Горькое слово - война. В двадцать первом веке мы часто слышим о войне «где-то там», за пределами России. Кто-то из нас ужасается, кто-то удивляется, все мы – сочувствуем простым людям. Но это чужая война. И мы забываем о ней, как только выключаем телевизор или радио. Она не касается нас. И мы уверены, что не коснется.
Вдвойне горше - война Отечественная. Когда сегодня мы слышим об Отечественной войне, нам представляются бегущие солдаты на черно-белых кадрах кинохроник, разрушенные города с фотографий тех лет в путеводителях, ненавистная черная свастика на белом кругу; вспоминаются военные песни – «Вставай, страна огромная!», «Катюша». Но время неумолимо. В мае нынешнего года страна отметит 65 лет со дня Великой Победы. Но все меньше и меньше русских людей задумываются о том, какая война на самом деле. Дай Бог, чтобы наши дети никогда не узнали этого. Но мы должны помнить, каково пришлось тем, кого в далеком сорок первом оглушил голос из репродуктора: «Началась война!» Должны хранить память о тех, кто не вернулся в сорок пятом.
По словам А.В. Суворова, война закончена лишь тогда, когда похоронен последний солдат. Значит, Великая Отечественная война не закончена до сих пор. Да, пропавших без вести пытаются найти. Да, на территории страны работают многочисленные поисковые отряды. И все же, все же… Война до сих пор идет в сердцах тех, кто помнит эти тяжелые годы. Сегодня важно не упустить, не потерять те маленькие кусочки воспоминаний каждого отдельного человека, которые образуют огромное полотно, называемое эпохой.

В годы войны они были детьми. Им тяжело вспоминать то время, потому что встают перед глазами родные и знакомые, умершие и убитые; вспоминаются страх и голод. Это горькая память, которую бережно сохранили и пронесли через всю жизнь женские сердца.

«Мамочка, давай лучше умрём!» – упрашивала четырёхлетняя девочка Рая, когда вместе с матерью укрывалась от немецких самолётов в лесу. Это было под Клинцами, которые на всю жизнь запомнились Раисе Яковлевне Бебешиной разбросанными телами убитых и полыхающим поездом.
Освобождённая в 1943 году Вязьма запомнилась столь же ярко: от города буквально ничего не осталось. А усилия матери, которая пыталась восстановить в памяти дочери вид родной улицы, оказывались тщетными. Детское сознание по-своему переживало ужасы войны.
Потом жили дружно – в одном доме семь семей – но бедно. Дети ходили на колхозное картофельное поле, собирали гнилую картошку. Родители пекли из этой картошки и лебеды лепёшки – «тошнотики». А что считалось чудом для ребёнка в годы ВОВ? Ответ прост: кусочек хлеба, посыпанный песком. Его выдавали в школе для поддержания сил.
Запах лыж в подвале физинститута, где пряталась семья Ираиды, запомнился шестилетней девочке надолго. Так же, как запомнилась Татария, где жили в эвакуации, отсутствием зимней одежды и обуви… Но всё это было забыто, как только узнали об освобождении Смоленска. На улицах нашего города валялись оборванные провода, в домах – немецкие котлы и тарелки. В квартирах не было ни воды, ни света. Воду везли из Днепра, по которому плыли трупы… За родниковой водой ходили рано утром в Чёртов Ров. Школа запомнилась полным отсутствием книг, тетрадей, карандашей и ручек. Всё это можно было купить на базаре у спекулянтов за деньги, которых не было. Приходилось искать брошенные немецкие книги с разноцветными страницами. Их разлиновывали в три «косые». Чернил тоже не было – писали свекольным соком при свете коптилок из орудийных снарядов. По субботам все от мала до велика выходили разбирать завалы. Весной 1944 года Ираида Фёдоровна Бакутина вместе с другими школьниками посадила своё деревце и свой кустик на улице Пригородной. За всеми посадками ребята тщательно ухаживали. В школе занимались гимнастикой, так как выдали спортивную форму. Унывать не приходилось.

Мама Людмилы Васильевны Богачёвой говорила: «Мы только начали жить хорошо…» И это «хорошо» закончилось 22 июня 1941 года. В эвакуации семья попала в село Уварово Тамбовской области. Поселили в бывшем соляном сарае. Начался голод. Маленькая Люда плакала и просила есть. Рядом с временным жилищем семьи был дом, откуда постоянно шёл запах печёных яблок. Девочка ходила на этот запах, но хозяйка никогда не давала ни кусочка. Люда продолжала ходить… Это продолжалось до тех пор, пока бабушка не перестала пускать её. Игрушек не было. Люда вместе с братом сама придумывала игры. Однажды она проколола себе глаз проволокой. Кричала день и ночь, пока он не выболел, а лечить было нечем, да и некому. Долгое время ели только жмых, и он казался шоколадом.
Первый раз Людмила Васильевна ощутила вкус хлеба на смоленском вокзале в уже освобождённом городе – их угостил военный. Когда стали жить на 2-й Краснинской улице возле тюрьмы, появились непрошенные гости – крысы. Мама и бабушка не спали по ночам, боясь за детей и отгоняя палкой тварей. Это была ещё одна, пусть уже «домашняя», но война.

