ещё одно мало подходящее для ординарного человека желание одолевало Ма. Он искал возможность поменять свою кровать на породистую лошадь и говорил, что сделает это обязательно, как только появится предложение на такой обмен. Он подумывал дать объявление в газету «Из рук в руки», но боялся насмешек провинциальных шутников. Засмеют и за объявление, и такой необычный размен.
- Да, думал Ма, - хищный зверь таких забот не ведает.
А вскоре произошло то, чего никто не ждал. Один малознакомый лезгин, прознав о намерении Ма завести лощадь, и в благодарность за какую-то услугу, оказанную Ма лезгину, подарил жеребца Карачаевской породы. Вы не поверите произошедшей перемене. Кровать для Ма стала ещё дороже. Он понял, что не может расстаться с кроватью и не променяет её не только на лошадь, но и на самолет. Лезгину, подарившему жеребца, не зная, как и чем ответить еще, капризно заявил:
Вот, если бы это был горный Карабахский жеребец, тогда другое дело…».
Лезгин на ответное слово и неожиданно переменившееся настроение Ма не обиделся, расценив всё как свою простительную ошибку. Перестарался. Теперь лезгин боялся, что Ма предложит ему забрать широченную кровать, как бы в обмен на подаренную лошадь, да ещё обязательно попросит при этом приплатить, считая, что кровать стоит дороже. Лезгин был рад, что передал коня в хорошие руки, так как не знал, что делать с конём, который тоже достался ему по случаю. Но получить взамен кровать, в которой у него, лезгина, не было надобности, как и в лошади, не дай Бог. Лезгин убедил себя, что если Ма всё-таки настоит на передаче ему кровати, то никаких дополнительных денег Ма от него не дождётся, а кровать он оставит на улице, пусть её заберут те, кому она нужна, бесплатно.
Ма тоже переживал свою непростительную ошибку с кроватью и лошадью. Раньше он думал, что когда у него будет лошадь, любовь к кровати утихнет сама собой, но этого не произошло. Ма хотел для себя выяснять, почему получилось не так, как он думал, и пришел к простому объяснению: кровать не требовала расходов на содержание – раз заплатил и всё, а на лошадь, хотя она досталась бесплатно, нужно тратиться – кормить, поить, держать конюха, чистить конюшню и звать ветеринара, если у лошади появятся признаки нездоровья. Кровать же могла стоять без всякого ветеринарного надзора.
Дом Ма (об этом отдельная история), как и всякий дом богатого человека, нельзя было оставлять без присмотра и охраны ни на один час. Не из-за того, что провинция кишмя кишела ворами и грабителями, а потому, что у Ма присутствовал постоянный страх и ожидание чего-то неприятного, что неминуемо должно произойти. Казалось, устоявшийся и ничем не тревожащий уклад вот-вот даст трещину и всё пойдёт не так, как было задумано и как хотелось бы. В жизни встречается всякое: Ма видел и понимал и часто сам организовывал неожиданные неприятности другим, поэтому мог ожидать такое же в отношении к себя. Он примечал, но не удивлялся тому, что вокруг него вьются люди, которые считают себя благородными, – он тоже относил себя к благородным - но которые не прочь стянуть всё, что плохо лежит, тем более, если лежит без присмотра. Короче, дом, нельзя было оставлять без охраны. Хлопоты, чтобы организовать охрану дома, но не нести никаких личных расходов, превратились в изнурительную игру расчётов. По статусу Ма полагалась личная охрана, но охрану его имущества ни одно положение не предусматривало. Он смотрел на такое отношение к себе как на крайне несправедливое и поступал, исходя из своих административных возможностей и убеждений на этот счёт. Несмотря на любовь к деньгам, в тех случаях, когда нужно было платить самому, Ма горевал:
- Зря выдумали деньги. Лучше бы устроили жизнь без них. Тогда не было бы жадных и алчных.
Ма считал, что его работа и его звание оплачивают меньше, чем на треть, постоянно возмущался этим, но никогда не высказывался по этому поводу вслух, видя, что труд других ценится ещё ниже. Людям свойственно переоценивать свои достоинства и возможности, отсюда и претензии, возникающие к обществу за непризнание, якобы, имеющихся заслуг. На самом деле хороших вакансий в секретных ведомствах всегда недостаточно, и конкуренция здесь, как нигде, высока. На такой службе не так уж много возможностей проявить себя, если не выдумать какую-нибудь шпионскую историю или не раскрыть самим же придуманный заговор. В конторе всё подчинено строгому закону, подзаконным актам, распоряжениям и приказам вышестоящего начальства, их мнению, часто невысказанному вслух, застрявшиму где-то глубоко в горле. Как в таких условиях заявить о себе? Кроме подобострастия, что ещё можно предложить начальству, чтобы сделать карьеру?