Валентина Ивановна Данилова была крещена во время войны в Смоленском кафедральном соборе. Вера ни при каких обстоятельствах не оставляла людей. В 1943 году после канонад перед приближающимся боем за Смоленск, семье пришлось покинуть город. Несколько дней жили в деревне Приютино. Как живая, и сейчас стоит перед глазами Валентины Ивановны картинка: какая-то девушка бросается навстречу нашим воинам, идущим к Смоленску. Но вражеская пуля из деревни Рай догнала её. Ещё ранило мальчишку. Мама Вали всю ночь пыталась его спасти. Но он тоже умер.
Полумирная жизнь началась с комнаты, в которой жило ещё шесть незнакомых человек (кроме самой Вали, её мамы и приёмной бабушки). Уроки приходилось делать на чемодане – на отведённом куске стола не помещалась тетрадка. Ходили в госпиталь, где читали раненым стихи и пели песни.

Родное село Таисии Алексеевны Демидовой (Степановка Калачевского района Сталинградской области) немцы заняли в 1942-м году. Взрослые ругались, говоря, «вот черти пришли, что им здесь надо!» Дети воспринимали эти слова буквально и в силу детского воображения уже были готовы увидеть рогатых. Не может Таисия Алексеевна забыть одной бесстрашной женщины – своей бабушки. Вот что она пишет о ней: «Перед приходом немцев в деревню, когда все сидели в окопах во время бомбёжки, моя бабушка считала, что семьи-то кормить надо, поэтому вместе с ней я лепила, варила в кухне вареники. Потом мы несли их в окопы и всех там кормили. А однажды зимой к нам в дом зашёл молоденький румын, такой замёрзший, что сосульки у него свисали с брюк. Румына можно было узнать по высоким ботинкам со шнурками. Бабушка его отмыла, накормила и посадила греться на печку». Немцы не только занимали дома мирных людей, но и вели себя там по-хозяйски. Например, брата-подростка Таисии заподозрили в краже портсигара, даже хотели расстрелять. Уже поставили к стене… И только благодаря переводчику по имени Алик брата отпустили, а портсигар вскоре нашёлся. Оказывается, его взяла поиграть тётя мальчика, больная с детства. Унося ноги, немцы в спешке грузили на машины всё награбленное, даже скот. Забрали и бабушкину бурёнку. Но упорная корова сумела вырваться и через некоторое время прибежала домой. Все плакали от счастья.

Памятными оказались первые дни войны и для Надежды Даниловны Лебедевой. Когда наши бойцы выходили из окружения, то просили у жителей какую-нибудь гражданскую одежду, чтобы их не узнали враги. Женщины отдавали всё, что могли. А ночью отправляли их в баню на краю деревни. Но случилось непредвиденное: местный житель, по национальности поляк, выдал их немцам. В деревне Медведево Кардымовского района в то время находился карательный отряд на мотоциклах. На рассвете солдат арестовали и вывели в сад. Согнали и местных жителей, чтобы они видели расстрел. Впоследствии предателя повесили жители соседней деревни. Каждый день по дороге на Москву немцы конвоировали русских военнопленных. Женщины ходили смотреть на них, в надежде увидеть кого-нибудь из родных или знакомых. Несмотря на запреты и угрозы расстрела, они несли с собой кто что мог: картошку, свёклу. Бросали в толпу. Кому-то удавалось поймать. Всё сразу же съедалось.

Для Зои Аркадьевны Медведевой эвакуация началась с вагона-товарняка на железнодорожной станции Волоколамск. Разместились на деревянных нарах с небольшим багажом: детской ванночкой, швейной машиной, тулупом, который служил и одеялом, узелками ткани, белья, одежды. Прибыли в края немецкого Поволжья, в Саратовскую область. Стали жить в довольно хороших домах немцев, которых срочно вывезли в районы Хакассии, Казахстана и другие. При домах была кое-какая живность, запасы зерна, муки, крупы, которые очень пригодились. Мама Зои стала работать «на свинарнике». Девочка вместе с другими детьми стала ходить в детский сад, где переболела всеми инфекционными заболеваниями: корью, скарлатиной, малярией. Затем переместились ещё дальше – в Александровку. Жили опять в домах, оставленных немцами, по несколько семей. Вокруг были степь да овраги. Печки топили бурьяном и кизяком, который изготавливали летом из навоза и соломы. Много было волков, которые подходили к окнам и выли. Ставни приглушали зловещий вой. Все эвакуированные жили надеждой, что скоро война закончится, и они смогут вернуться в родные края.