Ма нашёл способ, как самому не платить за охрану дома и не отводить охране спальные места в доме. По его распоряжению рядом с домом неизвестно зачем и для чего поставили важный государственный объект - вагончик для строителей. Военизированное подразделение теперь сутками дежурило с внешней стороны ограды дома, делая вид, что не имеет никакого отношения к богатому строению. Служивые заступали на охрану разбитого строительного вагончика и с рвением и старанием охраняли этот объект, как и положено тем, кто охраняет народное добро.
Охрана несла свою скрытую службу, но она мало устраивала Ма. Он завел пса - красавца кавказской породы, соорудив для него будку необыкновенно больших размеров. Пес серьёзно относился к своим обязанностям, всячески стараясь показать свою верность и преданность. Все проживающие в доме кавказца любили необыкновенно. Пес охранял дом и по-собачьи верно сторожил то, что ему поручили, не подозревая в хитрости своего хозяина. На самом деле пес сторожил не дом, а клад, устроенный под собачьей будкой. Пёс не знал этого и не понимал обмана, как не понимаем и мы, когда нас предают близкие друзья, кому мы доверяли больше, чем себе.
Собачья будка устраивалась по-особому, её нельзя было сдвинуть с места. Чтобы добраться до клада, нужно было поднять будку, как капот автомобиля - вверх, но кнопка включения механизма находилась в доме. Такой тайник рассматривался Ма как самый надежный для хранения драгоценностей и валюты – всего, чего нельзя держать в доме в больших количествах.
Назвать Ма беспечным человеком было бы неправильным. Беспечность – это когда человек не думает о завтрашнем дне, когда он не заботится о судьбе своих детей и стареющих родителей, когда человек живёт, как говорят, одним днём. Это никак не подходило к Ма, такой отзыв не подходит любому человеку, посвятившему свою жизнь карьере. И к нажитому имуществу Ма относился не беспечно.
Сертификаты на землю, свидетельства на недвижимость ценились Ма дороже денег. Они хранились в банковских ячейках. Лишь разумная часть денег и драгоценностей имелась в доме, а про тайник было известно ему одному.
Часть недвижимости была зарегистрирована на имя сродственников, хотя владельцем Ма считал себя, и по существу так оно и было. Он не забывал, при любом удобном случае, напоминать родственникам об этом. Родственники никогда не пытались оспаривать такое положение вещей, и Ма скучал из-за отсутствия интриг. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь из родственников завел с ним тяжбу. А когда он выиграет спор, другие будут его бояться.
Ма остерегался всяких случайностей, опасностей, возникающих неожиданно, он уверовал, что рано или поздно на его горизонте замаячит мундир судебного пристава, заведут дело о хищении, в котором он станет обвиняемым или произойдёт самое страшное - дом ограбят бандиты. Тревога, как уберечься от таких неприятностей или отодвинуть их наступление, как можно дальше, присутствовала в нем и не оставляла его ни на день. Обыска он не боялся, рассчитывая на свой неприкосновенный статус и опыт контрразведчика:
- Это не факт, что обыска удастся избежать - убеждал он себя, чтобы не терять бдительности и быть начеку, - всё равно придут. Придут и будут обыскивать весь дом, перекапывать участок, обнюхивать собачью будку.
Как это делается и как это проводится, ему было знакомо. Но он надеялся, что ни кому не придёт в голову двигать собачью будку и искать, что-то в ней или под ней:
- Пусть попробуют сдвинуть будку с места, посмотрим, как у них это получится. От мундиров можно откупиться, - размышлял Ма - дать денег, хотя и жалко давать ни за что, и дело замнут. Беречься нужно воров, те, если влезут, ничего не оставят, заберут чужоё добро, как своё собственное и не вернут, сколько не проси. Да и где их найдешь, в органы не обратишься. Кто поверит, что столько можно нажить просто так. Он убеждал себя, что тайник это от воров, но и обысков нельзя исключать.
Продолжение следует.