Семья Дины Григорьевны Хон эвакуироваться из родного Донбасса не стала. Ни немцы, ни полицаи в домах местных жителей не стояли, но постоянно искали «курки», «яйки», «млеко». Частенько немцы устраивали облавы на молодёжь с целью угона на работы в Германию. В народе ходила такая песня:

Раскинулись рельсы далёко,
По ним эшелоны стучат.
Они с Украины вывозят
В Германию наших девчат.

Прощайте, зелёные парки,
Мне больше по вам не гулять:
Я еду в Германию хмурую
Свой век молодой коротать.

Прощай, дорогой городишко,
И ты, дорогая семья,
Прощай, мой любимый мальчишка,
Мне вновь не увидеть тебя.

Облавы случались часто. В одну из них попала и Дина. Мама послала её за водой к кринице с пол-литровой банкой. Когда девочка возвращалась, то увидела, что под тыном их усадьбы лежит пьяный вдрызг полицай. Рядом с ним стояла винтовка. Банку он, конечно, отобрал, воду выпил. На Дину выманил маму и приказал той сесть рядом. А она, мягко пререкаясь, говорила, что у неё маленький ребёнок. Полицай разрешил отвести ребёнка к соседям, а самой прийти к нему. Дина просила: «Мамочка, не надо!» Мать подхватила дочку и побежала в яр, который был неподалёку. Зажала Дине рот и сказала: «Читай «Отче наш»». На улице был шум и гвалт. Это на подводах увозили в рабство пойманных женщин. Следом бежали кричащие и плачущие дети, а полицаи и немцы били их палками. Чтобы не угнали в Германию, мама Дины сожгла себе ноги серной кислотой. Тогда многие так делали. Но за это могли и расстрелять, как за саботаж. А бедные женщины объясняли, что варили кашу и нечаянно уронили варево на ноги. «Но мама перестаралась, – вспоминает дочь. – Лежала долго. Не могла ходить даже когда немцев выгнали осенью 1943 года». Но случались и короткие минуты простой радости. Однажды бабушка наварила рисовой каши – какой это был праздник для Дины и её братьев. Какое блаженство – рисовая сладкая молочная каша!

Перед глазами Ольги Александровны Дьяконовой до сих пор мелькают кадры, выхваченные из памяти: «…грузовик увозит мужчин в сторону Волги, до которой 16 км. У отца – белые пуговички на косоворотке, белые волосы без шапки… Жарко. Никто не плачет. Отец махает нам рукой, а мама и бабушка прижимают нас с братом». Осень 1941-го была тёплой. На полях созрел большой урожай овощей, в особенности картофеля, зерна. Матери и старшие дети уходили в поля всё это собирать, чтобы отправить на фронт. Коней тоже забрали. В деревне осталась одна слепая лошадь, верой и правдой прослужившая до зимы 1942-го года. Таков был тыл: здесь не бомбили самолёты, не шли танки, не лилась кровь. Но была другая страшная беда: за две зимы умерли все старики - сказалось рытьё окопов, заготовка леса для фронтов, сбор урожая вручную. Тёплые вещи: шубы, валенки, забирали специально назначенные люди. Все леса вырубили – дров не было. Поле пахали женщины, впрягаясь в плуг по три человека и один направляющий. Хлеб убирали серпами. Все дети научились это делать. В Ивановскую область, где жила Ольга Александровна, прибывали эшелоны с эвакуированными детьми из Ленинграда и Эстонии, ранеными бойцами с фронта. Размещали прибывших в домах, школе и больнице. Женщины несли им последнюю еду и одежду. Война продолжалась: не стало соли, спичек, керосина. Огонь научились высекать из камня и поддерживать его в печке по очереди. По воспоминаниям Ольги Александровны, руководил всей деревней Александр Иванович Свешников – убогий физически, но умный добрый, всё разумеющий старик. Он не хныкал и другим не позволял. Не было ссор, интриг, воровства, отказов от работы. «Поплачьте, поплачьте, бабы», – говорил он. Потом и Ольгина мама повторяла то же: «Поплачь!» Эпидемия кори зимой 1943 года унесла сильно ослабленных детей, остальные весной 44-го с трудом выползли на солнце. Дети быстро становились взрослыми, без игр, веселья, песен. Они были маленькими старичками, озабоченными нескончаемой работой, заботами о еде, дровах, одежде для себя и семьи. Зимой в классах сельской школы на уроках топили печь, варили щи без мяса и масла, но с молочком. Разрешалось сесть на скамеечку у печки и погреть ноги, послушать про скорую победу, про то, что скоро колхозникам дадут хлебные карточки. А война двигалась по булыжной мостовой нескончаемым потоком машин с военнопленными немцами. Их везли на Волгу на восстановление разрушенных городов. Вид их был ужасен: худые, оборванные, с чёрными лицами. Они хотели есть и пить. Грузовики останавливались у деревенских колодцев. Дети поили военнопленных, давали что-нибудь из еды. Взрослые находились на работах и порой не знали, что делали ребята. Охрана грузовиков не мешала детям. А немцы плакали и гладили детские бритые головы…